Не стало Инны Ивановны Ростовцевой – литературоведа, исследователя поэзии XX века; на протяжении десяти лет (с 2006, год моего поступления, по 2016) – ведущей семинара поэзии в Литературном институте.
85, и едва ли не вся жизнь отдана литературе. Где-то в письмах Александра Сопровского – свидетельство о ней как то ли об одном из самых вменяемых, то ли самом вменяемом советском критике.
В моей жизни роль Инны Ивановны огромна – и судьбоносна. Именно она поставила мне «плюс» на творческом конкурсе в Литинституте, будучи тогда набирающим мастером. Но и не взяла в свой семинар – юноша всё же и стихи творил весьма юношеские. И благодаря этим «да» и «нет» всё сложилось удачнейшим образом, всегда буду признателен ей и за то, и за другое. Но по-настоящему мы стали общаться только после института, когда и я преодолел свою малолетнюю обиду, и она разглядела во мне литератора и собеседника. Будет очень не хватать наших телефонных разговоров: от её речи веяло настоящей, старинной, редкой литературной культурой, о чём бы она ни говорила – о Цветаевой, о Хлебникове, о книгах, которые я присылал ей «бумажной» почтой и на которые она находила время откликаться в тех же беседах…
Значимым фоном жизни стали её безотлагательные звонки с длинными монологами и щедрой россыпью цитат. Хотелось воспринимать и впитывать каждое слово.
В сознании сейчас её голос, произносящий строки из Хлебникова: «И понял я, что должен сеять очи, / Что должен сеятель очей идти». Это про студентов, которые не печатаются, вообще не видят себя в литературной жизни, что очень расстраивало их педагога. Потом она забывала – по-старчески – в телефонном разговоре – что уже говорила недавно эти слова: и вновь самоповтор, и вновь этот сеятель очей. Благодаря чему цитата врезалась в память и переосмыслялась по-новому. Таким сеятелем очей была Ростовцева, и, если бы я писал более подробную статью её памяти, – назвал бы свой мемуар именно так. Думаю, что многие из этих просеянных ею очей проросли – и сейчас её с благодарностью вспоминают, и сияют ей вслед. (UPD: проверил цитату – но не исправляю, пусть будет так, как она цитировала, неточно.)
Но в памяти отпечаталось и то, сколько она сделала для поэта Алексея Прасолова, ставшего потом её гражданским мужем. Процитирую лучше из «Оттепели» Сергея Чупринина: «…на одно из писем, которые из колонии П. веером рассылал городу и миру, откликнулась уже печатавшаяся со статьями о поэзии И. Ростовцева, 24-летняя в ту пору аспирантка МГУ. Именно она, — утверждает В. Бондаренко, — “заменила ему и Литературный институт, и круг единомышленников, и в каком-то смысле семью. Страшно сказать, но, может быть, это она и родила гениального поэта Алексея Прасолова”. Слово за слово, одно многостраничное послание за другим — вот и романтическая влюбленность, закрепленная редкими свиданиями в колонии, вот эпистолярные “университеты”, стремительно превратившие П. не только в тонкого, глубокого ценителя чужих стихов, но и в истинно значительного, ни на кого не похожего поэта1. Среди написанного в колонии немало шедевров, и их уже невозможно было держать под спудом, поэтому И. Ростовцева в мае 1964 года пробивается со стопой машинописи лично к А. Твардовскому. Тот читает и мало того что в конце июля своим депутатским запросом вытаскивает П. из зоны (“По этим, — говорит, — статьям пол-России посадить можно”), так еще и ставит десять его стихотворений в ближайший номер «Нового мира» (1964. № 8)».
Смелый гражданский и (как бы сейчас сказали) культуртрегерский поступок! И – очередное свидетельство незримости критика, стоящего за плечом творца.
В своих «25 письмах о русской поэзии» подробно рассказываю о стихотворении Ахматовой «Как белый камень в глубине колодца…», которое Инна Ивановна читала нам на семинаре, – и о том, какое впечатление это производило в свете её биографических реалий…
Можно было бы посвятить отдельный пост всем её проницательным откликам на мои и наши книги, но в дни её ухода это выглядело бы несколько нарциссично. Как-нибудь потом.
Светлая память!
