Была уже глубокая ночь, светили звезды. Первенствующий лама поднял сор [ритуальное подношение] над головою, и монахи начали петь тарни. Поначалу, уже привыкший к звучанию незнакомого мне тибетского языка, я не вслушивался в пение, но потом показалось мне вдруг, что я совершенно отчетливо понимаю значение молитвы. Прислушавшись внимательно, я явственно услышал сначала слова “… иже еси на небесех”, а потом слова “… и крепкий херес”. Голова моя кружилась. Первенствующий лама бросил сор в костёр. Сноп искр поднялся к самым звёздам, и я, теряя сознание, стал валиться на землю. Последнее, что я услышал, были совершенно понятные мне слова “… пора шептать Ом Мани Падмэ Хум”.
<…>
Я знаю произношение тибетских букв и поэтому сразу же понял, что в книге тибетскими буквами записано русское сочинение. У меня было достаточно времени, чтобы переписать книгу, что я и сделал. Первое же сочинение, столь поразившее меня у костра, выглядело следующим образом (я привожу здесь тибетскую транслитерацию по системе Вэйли и мою расшифровку на русский язык).
Например, стихотворение “Мойдодыр” посвящено очищению, и в нём упоминаются вполне определённые ритуальные предметы, как то: медный таз – харанга, в который обычно ударяют во время тантрийских ритуалов. “Волшебное дерево” Корнея Чуковского можно интерпретировать как “древо Прибежища”, которое созерцают адепты во время выполнения так называемых “предварительных практик”.
С 15 по 17 апреля [2006 года], находясь в Акюрейри на северном побережье Исландии, я обменивался с Брасье многочисленными электронными письмами о своем положительном впечатлении от книги Мейясу, и именно в ходе этих обсуждений он предложил провести групповое мероприятие с участием нас троих и Иэна Хэмилтона Гранта. Я немедленно отправил сообщения с запросом и Гранту, и Мейясу, и так родилось “движение”, которое только в следующем году получило название “Спекулятивный реализм”.
В “джунглях” новой дивной России магия может рассматриваться как способ предоставления illusio* тем, кто играет в жестокие социальные игры, больше похожие на русскую рулетку. Она может дать утраченное чувство завтрашнего дня, инструмент для укрепления надежды.
Недопустимо для клирика работать в сфере проведения “тренингов личностного роста”, программ по “достижению жизненных и профессиональных целей”, а также по “психологическому менторству”, которые подменяют собой пастырскую деятельность. С особой осторожностью необходимо подходить к совмещению пастырского служения и психологической практики даже при наличии у священнослужителя высшего психологического образования. Границы допустимости подобного рода деятельности клирика определяются епархиальным архиереем.
«Ego Martinus Luther sum infelicissimis astris natus, fortassis sub Saturno. Was man mir thun und machen soll, kan nimermehr fertig werden; schneider, schuster, buchpinder, mein weib verzihen mich auffs lengste» (Tischreden III (Weimar 1914), S. 193).
«Я, Мартин Лютер, рожден под самыми несчастливыми звëздами, возможно, под Сатурном. Что бы мне ни делали, никак не может быть завершено; портной, сапожник, переплетчик, моя жена терпят меня дольше всех».
Была уже глубокая ночь, светили звезды. Первенствующий лама поднял сор [ритуальное подношение] над головою, и монахи начали петь тарни. Поначалу, уже привыкший к звучанию незнакомого мне тибетского языка, я не вслушивался в пение, но потом показалось мне вдруг, что я совершенно отчетливо понимаю значение молитвы. Прислушавшись внимательно, я явственно услышал сначала слова “… иже еси на небесех”, а потом слова “… и крепкий херес”. Голова моя кружилась. Первенствующий лама бросил сор в костёр. Сноп искр поднялся к самым звёздам, и я, теряя сознание, стал валиться на землю. Последнее, что я услышал, были совершенно понятные мне слова “… пора шептать Ом Мани Падмэ Хум”.
<…>
Я знаю произношение тибетских букв и поэтому сразу же понял, что в книге тибетскими буквами записано русское сочинение. У меня было достаточно времени, чтобы переписать книгу, что я и сделал. Первое же сочинение, столь поразившее меня у костра, выглядело следующим образом (я привожу здесь тибетскую транслитерацию по системе Вэйли и мою расшифровку на русский язык).
Например, стихотворение “Мойдодыр” посвящено очищению, и в нём упоминаются вполне определённые ритуальные предметы, как то: медный таз – харанга, в который обычно ударяют во время тантрийских ритуалов. “Волшебное дерево” Корнея Чуковского можно интерпретировать как “древо Прибежища”, которое созерцают адепты во время выполнения так называемых “предварительных практик”.
Я не говорю, что (божественное) существует, но не может быть постигнуто, – не думай так! – но что оно даже и не существует: именно таково познание через незнание.
Необходимым образом отец [имеется в виду Ареопагит – А.Ш.] тем самым предупреждает слушателя, что в результате апофаз не следует думать, что божественное вовсе не существует; ими он как раз утверждает его бытие; в данном случае он показывает, что оно не является ничем из сущего, но сверхсущественно.
Никто не знает Пречистую Троицу такой, какова она есть; иными словами, что нет ничего подобного ей, способного познать её такой, какова она есть. Мы ведь знаем, что представляет собой человеческая природа, поскольку мы люди. Что же представляет собой образ существования Пречистой Троицы, мы не знаем, ибо происходим не от её существа. Подобным образом и Бог не знает сущее таким, каково оно есть, как это знаем мы, потому что Он не является чем–то из сущего или подобным ему. И если Бог — Дух, а ведь Святой Дух так и называется, то Дух в неизвестном нам и ангелам смысле (Схолия к гл. 5).
В своем изначальном смысле объект не используется и не познаётся, но просто таков, каков есть. Никакая реконструкция такого объекта не может заместить его в космосе. В этом смысле не может быть истинным даже то, что Бог всеведущ, поскольку всеведущая сущность должна была бы не только знать все вещи, но и быть всеми вещами. И даже если бы Бог обладал способностью быть всеми вещами, то интроспекция не более исчерпывающа, чем полученное извне знание, и, следовательно, Бог даже себя не в силах полностью постигнуть. Это может иметь существенные последствия для любой попытки объектно-ориентированной теологии и уже имеет глубокие следствия для теории познания, поскольку это подразумевает, что ни одна научная модель не преуспеет в замене вещи перечнем различных ее свойств. Доступ к вещам самим по себе может быть только непрямым (Харман. Четвероякий объект; рус. пер. 2015).
