Расцветы Красоты
27.02.202509:08
ПЛАНТАЦИИ НОВОЙ КУЛЬТУРЫ
Плантации новой культуры.
Цветы, похожие на цветы, листья на листья,
Только ярче, красивей, ягоды или плоды,
Слизистые на ощупь, поощряют забыть
Прежний, привычный вкус. Сравнения только мешают.
Надо насытить всех, без иерархий, без предпочтений.
Вот участок элиты — обходится без корней.
Разрастаются новые формы, переливаются сами в себя,
Как слова с переливчатым смыслом,
не сдвигаясь,
Занимают все больше пространства,
Покрывают поверхность, сами себе
Почва и пропитание.
Вдруг плюнут спорами или трухой —
Разнесешь на одежде. Потребляя, распространяешь.
Будущее за культурой, бессмертной, как плесень.
Растекаешься вместе с ней. Воздух без неба,
Пространство без ориентиров. Привыкаем помалу.
(Марк Харитонов)
Иллюстрация: Alexis Szyd
Плантации новой культуры.
Цветы, похожие на цветы, листья на листья,
Только ярче, красивей, ягоды или плоды,
Слизистые на ощупь, поощряют забыть
Прежний, привычный вкус. Сравнения только мешают.
Надо насытить всех, без иерархий, без предпочтений.
Вот участок элиты — обходится без корней.
Разрастаются новые формы, переливаются сами в себя,
Как слова с переливчатым смыслом,
не сдвигаясь,
Занимают все больше пространства,
Покрывают поверхность, сами себе
Почва и пропитание.
Вдруг плюнут спорами или трухой —
Разнесешь на одежде. Потребляя, распространяешь.
Будущее за культурой, бессмертной, как плесень.
Растекаешься вместе с ней. Воздух без неба,
Пространство без ориентиров. Привыкаем помалу.
(Марк Харитонов)
Иллюстрация: Alexis Szyd
17.02.202517:26
«АПОКАЛИПСИС ПО ЧОРАНУ»
Вопреки оптимизму утопического сознания Чоран полагает, что история, порожденная человеком, отделилась от своего творца и в конце концов столкнет его в пропасть грядущей катастрофы; неизвестно только, наступит ли этот катаклизм в одночасье или растянется на многие столетия. Но этот апокалипсический финал является неотвратимым, ибо историческое время уже напряжено как струна и не может не лопнуть. Конечно, замечает наш автор, совершенных катастроф в мире почти не бывает, но если судить по некоторым признакам, агония общества уже началась. Парадокс заключаетсяв том, что катастрофа произойдет не вследствие угасания жизненной энергии человека, а напротив, она наступит от переизбытка его титанических сил и способностей. Чем больше возрастает могущество человека, тем уязвимее он становится. Превратившись в заложника собственных бесчинств, он перешел в своих познаниях и деяниях предписанные ему границы ип окусился на глубинные основы собственного бытия. «Его достижения оборачиваются против жизни и против него самого. Вот почему у него такой встревоженный виноватый вид, вот почему его терзают угрызения совести... Исчезла тишина, и это одно из провозвестий конца. Не разврат и бесстыдство, а рев и грохот, железный скрежет и оголтелый ор, которым никак не пресытятся безумные жители нашего Великого Вавилона, принесут ему гибель. Он яростно преследует и истязает любителей уединения, этих сегодняшних мучеников, ежеминутно прерывая их раздумья... Он заражает пространство, пачкает, как грязная шлюха, небо, землю, и людей, изгоняет отовсюду чистоту и порядок... Скорее всего, он исчезнет с лица земли, не успев до конца осуществить своих честолюбивых амбиций.У него и сейчас уже столько силы, что непонятно, зачем ему надо увеличивать ее еще и еще. Такая ненасытность выдает полную несостоятельность, основательный крах».
Человечество в своей маниакальной одержимости прогрессом, считает Чоран, зашло так далеко, что повернуть назад, внезапно образумившись, оно уже не может. Даже если бы оно имело смелость взглянуть суровой правде в глаза и сумело бы приостановить, пусть на короткий срок, свой бешеный бег навстречу неотвратимому финалу, то и тогда оно не смогло бы полностью избавиться от надвигающегося потрясения. Вероятнее всего, полагает наш автор, после разразившейся катастрофы погибнут не все люди; некоторые из них выживут, а другим настолько повезет, что они попытаются извлечь надлежащие уроки из случившегося. Отринув бешеную гонку за инновациями, оказавшись от прославления труда как источника невроза, «постисторические люди» начнут предавать анафеме как добродетели, таки пороки своих предков, стараясь в первую очередь изжить стремление к славе, одержимость завистью и сопряженное с ней желание затмить или унизить другого. Впрочем, сам Чоран в утешительном сценарии обновленной жизни человека «после конца истории» глубоко сомневается. Да и как поверить в то, что будущий человек, пресытившись счастьем, способен выкорчевать из себя все корни, из которых растет его потребность в признании, успехе и славе, равно как и зависти, мести и высокомерии. Не существует никакой гарантии, что природа человека и груз заложенных в ней наклонностей не потянут его в зловещую бездну, о которой так красноречиво повествует Апокалипсис.
(Михаил Малышев. Эмиль Мишель Чоран: развенчание иллюзий существования человека)
Иллюстрация: Gabriel Liiceanu. Apocalipsa dupa Cioran, 1995
Вопреки оптимизму утопического сознания Чоран полагает, что история, порожденная человеком, отделилась от своего творца и в конце концов столкнет его в пропасть грядущей катастрофы; неизвестно только, наступит ли этот катаклизм в одночасье или растянется на многие столетия. Но этот апокалипсический финал является неотвратимым, ибо историческое время уже напряжено как струна и не может не лопнуть. Конечно, замечает наш автор, совершенных катастроф в мире почти не бывает, но если судить по некоторым признакам, агония общества уже началась. Парадокс заключаетсяв том, что катастрофа произойдет не вследствие угасания жизненной энергии человека, а напротив, она наступит от переизбытка его титанических сил и способностей. Чем больше возрастает могущество человека, тем уязвимее он становится. Превратившись в заложника собственных бесчинств, он перешел в своих познаниях и деяниях предписанные ему границы ип окусился на глубинные основы собственного бытия. «Его достижения оборачиваются против жизни и против него самого. Вот почему у него такой встревоженный виноватый вид, вот почему его терзают угрызения совести... Исчезла тишина, и это одно из провозвестий конца. Не разврат и бесстыдство, а рев и грохот, железный скрежет и оголтелый ор, которым никак не пресытятся безумные жители нашего Великого Вавилона, принесут ему гибель. Он яростно преследует и истязает любителей уединения, этих сегодняшних мучеников, ежеминутно прерывая их раздумья... Он заражает пространство, пачкает, как грязная шлюха, небо, землю, и людей, изгоняет отовсюду чистоту и порядок... Скорее всего, он исчезнет с лица земли, не успев до конца осуществить своих честолюбивых амбиций.У него и сейчас уже столько силы, что непонятно, зачем ему надо увеличивать ее еще и еще. Такая ненасытность выдает полную несостоятельность, основательный крах».
Человечество в своей маниакальной одержимости прогрессом, считает Чоран, зашло так далеко, что повернуть назад, внезапно образумившись, оно уже не может. Даже если бы оно имело смелость взглянуть суровой правде в глаза и сумело бы приостановить, пусть на короткий срок, свой бешеный бег навстречу неотвратимому финалу, то и тогда оно не смогло бы полностью избавиться от надвигающегося потрясения. Вероятнее всего, полагает наш автор, после разразившейся катастрофы погибнут не все люди; некоторые из них выживут, а другим настолько повезет, что они попытаются извлечь надлежащие уроки из случившегося. Отринув бешеную гонку за инновациями, оказавшись от прославления труда как источника невроза, «постисторические люди» начнут предавать анафеме как добродетели, таки пороки своих предков, стараясь в первую очередь изжить стремление к славе, одержимость завистью и сопряженное с ней желание затмить или унизить другого. Впрочем, сам Чоран в утешительном сценарии обновленной жизни человека «после конца истории» глубоко сомневается. Да и как поверить в то, что будущий человек, пресытившись счастьем, способен выкорчевать из себя все корни, из которых растет его потребность в признании, успехе и славе, равно как и зависти, мести и высокомерии. Не существует никакой гарантии, что природа человека и груз заложенных в ней наклонностей не потянут его в зловещую бездну, о которой так красноречиво повествует Апокалипсис.
(Михаил Малышев. Эмиль Мишель Чоран: развенчание иллюзий существования человека)
Иллюстрация: Gabriel Liiceanu. Apocalipsa dupa Cioran, 1995
06.02.202519:50
ПИШУ, СИДЯ В СЕДЛЕ
Всю юность я провел,
О странствиях тоскуя,
На жизнь домашнюю
С презрением смотрел.
И вот — гоню коня,
Лечу сквозь мглу ночную,
И только снег кругом
Белеет, словно мел.
И птицы падают,
Окоченев от стужи,
Голодный волк трусит
За мною по следам.
Не говорите мне,
Что «берег — это хуже,
Чем океан», — на миг
Я не поверю вам.
(Tán Sìtóng)
Пер. Александр Гитович
Всю юность я провел,
О странствиях тоскуя,
На жизнь домашнюю
С презрением смотрел.
И вот — гоню коня,
Лечу сквозь мглу ночную,
И только снег кругом
Белеет, словно мел.
И птицы падают,
Окоченев от стужи,
Голодный волк трусит
За мною по следам.
Не говорите мне,
Что «берег — это хуже,
Чем океан», — на миг
Я не поверю вам.
(Tán Sìtóng)
Пер. Александр Гитович
04.02.202516:22
Узкопрофильность — сама по себе бич нашего времени, потому что она производит узкоумных людей, которые, как раз по причине узости своего ума, не понимают, что узки — не видят своих границ, приписывая себе полноумие. Узкопрофильность хороша как метод, пока не выходит за границы метода. Однако человеку свойственно обожествлять свой метод — об этом ещё Сократ сокрушался. Узкопрофильный ум, замкнутый внутри себя, не просто узок, но и страшно ограничен, а потому опасен. У него нет возможности видеть себя — для этого надо расшириться, выйти из своего замкнутого на себя болотца. Но как это сделать, если «болотце» в его глазах — это целая Вселенная.
Это похоже на забышегося оператора: вот он навел камеру на ладони человека — крупный план, потом взял крупным планом лицо, глаза, потом галстук или туфли. Но все эти планы стали существовать отдельно друг от друга — картинка не собирается воедино. В итоге оператор не может собрать образ целого человека.
Да-да, известная притча о слоне, которого щупают слепые мудрецы — об этом: кто-то ухватился за хвост и потому считает, что слон — это канат; кто ухватился за ноги и думает, что слон — это столбы, и т.д. Особенность нашего времени в том, что современные слепые мудрецы расчленили целого слона на субатомные частицы и потому не видят даже таких относительно целостных частей слона, как ноги или хвост — они вообще слона потеряли. Более того — слону отказано в существовании, даже в праве на существование. Он считается вымыслом — чуть ли не сплетней (чем-то непристойным).
Чем уже ум, тем больше в нём самомнения и надменности, высокомерия по отношению к другому. А чем больше в человеке самомнения, тем меньше остаётся в нём ума, и количество дипломов тут не имеет значения. Хотя нет — имеет: чем больше дипломов, тем больше и самомнения...
Вот откуда столько несуразностей и горя в современном мире.
(Светлана Коппел-Ковтун. Дневник / 5 августа 2022)
Это похоже на забышегося оператора: вот он навел камеру на ладони человека — крупный план, потом взял крупным планом лицо, глаза, потом галстук или туфли. Но все эти планы стали существовать отдельно друг от друга — картинка не собирается воедино. В итоге оператор не может собрать образ целого человека.
Да-да, известная притча о слоне, которого щупают слепые мудрецы — об этом: кто-то ухватился за хвост и потому считает, что слон — это канат; кто ухватился за ноги и думает, что слон — это столбы, и т.д. Особенность нашего времени в том, что современные слепые мудрецы расчленили целого слона на субатомные частицы и потому не видят даже таких относительно целостных частей слона, как ноги или хвост — они вообще слона потеряли. Более того — слону отказано в существовании, даже в праве на существование. Он считается вымыслом — чуть ли не сплетней (чем-то непристойным).
Чем уже ум, тем больше в нём самомнения и надменности, высокомерия по отношению к другому. А чем больше в человеке самомнения, тем меньше остаётся в нём ума, и количество дипломов тут не имеет значения. Хотя нет — имеет: чем больше дипломов, тем больше и самомнения...
Вот откуда столько несуразностей и горя в современном мире.
(Светлана Коппел-Ковтун. Дневник / 5 августа 2022)
30.01.202516:00
Философия? Скучно! Поиски Бога? Скучно! И хотя это звучит очень банально, но, увы, таков принцип отбора современных зрелищ. И, собственно, весь мировой бизнес, люди, от которых зависит давать или не давать деньги, они исходят из так называемого зрительского спроса. А зрительский спрос во всём мире — это количество, а не качество. Это то, о чём писал Генон: основной грех культуры — торжество количества, а не качества. И оно во всём. И само производство таких фильмов, эти горькие плёнки — все эти вариации одного и того же. Для примера два дня подряд посмотри телевизор, и у тебя будет ощущение, что ты смотришь один нескончаемый фильм — одни и те же гонки, одни и те же персонажи, одна и та же судьба, одни и те же приёмы, одни и те же мизансцены. Такую продукцию гонят в огромном количестве. И весь этот шлак заполняет умы. Увы. Индустрия основана на принципе количества, и аргумент зрителя — это не выбор, а аргумент количества. То есть, чтобы как можно больше людей увидело. Но никто ещё не доказал, что истина на стороне большинства.
(Константин Лопушанский. Грех культуры — торжество количества)
(Константин Лопушанский. Грех культуры — торжество количества)
28.01.202516:15
Бибихин отдает должное этим авторам (Фрейду и Лакану) в прояснении работы желания и символического, в дешифровке бытующей культуры, но при этом, выступая апологетом спонтанности, он все же отказывает психоанализу в способности подлинного открытия, откровения и узнавания себя. Психоаналитическому бесконечному «выговариванию себя» философ противопоставляет опыт молчания, а неизбежно пережитой травме — поступок понимания «на границе безусловной нищеты и безусловной свободы». Подобный полемический заход позволяет более рельефно эксплицировать философские воззрения самого Бибихина на значение детского лепета, игры, сновидения, общения, слова в узнавании человеком себя.
Следуя логике Бибихина, философия, как и психоанализ, слышит зов Другого, но отказывается ставить вопрос о человеке в объективирующей формулировке: «Что я есть?» Более того, философия стремится уйти от предлагаемого психоанализом пути разворачивания этого вопроса в терминах «Чего ты хочешь?»*. Эта амбивалентность в оценке психоаналитического подхода З. Фрейда и Ж. Лакана представляется важной в первую очередь для понимания характера философского мышления, по мнению Бибихина. Он указывает на возможность размыкания вечно неудовлетворенного собой и себя не знающего человека в опыте «это ты». Соглашаясь с Лаканом в том, что человек может быть движим желанием и что точка пристежки желания открывает «страшную и манящую перспективу», Бибихин, в отличие от Лакана, предлагает в конечном счете увенчать путь самопознания сознательным отказом от самообмана и иллюзии понимания: принять решимость «быть перед другим так чтобы не кривляться, дарить и не мстить за то что у тебя нечего дарить».
(Екатерина Хан. Тема «узнавания себя» в философии Владимира Бибихина)
* «Объект всегда только обозначен, и причиной тому сама цепочка принципа удовольствия. Объект подлинный, аутентичный, который мы имеем в виду, говоря об объекте, ни ухватить, ни передать, ни обменять нельзя. Он находится на горизонте того, вокруг чего вращаются на орбитах наши фантазмы. И тем не менее именно из этого материала должны мы создать объекты, которые поддаются обмену» (Лакан Ж. Перенос. Семинары, Книга VIII (1960/61), стр. 265–267 / пер. с фр. А. К. Черноглазова. — М. : Гнозис, Логос, 2019)
Следуя логике Бибихина, философия, как и психоанализ, слышит зов Другого, но отказывается ставить вопрос о человеке в объективирующей формулировке: «Что я есть?» Более того, философия стремится уйти от предлагаемого психоанализом пути разворачивания этого вопроса в терминах «Чего ты хочешь?»*. Эта амбивалентность в оценке психоаналитического подхода З. Фрейда и Ж. Лакана представляется важной в первую очередь для понимания характера философского мышления, по мнению Бибихина. Он указывает на возможность размыкания вечно неудовлетворенного собой и себя не знающего человека в опыте «это ты». Соглашаясь с Лаканом в том, что человек может быть движим желанием и что точка пристежки желания открывает «страшную и манящую перспективу», Бибихин, в отличие от Лакана, предлагает в конечном счете увенчать путь самопознания сознательным отказом от самообмана и иллюзии понимания: принять решимость «быть перед другим так чтобы не кривляться, дарить и не мстить за то что у тебя нечего дарить».
(Екатерина Хан. Тема «узнавания себя» в философии Владимира Бибихина)
* «Объект всегда только обозначен, и причиной тому сама цепочка принципа удовольствия. Объект подлинный, аутентичный, который мы имеем в виду, говоря об объекте, ни ухватить, ни передать, ни обменять нельзя. Он находится на горизонте того, вокруг чего вращаются на орбитах наши фантазмы. И тем не менее именно из этого материала должны мы создать объекты, которые поддаются обмену» (Лакан Ж. Перенос. Семинары, Книга VIII (1960/61), стр. 265–267 / пер. с фр. А. К. Черноглазова. — М. : Гнозис, Логос, 2019)
26.02.202516:00
«НАПРЯЖЁННЕЙШЕЕ ВГЛЯДЫВАНИЕ В СМЕРТЬ»
В стихах, посвященных утрате дорогих людей или просто бренности существования, поражает отсутствие обычных для такого предмета оттенков элегической грусти. Над всем преобладает пристальный интерес, который не заглушает даже то чувство, которое Эмили называла «экстазом разлучения»:
Кто зрел – как смертный взгляд
Кружится между стен –
Как будто что-то он искал –
И потускнел затем –
Затем ушел в туман
И слился с ним уже –
Не обнаружив ничего –
Кто зрел его – блажен –
Еще в 1844 году, тринадцатилетней девочкой, Эмили однажды, по собственному признанию, почувствовала, что «тоже умрет, если ей не позволят взглянуть на умирающую подругу, Софью Холланд. И она глядела на нее ровно столько времени, сколько ей позволили, и «не проронила ни слезы», и разглядела все же на лице подруги «неземную улыбку». Этот жадный интерес к мгновению, отделяющему человека от возможного бессмертия, не оставлял ее всю жизнь и преобладал даже над обычным ужасом смерти. В одном из стихотворений она рассказывает о том, как боль утраты сменяется ревностью к умирающей, потому что той предстоит «немедленно» попасть туда, «где никому из нас не бывать». Эмили подчеркивает чрезвычайность и непостижимость смерти именно внешней ее обыденностью. В одном из прекраснейших стихотворений говорится о том, как она слышит «жужжанье мухи, умерев».
Это напряженнейшее вглядывание в смерть приводит Эмили иногда к самым неожиданным выводам:
Кто умер – успокоит нас
В наш смертный час тайком –
А тот – кто жив – уверит нас
В бессмертии людском –
И все же, как остро ни ощущай близость бессмертия, ему недостает той жизненной реальности, которой обладает та «малость», которую зовут «смертностью». Очень характерно то, что Эмили Дикинсон понимает вообще всю человеческую жизнь как состояние смертности:
Благослови простые дни,
Что годы вдаль ведут,
Но помни – им возможно
Нас в несколько минут
Лишить вот этой малости,
Что «смертностью» зовут.
Таким образом, «смертность» оставалась единственной реальностью, смерть – загадкой, которую «авось бессмертье разрешит», а само бессмертие – надеждой, или даже скорее сомнением. «Я рада, что есть бессмертие, – пишет Эмили, – но хотела бы отведать его сама, прежде чем ввергаться ему». «Сомнение, как москит, жужжит вокруг моей веры», – признается она с присущей ей прямотой сознания. Надо понять, что Эмили Дикинсон никогда, что называется, не мечтала о бессмертии – она всю жизнь активно сомневалась в нем и именно таким образом пыталась его постичь. Но чем активнее сомнение, тем оно горше:
Я знаю, краток прах
И бесконечна боль,
И страждет всяк,
Да что с того?
Я знаю, мы умрем –
Живейший из живых
Не одолеет тлен,
Да что с того?
Я знаю, в поднебесье
Все как-нибудь сгладится после,
В иное придет равновесье,
Да что с того?
Трудно сказать чего больше в этих стихах – горчайшей безысходности или необыкновенной отваги сознания. Совершенно не женское мужество сознания – одна из самых поразительных черт поэзии Дикинсон. В ее постижении вечности смысла «всего окружающего» не было ничего мечтательного, книжного; она прекрасно сознавала, как «высоко парит» именно «ослабший дух», когда крылья его – лишь взмах страниц».
(Александр Величанский. Сиянье боли: заметки о жизни и творчестве Эмили Дикинсон)
Иллюстрация: Jusepe de Ribera. Maria Maddalena in Meditazione, 1623
В стихах, посвященных утрате дорогих людей или просто бренности существования, поражает отсутствие обычных для такого предмета оттенков элегической грусти. Над всем преобладает пристальный интерес, который не заглушает даже то чувство, которое Эмили называла «экстазом разлучения»:
Кто зрел – как смертный взгляд
Кружится между стен –
Как будто что-то он искал –
И потускнел затем –
Затем ушел в туман
И слился с ним уже –
Не обнаружив ничего –
Кто зрел его – блажен –
Еще в 1844 году, тринадцатилетней девочкой, Эмили однажды, по собственному признанию, почувствовала, что «тоже умрет, если ей не позволят взглянуть на умирающую подругу, Софью Холланд. И она глядела на нее ровно столько времени, сколько ей позволили, и «не проронила ни слезы», и разглядела все же на лице подруги «неземную улыбку». Этот жадный интерес к мгновению, отделяющему человека от возможного бессмертия, не оставлял ее всю жизнь и преобладал даже над обычным ужасом смерти. В одном из стихотворений она рассказывает о том, как боль утраты сменяется ревностью к умирающей, потому что той предстоит «немедленно» попасть туда, «где никому из нас не бывать». Эмили подчеркивает чрезвычайность и непостижимость смерти именно внешней ее обыденностью. В одном из прекраснейших стихотворений говорится о том, как она слышит «жужжанье мухи, умерев».
Это напряженнейшее вглядывание в смерть приводит Эмили иногда к самым неожиданным выводам:
Кто умер – успокоит нас
В наш смертный час тайком –
А тот – кто жив – уверит нас
В бессмертии людском –
И все же, как остро ни ощущай близость бессмертия, ему недостает той жизненной реальности, которой обладает та «малость», которую зовут «смертностью». Очень характерно то, что Эмили Дикинсон понимает вообще всю человеческую жизнь как состояние смертности:
Благослови простые дни,
Что годы вдаль ведут,
Но помни – им возможно
Нас в несколько минут
Лишить вот этой малости,
Что «смертностью» зовут.
Таким образом, «смертность» оставалась единственной реальностью, смерть – загадкой, которую «авось бессмертье разрешит», а само бессмертие – надеждой, или даже скорее сомнением. «Я рада, что есть бессмертие, – пишет Эмили, – но хотела бы отведать его сама, прежде чем ввергаться ему». «Сомнение, как москит, жужжит вокруг моей веры», – признается она с присущей ей прямотой сознания. Надо понять, что Эмили Дикинсон никогда, что называется, не мечтала о бессмертии – она всю жизнь активно сомневалась в нем и именно таким образом пыталась его постичь. Но чем активнее сомнение, тем оно горше:
Я знаю, краток прах
И бесконечна боль,
И страждет всяк,
Да что с того?
Я знаю, мы умрем –
Живейший из живых
Не одолеет тлен,
Да что с того?
Я знаю, в поднебесье
Все как-нибудь сгладится после,
В иное придет равновесье,
Да что с того?
Трудно сказать чего больше в этих стихах – горчайшей безысходности или необыкновенной отваги сознания. Совершенно не женское мужество сознания – одна из самых поразительных черт поэзии Дикинсон. В ее постижении вечности смысла «всего окружающего» не было ничего мечтательного, книжного; она прекрасно сознавала, как «высоко парит» именно «ослабший дух», когда крылья его – лишь взмах страниц».
(Александр Величанский. Сиянье боли: заметки о жизни и творчестве Эмили Дикинсон)
Иллюстрация: Jusepe de Ribera. Maria Maddalena in Meditazione, 1623
17.02.202509:05
О род людской, разросшийся сорняк,
Из мрака ты не вырвешься никак.
В камнях колодцы человек долбил,
Но из криницы мудрости не пил.
Для сильных слабые – убойный скот,
Меч без разбору головы сечет.
Сосед теснит соседа своего,
А глупость утесняет ум его.
Добро зачахло, стало тучным зло –
На это вам глядеть не тяжело?
Вы в гору шли – но только до поры,
Сейчас вы в пропасть катитесь с горы.
И все разнузданнее денег власть,
И нет узды на пагубную страсть.
О человек, ничтожен ты и слаб,
Ты – плоти алчущей презренный раб.
(Abū al-ʿAlāʾ al-Maʿarrī)
Пер. Натэлла Горская
Из мрака ты не вырвешься никак.
В камнях колодцы человек долбил,
Но из криницы мудрости не пил.
Для сильных слабые – убойный скот,
Меч без разбору головы сечет.
Сосед теснит соседа своего,
А глупость утесняет ум его.
Добро зачахло, стало тучным зло –
На это вам глядеть не тяжело?
Вы в гору шли – но только до поры,
Сейчас вы в пропасть катитесь с горы.
И все разнузданнее денег власть,
И нет узды на пагубную страсть.
О человек, ничтожен ты и слаб,
Ты – плоти алчущей презренный раб.
(Abū al-ʿAlāʾ al-Maʿarrī)
Пер. Натэлла Горская
06.02.202509:07
Бывают периоды в жизни, когда страдание приносит все окружающее: погода, встречи на улице, воспоминания, ветер, разговоры, книги. Подобные состояния, впрочем, хороши тем, что как бы вырывают нас из привычного круга событий, демонстрируют нашу оторванность от природы, от изначального источника, показывают нашу человеческую сложность и глубину, ибо страдать от духовной раны может лишь то, что имеет дно, и все эти страдания стоят на защите нашей внеприродности и утонченности.
(Сергей Сумин. Записные книжки)
(Сергей Сумин. Записные книжки)
04.02.202509:05
ДОРОГА
Сколь многие, склонясь пред алтарем,
Клялись бездумно в верности и братстве,
И сколь немного тех, кто смог остаться
С тобою в час несчастия потом!
Сколь многим твои символы пусты,
Учение таинственно, неясно,
И сколь немного тех, кто сможет страстно
Поднять твой флаг средь пошлой суеты!
И все ж твое величие с тобой!
Какой ты смысл придало жизни этой?
В чем Божья искра клятвы роковой?
Ведь сотни тех, твою познавших суть,
Кто знает – меж рождением и Летой –
Ты – к Богу человека вечный путь.
(Albert Pike)
Пер. Евгений Кузьмишин
Иллюстрация: Josef Thorak. Schwertträger, 1940
Сколь многие, склонясь пред алтарем,
Клялись бездумно в верности и братстве,
И сколь немного тех, кто смог остаться
С тобою в час несчастия потом!
Сколь многим твои символы пусты,
Учение таинственно, неясно,
И сколь немного тех, кто сможет страстно
Поднять твой флаг средь пошлой суеты!
И все ж твое величие с тобой!
Какой ты смысл придало жизни этой?
В чем Божья искра клятвы роковой?
Ведь сотни тех, твою познавших суть,
Кто знает – меж рождением и Летой –
Ты – к Богу человека вечный путь.
(Albert Pike)
Пер. Евгений Кузьмишин
Иллюстрация: Josef Thorak. Schwertträger, 1940
30.01.202509:08
Сыплет, сыплет, сыплет снег.
Над равниною бесплодной
Мириадами летят
Мотыльки зимы холодной.
Одноцветны, как тоска,
Холодны, как злая доля,
Засыпают все пути,
Всю красу лугов и поля.
Белый саван забытья,
Равнодушья, безучастья
Совладал с любым ростком
И с любой живою страстью.
Сыплет, сыплет, сыплет снег,
Всё тяже́ле нависает…
Молодой огонь в душе
Меркнет, глохнет, угасает.
(Іван Франко)
Пер. Марина Цветаева
Над равниною бесплодной
Мириадами летят
Мотыльки зимы холодной.
Одноцветны, как тоска,
Холодны, как злая доля,
Засыпают все пути,
Всю красу лугов и поля.
Белый саван забытья,
Равнодушья, безучастья
Совладал с любым ростком
И с любой живою страстью.
Сыплет, сыплет, сыплет снег,
Всё тяже́ле нависает…
Молодой огонь в душе
Меркнет, глохнет, угасает.
(Іван Франко)
Пер. Марина Цветаева
28.01.202509:00
СЛУШАЙ¹
Похищаю ночами
Розы твоих губ,
Чтоб не пила другая.
Та, что тебя обнимает,
Моё трепет крадёт,
В который тебя облачаю.
Я пути твоего обочина.
Та, что пойдёт по нему,
Рухнет в бездну.
Чувствуешь, всюду,
Где ты, там я,
Опушка твоя далёкая?²
(Else Lasker-Schüler)
Пер. Вальдемар Вебер
¹ Она Эльза Ласкер-Шюлер называла меня Гизельхером, Нибелунгом или же Варваром. Одно стихотворение цикла «Доктор Бенн» принадлежит к числу прекраснейших и самых страстных из всего, что было когда-либо написано ею. Стихотворению предписаны слова «Последняя песня Гизельхеру», а называлось оно «Слушай». (Gottfried Benn. Rede auf Else Lasker-Schüler)
² Это «где ты, там я, опушка твоя далёкая» я чувствовал всегда, все годы, при всём различии жизненных путей и блужданий. (Gottfried Benn. Rede auf Else Lasker-Schüler)
УГРОЗА³
Знай же:
мои дни — дни зверя.
Моё время —
время воды.
На веки мне сумерки сон наводят,
как на небо и лес.
Любовь моя знает не много слов:
мне хорошо на лоне твоей крови.
(Gottfried Benn)
Пер. Вальдемар Вебер
³ Ранее стихотворение (1913), посвящённое Эльзе Ласкер-Шюлер, входящее в сборник «Сыновья. Новые стихотворения» («В 1913 году вышла книжечка моих стихов, которую я посвятил Эльзе Ласкер-Шюлер, посвящение гласило: "Э. Л. Ш. — бесцельная рука из игры и крови"» (Gottfried Benn. Rede auf Else Lasker-Schüler)).
Об отношениях Бенна и Шюлер в книге Флориана Иллиеса «1913. Лето целого века»: 1 часть — https://vk.com/rastsvety?w=wall-47236166_6754 ; 2 часть — https://vk.com/rastsvety?w=wall-47236166_6811
Похищаю ночами
Розы твоих губ,
Чтоб не пила другая.
Та, что тебя обнимает,
Моё трепет крадёт,
В который тебя облачаю.
Я пути твоего обочина.
Та, что пойдёт по нему,
Рухнет в бездну.
Чувствуешь, всюду,
Где ты, там я,
Опушка твоя далёкая?²
(Else Lasker-Schüler)
Пер. Вальдемар Вебер
¹ Она Эльза Ласкер-Шюлер называла меня Гизельхером, Нибелунгом или же Варваром. Одно стихотворение цикла «Доктор Бенн» принадлежит к числу прекраснейших и самых страстных из всего, что было когда-либо написано ею. Стихотворению предписаны слова «Последняя песня Гизельхеру», а называлось оно «Слушай». (Gottfried Benn. Rede auf Else Lasker-Schüler)
² Это «где ты, там я, опушка твоя далёкая» я чувствовал всегда, все годы, при всём различии жизненных путей и блужданий. (Gottfried Benn. Rede auf Else Lasker-Schüler)
УГРОЗА³
Знай же:
мои дни — дни зверя.
Моё время —
время воды.
На веки мне сумерки сон наводят,
как на небо и лес.
Любовь моя знает не много слов:
мне хорошо на лоне твоей крови.
(Gottfried Benn)
Пер. Вальдемар Вебер
³ Ранее стихотворение (1913), посвящённое Эльзе Ласкер-Шюлер, входящее в сборник «Сыновья. Новые стихотворения» («В 1913 году вышла книжечка моих стихов, которую я посвятил Эльзе Ласкер-Шюлер, посвящение гласило: "Э. Л. Ш. — бесцельная рука из игры и крови"» (Gottfried Benn. Rede auf Else Lasker-Schüler)).
Об отношениях Бенна и Шюлер в книге Флориана Иллиеса «1913. Лето целого века»: 1 часть — https://vk.com/rastsvety?w=wall-47236166_6754 ; 2 часть — https://vk.com/rastsvety?w=wall-47236166_6811
18.02.202509:04
Есть странный пыл, есть пламень жгущий,
есть некий жар, от тел идущий,
он над душой имеет власть.
Огонь, как пес с открытой пастью,
так хочет к узкому запястью
губами сладкими припасть.
Ты умысел скрываешь тайный.
Летучий ангел, гость случайный,
опять пришлет к тебе гонцов.
Он слово тихое уронит,
пока душа твоя хоронит
своих домашних мертвецов.
О чем ты говоришь? О многом.
О том, что сотворенный Богом,
сверкает воздух, как алмаз,
с высоких гор струятся воды,
о тайной степени свободы,
навек соединившей нас...
(Светлана Кекова)
есть некий жар, от тел идущий,
он над душой имеет власть.
Огонь, как пес с открытой пастью,
так хочет к узкому запястью
губами сладкими припасть.
Ты умысел скрываешь тайный.
Летучий ангел, гость случайный,
опять пришлет к тебе гонцов.
Он слово тихое уронит,
пока душа твоя хоронит
своих домашних мертвецов.
О чем ты говоришь? О многом.
О том, что сотворенный Богом,
сверкает воздух, как алмаз,
с высоких гор струятся воды,
о тайной степени свободы,
навек соединившей нас...
(Светлана Кекова)
转发自:
зелёный человек
07.02.202514:16
⠀
«В модернистской архитектуре нет любви»
Этот текст был написан египетским архитектором Абдель-Вахидом Эль-Вакилем еще в начале 1980-х, но сохранил свою актуальность по сей день. Эль-Вакиль подчеркивает в нем роль традиции в сохранении идентичности той или иной цивилизации, уделяя основное внимание наследию исламской архитектуры. Этот в высшей степени философский, но в то же время практический текст иллюстрирует, как традиция может умело направлять императив перемен.
«Необходимо осознать следующее: перемены не являются синонимом того, что сегодня называют "прогрессом". Изменения, санкционированные традицией, никогда не разрушали единство исламской цивилизации, но понятие "прогресс" стало не только разрушать единство и целостность исламской архитектуры, но и подразумевать некую пародию на единство, а именно — единообразие. Так происходит из-за того, что сторонники "прогресса" считают, что все в мире непременно становится лучше по мере движения времени вперед — то есть прогресс считается столь же равномерным, как и само течение времени, — что, собственно, и привело к почти единообразному принятию всеми интернационального стиля, который, пропагандируя функциональность и утилитарность, утвердился в мире с глобальным однообразием и с разной степенью этнической "косметики" — исламской или иной.
Так утрачиваются и традиция, и идентичность. Если роль традиции заключается в сохранении самобытного искусства или архитектуры, то роль искусства, и прежде всего архитектуры, заключается в сохранении среды, в которой эта традиция может выжить. Если этот симбиоз нарушается под воздействием новизны или простого эгоизма художников и архитекторов, то возникает порочный круг: то, что служило взаимной поддержке, уступает место тому, что взаимно разрушает.
Соответствующие свидетельства можно увидеть везде, где материальный достаток делает соблазн нового непреодолимым и где светская точка зрения на практике преобладает над духовной. Все духовные представления и творческие традиции, которые они поддерживают, несут в себе элемент вневременного и универсального; светская же точка зрения подчеркивает мимолетность и эгоизм. Стремление к новому без опоры на традиционные принципы способствует эгоизму и ведет к утрате идентичности, поскольку традиция всегда выше практикующего мастера, а его истинная идентичность, по сути, и есть традиция. <...>
Модернизм — это, по сути, провинциализм, потому что он не хочет заглядывать за горизонт момента. В архитектуре модернистский идеал породил интернациональный стиль — архитектуру идеалов, адаптированную во времени к быстротечному настоящему, стиль без якоря. Органическая архитектура, с другой стороны, адаптированная — в пространстве — к конкретной среде, тоже не смогла создать универсальное решение за счет упрощения функциональных форм.
Ускоренный темп развития технологий и потребность в быстрых результатах сделали возвышение Интернационального стиля неизбежным, но только на время, пока его мотивирующие идеалы продолжали преобладать. <...>
Любая традиционная архитектура, и в особенности архитектура культовых зданий, развивается вокруг форм, связанных с космологическим порядком. Таким образом, первый шаг к восстановлению идентичности может быть сделан только через правильную оценку и новое внедрение исторических форм. Это необходимо не для того, чтобы создать мертвый слепок прошлых событий, а, напротив, чтобы увидеть в них жизненно важное и тонкое отражение — через меняющиеся формы — неизменных закономерностей, которые регулируют вселенную. <...>
Модернистская архитектура не может позволить себе постоянство и преданность; ее мертворожденным потомством усеяны наши безжизненные современные города. В модернистской архитектуре нет любви».
Читать полностью:
⠀
«В модернистской архитектуре нет любви»
Этот текст был написан египетским архитектором Абдель-Вахидом Эль-Вакилем еще в начале 1980-х, но сохранил свою актуальность по сей день. Эль-Вакиль подчеркивает в нем роль традиции в сохранении идентичности той или иной цивилизации, уделяя основное внимание наследию исламской архитектуры. Этот в высшей степени философский, но в то же время практический текст иллюстрирует, как традиция может умело направлять императив перемен.
«Необходимо осознать следующее: перемены не являются синонимом того, что сегодня называют "прогрессом". Изменения, санкционированные традицией, никогда не разрушали единство исламской цивилизации, но понятие "прогресс" стало не только разрушать единство и целостность исламской архитектуры, но и подразумевать некую пародию на единство, а именно — единообразие. Так происходит из-за того, что сторонники "прогресса" считают, что все в мире непременно становится лучше по мере движения времени вперед — то есть прогресс считается столь же равномерным, как и само течение времени, — что, собственно, и привело к почти единообразному принятию всеми интернационального стиля, который, пропагандируя функциональность и утилитарность, утвердился в мире с глобальным однообразием и с разной степенью этнической "косметики" — исламской или иной.
Так утрачиваются и традиция, и идентичность. Если роль традиции заключается в сохранении самобытного искусства или архитектуры, то роль искусства, и прежде всего архитектуры, заключается в сохранении среды, в которой эта традиция может выжить. Если этот симбиоз нарушается под воздействием новизны или простого эгоизма художников и архитекторов, то возникает порочный круг: то, что служило взаимной поддержке, уступает место тому, что взаимно разрушает.
Соответствующие свидетельства можно увидеть везде, где материальный достаток делает соблазн нового непреодолимым и где светская точка зрения на практике преобладает над духовной. Все духовные представления и творческие традиции, которые они поддерживают, несут в себе элемент вневременного и универсального; светская же точка зрения подчеркивает мимолетность и эгоизм. Стремление к новому без опоры на традиционные принципы способствует эгоизму и ведет к утрате идентичности, поскольку традиция всегда выше практикующего мастера, а его истинная идентичность, по сути, и есть традиция. <...>
Модернизм — это, по сути, провинциализм, потому что он не хочет заглядывать за горизонт момента. В архитектуре модернистский идеал породил интернациональный стиль — архитектуру идеалов, адаптированную во времени к быстротечному настоящему, стиль без якоря. Органическая архитектура, с другой стороны, адаптированная — в пространстве — к конкретной среде, тоже не смогла создать универсальное решение за счет упрощения функциональных форм.
Ускоренный темп развития технологий и потребность в быстрых результатах сделали возвышение Интернационального стиля неизбежным, но только на время, пока его мотивирующие идеалы продолжали преобладать. <...>
Любая традиционная архитектура, и в особенности архитектура культовых зданий, развивается вокруг форм, связанных с космологическим порядком. Таким образом, первый шаг к восстановлению идентичности может быть сделан только через правильную оценку и новое внедрение исторических форм. Это необходимо не для того, чтобы создать мертвый слепок прошлых событий, а, напротив, чтобы увидеть в них жизненно важное и тонкое отражение — через меняющиеся формы — неизменных закономерностей, которые регулируют вселенную. <...>
Модернистская архитектура не может позволить себе постоянство и преданность; ее мертворожденным потомством усеяны наши безжизненные современные города. В модернистской архитектуре нет любви».
Читать полностью:
⠀
05.02.202517:27
Закавыка с такими речами, скорее, в том, что они неприятны — поскольку нарушают хороший тон гуманизма и неопелагианский консенсус, короче говоря, они являются прегрешением против буржуазного критического вкуса, ориентированного на автономию субъекта. В самом деле: теономия безвкусна по той причине, что она радикально направлена против такого зазнайства человека, и точно так же обстоит дело с онтономией. В приличном обществе просто не подобает вести подобные речи. Ну а какое дело Хайдеггеру до приличного общества? Центр — в Боге, а человек — точка на периферии, бытие — в центре, а явленное бытие, вот-бытие в качестве пастыря, хранителя, сторожа бытия — отодвинуто на край: о чем-то подобном больше и слышать не желают.
(Peter Sloterdijk. Die Sonne und der Tod: Dialogische Untersuchungen)
⠀
(Peter Sloterdijk. Die Sonne und der Tod: Dialogische Untersuchungen)
⠀
02.02.202516:00
Стенхэм молча наблюдал за ней. Для Ли марокканцы были вялыми зеваками, стоящими на обочине парадного шествия прогресса, их надо было так или иначе уговорить присоединиться к нему, даже если придется применить силу. Она вела себя как миссионер, но миссионер предлагает полный, пусть и негодный к употреблению, свод идей и правил поведения, а модернизатор общества вообще не предлагает ничего, кроме места в общих рядах. А мусульман, которые со слепой интуитивной мудростью победоносно противостояли льстивым посулам миссионеров, теперь обманом пытались привлечь к бессмысленному движению всемирного братства, ради которого каждый должен пожертвовать частицей самого себя — достаточной, чтобы почувствовать себя ущербным, — и, вместо того, чтобы обращаться за поддержкой к своему сердцу, к Аллаху, оглядываться на остальных. Новый мир будет триумфом безысходности и разочарования, когда человечеству придется самому тянуть себя за волосы из трясины, — равенством обреченных. Чего же удивляться, что религиозные лидеры ислама считали западную культуру творением Сатаны: им дано было узреть истину, и они выражали ее в простейших понятиях.
(Paul Bowles. The Spider’s House)
(Paul Bowles. The Spider’s House)
29.01.202516:09
Мы должны быть благодарны животным за их сказочную невинность и за то, что они смотрят на нас с мягкостью своих взволнованных глаз, никогда не осуждая.
(Christian Bobin. Pierre)
Иллюстрация: Martine Franck. Swiss Sculptor Diego Giacometti at Home with Cat
(Christian Bobin. Pierre)
Иллюстрация: Martine Franck. Swiss Sculptor Diego Giacometti at Home with Cat
27.01.202516:18
Суть тварных вещей в том, чтобы быть посредниками. Каждая оказывается посредницей между предыдущей и последующей, и этому нет конца. Они оказываются посредниками, ведущими к Богу. Почувствовать, что они именно таковы.
(Simone Weil. La Pesanteur et la Grâce)
(Simone Weil. La Pesanteur et la Grâce)
17.02.202517:27
07.02.202509:07
УШЕДШИЕ
Ушедшие мои болят в груди,
печалуются, бедные, из гроба.
Меня за них, о Господи, суди,
ведь я и есть могильная утроба.
Ношу в себе как хруст костей сухих
обиды их, любви больные тени.
По именам зову свои грехи,
молю пощады у своих видений.
Уже со мной их больше, чем живых,
зовут меня без злобы и надсады.
О, если бы я вечно помнил их!
Им от меня лишь этого и надо.
Но плоть и кровь смыкает небосвод,
и будит эхо каменные гласы.
Не кончен путь сквозь сердцевину вод,
плывет в Нинвей Иона седовласый.
(Арье Ротман)
Ушедшие мои болят в груди,
печалуются, бедные, из гроба.
Меня за них, о Господи, суди,
ведь я и есть могильная утроба.
Ношу в себе как хруст костей сухих
обиды их, любви больные тени.
По именам зову свои грехи,
молю пощады у своих видений.
Уже со мной их больше, чем живых,
зовут меня без злобы и надсады.
О, если бы я вечно помнил их!
Им от меня лишь этого и надо.
Но плоть и кровь смыкает небосвод,
и будит эхо каменные гласы.
Не кончен путь сквозь сердцевину вод,
плывет в Нинвей Иона седовласый.
(Арье Ротман)
05.02.202509:05
Тот жил и умер, та жила
И умерла, и эти жили
И умерли; к одной могиле
Другая плотно прилегла.
Земля прозрачнее стекла,
И видно в ней, кого убили
И кто убил: на мертвой пыли
Горит печать добра и зла.
Поверх земли мятутся тени
Сошедших в землю поколений;
Им не уйти бы никуда
Из наших рук от самосуда,
Когда б такого же суда
Не ждали мы невесть откуда.
(Арсений Тарковский)
И умерла, и эти жили
И умерли; к одной могиле
Другая плотно прилегла.
Земля прозрачнее стекла,
И видно в ней, кого убили
И кто убил: на мертвой пыли
Горит печать добра и зла.
Поверх земли мятутся тени
Сошедших в землю поколений;
Им не уйти бы никуда
Из наших рук от самосуда,
Когда б такого же суда
Не ждали мы невесть откуда.
(Арсений Тарковский)
02.02.202509:08
Он мучился, держа свой ум в аду,
Он обращался к бору, от природы
Мечтательный, он спрашивал сосну
И ель, но лес не отвечал Иову.
Намеку был бы он любому рад,
Любой строке, доставленной открыткой.
Друзья его посмеивались над
Им для себя не выдуманной пыткой.
Февральским утром тайна дорога,
Держали снег домашний в лапах сосны. —
На хвойной терке солнце настрогав,
Слепил Иова, распалившись, воздух.
И этот свет с дыханием вошел
В него, и Бог заговорил с Иовом,
А не с друзьями, думавшими, что
Они ответить Господу готовы.
(Алексей Дьячков)
Он обращался к бору, от природы
Мечтательный, он спрашивал сосну
И ель, но лес не отвечал Иову.
Намеку был бы он любому рад,
Любой строке, доставленной открыткой.
Друзья его посмеивались над
Им для себя не выдуманной пыткой.
Февральским утром тайна дорога,
Держали снег домашний в лапах сосны. —
На хвойной терке солнце настрогав,
Слепил Иова, распалившись, воздух.
И этот свет с дыханием вошел
В него, и Бог заговорил с Иовом,
А не с друзьями, думавшими, что
Они ответить Господу готовы.
(Алексей Дьячков)
29.01.202509:05
лес молчит, и его не берёт, что дорога орёт
на него, и его тишина никому не слышна,
будто жизни своей лишена
ничего она не лишена
лес молчит, как глухая решимость, а не стена,
как ресницы, не рот
безмятежна и обречена
лес молчит, чтобы слышать, как Бог говорит:
«Я не с вами, Я вам говорю,
будьте прокляты, лживые псы, всюду ваша вина,
как помёт, и смердит»
и от этого слова на сердце приходит весна,
вербный лом Ааронов схватив, и одна
в середине реки долбит вспухший и спутанный лёд,
на котором стоит
(Николай Васильев)
на него, и его тишина никому не слышна,
будто жизни своей лишена
ничего она не лишена
лес молчит, как глухая решимость, а не стена,
как ресницы, не рот
безмятежна и обречена
лес молчит, чтобы слышать, как Бог говорит:
«Я не с вами, Я вам говорю,
будьте прокляты, лживые псы, всюду ваша вина,
как помёт, и смердит»
и от этого слова на сердце приходит весна,
вербный лом Ааронов схватив, и одна
в середине реки долбит вспухший и спутанный лёд,
на котором стоит
(Николай Васильев)
27.01.202509:05
Нет памяти, верней, чем смерть: когда
Нам открывают хриплые воротца,
Как в нас вцепляются, крича — и отходя —
И знавшие нас злыми города,
И полудетски милые невзгоды,
И первая в смущеньи красота...
И самое воспоминанье — гибель...
На лезвии немыслимой мечты
Прожить ли после? — Если бы могли мы
Из равновесья выведенной глыбой
Застыть, не падая, — то этой красоты
Хватило бы для повести вселенной.
Комедии вселенной. Пира звезд.
Но — трет под локоть — и теплеет треньем —
Забывчивый, как грач, апрельский пенный
Скрип тополей, еще не гнезда в венах
Несущих, а лишь – ожиданье гнезд...
(Владимир Анропов)
Иллюстрация: Vincent van Gogh. Avenue Of Poplars At Sunset, 1884
Нам открывают хриплые воротца,
Как в нас вцепляются, крича — и отходя —
И знавшие нас злыми города,
И полудетски милые невзгоды,
И первая в смущеньи красота...
И самое воспоминанье — гибель...
На лезвии немыслимой мечты
Прожить ли после? — Если бы могли мы
Из равновесья выведенной глыбой
Застыть, не падая, — то этой красоты
Хватило бы для повести вселенной.
Комедии вселенной. Пира звезд.
Но — трет под локоть — и теплеет треньем —
Забывчивый, как грач, апрельский пенный
Скрип тополей, еще не гнезда в венах
Несущих, а лишь – ожиданье гнезд...
(Владимир Анропов)
Иллюстрация: Vincent van Gogh. Avenue Of Poplars At Sunset, 1884
显示 1 - 24 共 43
登录以解锁更多功能。