«Я умирала от голода. Ползла за едой, финн выстрелил в меня и попал»
На знаменитом снимке военного фотокора Галины Санько, сделанном в июне 1944 года – только что освобождённый Красной Армией финский концлагерь в Петрозаводске. Мне удалось взять интервью у Клавдии Александровны Нюппиевой (Соболевой) – девочки в первом ряду на этой фотографии: в этом году ей исполнится 90 лет. Вместе со всей семьёй маленькая Клава была брошена за колючую проволоку, и едва не погибла – только за то, что русская. Финны до сих пор отказываются называть это геноцидом.
- Как получилось, что вы попали в концлагерь?
- Мне тогда исполнилось 6 лет, мы жили в Заонежье, в деревне Рим. Мама занималась домашним хозяйством, отец работал бухгалтером, в нашей семье росли шесть девочек – младшая, Эльвира, родилась в сентябре 1941-го. Финские оккупанты выселили нас из родной деревни, и перевезли в Терехово: несколько семей запихнули в заброшенную избу, без стёкол в окнах. Ничего с собой не разрешили взять – дома остался запас продуктов, корова в хлеву. Мама видит – дети голодные, сходила за 25 километров пешком, привела нашу корову. Кормить животное нечем, сена не запасенопришлось прирезать. Утром, едва мы сели за стол, где дымился чугунок с супом, пришли староста и финский солдат, забрали всю еду и арестовали маму. Её поместили в тюрьму на две недели, Элечка осталась без грудного молока. Финны маму посадили в подвал, стращали, стреляли у неё над головой. У неё случился нервный срыв, произошло тихое помешательство (плачет).
- Господи, это просто ужасно.
- Да, чудовищно. Она не буянила, пела что-то, с отцом разговаривала, словно он в избе с нами сидит, а не на фронте. Папа наш красавчик был, в 39 лет погиб. Официальное сообщение – пропал без вести, но думаю, он был убит. Как только война началась, он ушёл добровольцем в Пряжинский истребительный батальон, больше я его не видела. Весной 42-го мы лежали уже в избе без сил, фактически умирали. Пили берёзовый сок, из-под снега выкапывали остатки мороженой капусты и варили её. Ходили по соседним деревням хоть какую-то еду просить у людей Христа ради. Сёстры уйдут, я сижу и жду. Они приходят, плачут – никто им ничего не дал. У мамы была швейная машинка, она её поменяла на мешок якобы муки, а после оказалось, это «сметки» с песком вместе. Жернова мелют, часть муки падает и с песком мешается. Мама замесила тесто, и поняла, что обманули, ей плохо сделалось. После тюрьмы она нами почти не занималась, и её через какое-то время забрали в психиатрическую больницу – она была не в себе.
- Что с вами было дальше?
- В 1942-м нас на барже доставили в финский концлагерь в Петрозаводске. Через год привезли маму, но её состояние ухудшилось, вскоре снова забрали в больницу. Сначала мы жили в бараке в кладовке без окна. Затем нам выделили кухню, мы там грелись и лепёшки маленькие пекли. Выдавали муку, меряли деревянной ложкой: одна порция полагалась на человека в день, семь ложек на неделю. 12-летняя сестра моя, Антонина, ходила работать в мастерскую, сувениры делала для финских солдат. Ей давали ложку подсолнечного масла, хоть лепёшки пожарить, так сытнее. Иногда кидали сыр, гнилой внутри, я после много лет не могла сыр видеть. Колбаса полагалась, она отвратительно пахла, испорченная: но для нас это был праздник. Старшую сестру, 14-летнюю Марию, как и остальных русских подростков, финны принудительно заставляли работать – строить дороги, на лесозаготовках. Условия труда были ужасные, питание – ещё хуже.
- Какой момент в концлагере стал самым страшным для вас?
- Я чуть не погибла. Подходить к ограде из колючей проволоки запрещалось под угрозой расстрела, но дети ночью бегали добыть чуть-чуть еды. На нижний ряд проволоки вставали одной ногой, верхний приподнимали и пролезали. Резало кожу, в шрамах ходили, у одной девочки вся коса осталась на проволоке, вместе с куском скальпа. Я узнала про гороховое поле, финны любили суп, для них выращивали. Пробрались туда, собрали. Стали обратно лезть под проволоку, охранник открыл огонь с вышки.
