
Анатолий Шарий

Україна Сейчас | УС: новини, політика, війна

Всевидящее ОКО: Україна | Новини

Мир сегодня с "Юрий Подоляка"

Труха⚡️Україна

Николаевский Ванёк

Лёха в Short’ах Long’ует

Лачен пише

Инсайдер UA | Україна | Новини

Анатолий Шарий

Україна Сейчас | УС: новини, політика, війна

Всевидящее ОКО: Україна | Новини

Мир сегодня с "Юрий Подоляка"

Труха⚡️Україна

Николаевский Ванёк

Лёха в Short’ах Long’ует

Лачен пише

Инсайдер UA | Україна | Новини

Анатолий Шарий

Україна Сейчас | УС: новини, політика, війна

Всевидящее ОКО: Україна | Новини

Расцветы Красоты
Мирской успех – это ничто. А кто гонится за ним – ничего не понял.
https://vk.com/rastsvety
https://vk.com/rastsvety
关联群组

Расцветы Красоты Чат
27
记录
27.02.202523:59
4K订阅者02.06.202423:59
0引用指数03.11.202423:59
1.7K每帖平均覆盖率28.02.202523:59
151广告帖子的平均覆盖率08.06.202423:59
9.16%ER14.09.202423:59
17.12%ERR17.02.202517:26
«АПОКАЛИПСИС ПО ЧОРАНУ»
Вопреки оптимизму утопического сознания Чоран полагает, что история, порожденная человеком, отделилась от своего творца и в конце концов столкнет его в пропасть грядущей катастрофы; неизвестно только, наступит ли этот катаклизм в одночасье или растянется на многие столетия. Но этот апокалипсический финал является неотвратимым, ибо историческое время уже напряжено как струна и не может не лопнуть. Конечно, замечает наш автор, совершенных катастроф в мире почти не бывает, но если судить по некоторым признакам, агония общества уже началась. Парадокс заключаетсяв том, что катастрофа произойдет не вследствие угасания жизненной энергии человека, а напротив, она наступит от переизбытка его титанических сил и способностей. Чем больше возрастает могущество человека, тем уязвимее он становится. Превратившись в заложника собственных бесчинств, он перешел в своих познаниях и деяниях предписанные ему границы ип окусился на глубинные основы собственного бытия. «Его достижения оборачиваются против жизни и против него самого. Вот почему у него такой встревоженный виноватый вид, вот почему его терзают угрызения совести... Исчезла тишина, и это одно из провозвестий конца. Не разврат и бесстыдство, а рев и грохот, железный скрежет и оголтелый ор, которым никак не пресытятся безумные жители нашего Великого Вавилона, принесут ему гибель. Он яростно преследует и истязает любителей уединения, этих сегодняшних мучеников, ежеминутно прерывая их раздумья... Он заражает пространство, пачкает, как грязная шлюха, небо, землю, и людей, изгоняет отовсюду чистоту и порядок... Скорее всего, он исчезнет с лица земли, не успев до конца осуществить своих честолюбивых амбиций.У него и сейчас уже столько силы, что непонятно, зачем ему надо увеличивать ее еще и еще. Такая ненасытность выдает полную несостоятельность, основательный крах».
Человечество в своей маниакальной одержимости прогрессом, считает Чоран, зашло так далеко, что повернуть назад, внезапно образумившись, оно уже не может. Даже если бы оно имело смелость взглянуть суровой правде в глаза и сумело бы приостановить, пусть на короткий срок, свой бешеный бег навстречу неотвратимому финалу, то и тогда оно не смогло бы полностью избавиться от надвигающегося потрясения. Вероятнее всего, полагает наш автор, после разразившейся катастрофы погибнут не все люди; некоторые из них выживут, а другим настолько повезет, что они попытаются извлечь надлежащие уроки из случившегося. Отринув бешеную гонку за инновациями, оказавшись от прославления труда как источника невроза, «постисторические люди» начнут предавать анафеме как добродетели, таки пороки своих предков, стараясь в первую очередь изжить стремление к славе, одержимость завистью и сопряженное с ней желание затмить или унизить другого. Впрочем, сам Чоран в утешительном сценарии обновленной жизни человека «после конца истории» глубоко сомневается. Да и как поверить в то, что будущий человек, пресытившись счастьем, способен выкорчевать из себя все корни, из которых растет его потребность в признании, успехе и славе, равно как и зависти, мести и высокомерии. Не существует никакой гарантии, что природа человека и груз заложенных в ней наклонностей не потянут его в зловещую бездну, о которой так красноречиво повествует Апокалипсис.
(Михаил Малышев. Эмиль Мишель Чоран: развенчание иллюзий существования человека)
Иллюстрация: Gabriel Liiceanu. Apocalipsa dupa Cioran, 1995
Вопреки оптимизму утопического сознания Чоран полагает, что история, порожденная человеком, отделилась от своего творца и в конце концов столкнет его в пропасть грядущей катастрофы; неизвестно только, наступит ли этот катаклизм в одночасье или растянется на многие столетия. Но этот апокалипсический финал является неотвратимым, ибо историческое время уже напряжено как струна и не может не лопнуть. Конечно, замечает наш автор, совершенных катастроф в мире почти не бывает, но если судить по некоторым признакам, агония общества уже началась. Парадокс заключаетсяв том, что катастрофа произойдет не вследствие угасания жизненной энергии человека, а напротив, она наступит от переизбытка его титанических сил и способностей. Чем больше возрастает могущество человека, тем уязвимее он становится. Превратившись в заложника собственных бесчинств, он перешел в своих познаниях и деяниях предписанные ему границы ип окусился на глубинные основы собственного бытия. «Его достижения оборачиваются против жизни и против него самого. Вот почему у него такой встревоженный виноватый вид, вот почему его терзают угрызения совести... Исчезла тишина, и это одно из провозвестий конца. Не разврат и бесстыдство, а рев и грохот, железный скрежет и оголтелый ор, которым никак не пресытятся безумные жители нашего Великого Вавилона, принесут ему гибель. Он яростно преследует и истязает любителей уединения, этих сегодняшних мучеников, ежеминутно прерывая их раздумья... Он заражает пространство, пачкает, как грязная шлюха, небо, землю, и людей, изгоняет отовсюду чистоту и порядок... Скорее всего, он исчезнет с лица земли, не успев до конца осуществить своих честолюбивых амбиций.У него и сейчас уже столько силы, что непонятно, зачем ему надо увеличивать ее еще и еще. Такая ненасытность выдает полную несостоятельность, основательный крах».
Человечество в своей маниакальной одержимости прогрессом, считает Чоран, зашло так далеко, что повернуть назад, внезапно образумившись, оно уже не может. Даже если бы оно имело смелость взглянуть суровой правде в глаза и сумело бы приостановить, пусть на короткий срок, свой бешеный бег навстречу неотвратимому финалу, то и тогда оно не смогло бы полностью избавиться от надвигающегося потрясения. Вероятнее всего, полагает наш автор, после разразившейся катастрофы погибнут не все люди; некоторые из них выживут, а другим настолько повезет, что они попытаются извлечь надлежащие уроки из случившегося. Отринув бешеную гонку за инновациями, оказавшись от прославления труда как источника невроза, «постисторические люди» начнут предавать анафеме как добродетели, таки пороки своих предков, стараясь в первую очередь изжить стремление к славе, одержимость завистью и сопряженное с ней желание затмить или унизить другого. Впрочем, сам Чоран в утешительном сценарии обновленной жизни человека «после конца истории» глубоко сомневается. Да и как поверить в то, что будущий человек, пресытившись счастьем, способен выкорчевать из себя все корни, из которых растет его потребность в признании, успехе и славе, равно как и зависти, мести и высокомерии. Не существует никакой гарантии, что природа человека и груз заложенных в ней наклонностей не потянут его в зловещую бездну, о которой так красноречиво повествует Апокалипсис.
(Михаил Малышев. Эмиль Мишель Чоран: развенчание иллюзий существования человека)
Иллюстрация: Gabriel Liiceanu. Apocalipsa dupa Cioran, 1995
17.02.202517:27


18.02.202509:04
Есть странный пыл, есть пламень жгущий,
есть некий жар, от тел идущий,
он над душой имеет власть.
Огонь, как пес с открытой пастью,
так хочет к узкому запястью
губами сладкими припасть.
Ты умысел скрываешь тайный.
Летучий ангел, гость случайный,
опять пришлет к тебе гонцов.
Он слово тихое уронит,
пока душа твоя хоронит
своих домашних мертвецов.
О чем ты говоришь? О многом.
О том, что сотворенный Богом,
сверкает воздух, как алмаз,
с высоких гор струятся воды,
о тайной степени свободы,
навек соединившей нас...
(Светлана Кекова)
есть некий жар, от тел идущий,
он над душой имеет власть.
Огонь, как пес с открытой пастью,
так хочет к узкому запястью
губами сладкими припасть.
Ты умысел скрываешь тайный.
Летучий ангел, гость случайный,
опять пришлет к тебе гонцов.
Он слово тихое уронит,
пока душа твоя хоронит
своих домашних мертвецов.
О чем ты говоришь? О многом.
О том, что сотворенный Богом,
сверкает воздух, как алмаз,
с высоких гор струятся воды,
о тайной степени свободы,
навек соединившей нас...
(Светлана Кекова)
17.02.202509:05
О род людской, разросшийся сорняк,
Из мрака ты не вырвешься никак.
В камнях колодцы человек долбил,
Но из криницы мудрости не пил.
Для сильных слабые – убойный скот,
Меч без разбору головы сечет.
Сосед теснит соседа своего,
А глупость утесняет ум его.
Добро зачахло, стало тучным зло –
На это вам глядеть не тяжело?
Вы в гору шли – но только до поры,
Сейчас вы в пропасть катитесь с горы.
И все разнузданнее денег власть,
И нет узды на пагубную страсть.
О человек, ничтожен ты и слаб,
Ты – плоти алчущей презренный раб.
(Abū al-ʿAlāʾ al-Maʿarrī)
Пер. Натэлла Горская
Из мрака ты не вырвешься никак.
В камнях колодцы человек долбил,
Но из криницы мудрости не пил.
Для сильных слабые – убойный скот,
Меч без разбору головы сечет.
Сосед теснит соседа своего,
А глупость утесняет ум его.
Добро зачахло, стало тучным зло –
На это вам глядеть не тяжело?
Вы в гору шли – но только до поры,
Сейчас вы в пропасть катитесь с горы.
И все разнузданнее денег власть,
И нет узды на пагубную страсть.
О человек, ничтожен ты и слаб,
Ты – плоти алчущей презренный раб.
(Abū al-ʿAlāʾ al-Maʿarrī)
Пер. Натэлла Горская
26.02.202516:00
«НАПРЯЖЁННЕЙШЕЕ ВГЛЯДЫВАНИЕ В СМЕРТЬ»
В стихах, посвященных утрате дорогих людей или просто бренности существования, поражает отсутствие обычных для такого предмета оттенков элегической грусти. Над всем преобладает пристальный интерес, который не заглушает даже то чувство, которое Эмили называла «экстазом разлучения»:
Кто зрел – как смертный взгляд
Кружится между стен –
Как будто что-то он искал –
И потускнел затем –
Затем ушел в туман
И слился с ним уже –
Не обнаружив ничего –
Кто зрел его – блажен –
Еще в 1844 году, тринадцатилетней девочкой, Эмили однажды, по собственному признанию, почувствовала, что «тоже умрет, если ей не позволят взглянуть на умирающую подругу, Софью Холланд. И она глядела на нее ровно столько времени, сколько ей позволили, и «не проронила ни слезы», и разглядела все же на лице подруги «неземную улыбку». Этот жадный интерес к мгновению, отделяющему человека от возможного бессмертия, не оставлял ее всю жизнь и преобладал даже над обычным ужасом смерти. В одном из стихотворений она рассказывает о том, как боль утраты сменяется ревностью к умирающей, потому что той предстоит «немедленно» попасть туда, «где никому из нас не бывать». Эмили подчеркивает чрезвычайность и непостижимость смерти именно внешней ее обыденностью. В одном из прекраснейших стихотворений говорится о том, как она слышит «жужжанье мухи, умерев».
Это напряженнейшее вглядывание в смерть приводит Эмили иногда к самым неожиданным выводам:
Кто умер – успокоит нас
В наш смертный час тайком –
А тот – кто жив – уверит нас
В бессмертии людском –
И все же, как остро ни ощущай близость бессмертия, ему недостает той жизненной реальности, которой обладает та «малость», которую зовут «смертностью». Очень характерно то, что Эмили Дикинсон понимает вообще всю человеческую жизнь как состояние смертности:
Благослови простые дни,
Что годы вдаль ведут,
Но помни – им возможно
Нас в несколько минут
Лишить вот этой малости,
Что «смертностью» зовут.
Таким образом, «смертность» оставалась единственной реальностью, смерть – загадкой, которую «авось бессмертье разрешит», а само бессмертие – надеждой, или даже скорее сомнением. «Я рада, что есть бессмертие, – пишет Эмили, – но хотела бы отведать его сама, прежде чем ввергаться ему». «Сомнение, как москит, жужжит вокруг моей веры», – признается она с присущей ей прямотой сознания. Надо понять, что Эмили Дикинсон никогда, что называется, не мечтала о бессмертии – она всю жизнь активно сомневалась в нем и именно таким образом пыталась его постичь. Но чем активнее сомнение, тем оно горше:
Я знаю, краток прах
И бесконечна боль,
И страждет всяк,
Да что с того?
Я знаю, мы умрем –
Живейший из живых
Не одолеет тлен,
Да что с того?
Я знаю, в поднебесье
Все как-нибудь сгладится после,
В иное придет равновесье,
Да что с того?
Трудно сказать чего больше в этих стихах – горчайшей безысходности или необыкновенной отваги сознания. Совершенно не женское мужество сознания – одна из самых поразительных черт поэзии Дикинсон. В ее постижении вечности смысла «всего окружающего» не было ничего мечтательного, книжного; она прекрасно сознавала, как «высоко парит» именно «ослабший дух», когда крылья его – лишь взмах страниц».
(Александр Величанский. Сиянье боли: заметки о жизни и творчестве Эмили Дикинсон)
Иллюстрация: Jusepe de Ribera. Maria Maddalena in Meditazione, 1623
В стихах, посвященных утрате дорогих людей или просто бренности существования, поражает отсутствие обычных для такого предмета оттенков элегической грусти. Над всем преобладает пристальный интерес, который не заглушает даже то чувство, которое Эмили называла «экстазом разлучения»:
Кто зрел – как смертный взгляд
Кружится между стен –
Как будто что-то он искал –
И потускнел затем –
Затем ушел в туман
И слился с ним уже –
Не обнаружив ничего –
Кто зрел его – блажен –
Еще в 1844 году, тринадцатилетней девочкой, Эмили однажды, по собственному признанию, почувствовала, что «тоже умрет, если ей не позволят взглянуть на умирающую подругу, Софью Холланд. И она глядела на нее ровно столько времени, сколько ей позволили, и «не проронила ни слезы», и разглядела все же на лице подруги «неземную улыбку». Этот жадный интерес к мгновению, отделяющему человека от возможного бессмертия, не оставлял ее всю жизнь и преобладал даже над обычным ужасом смерти. В одном из стихотворений она рассказывает о том, как боль утраты сменяется ревностью к умирающей, потому что той предстоит «немедленно» попасть туда, «где никому из нас не бывать». Эмили подчеркивает чрезвычайность и непостижимость смерти именно внешней ее обыденностью. В одном из прекраснейших стихотворений говорится о том, как она слышит «жужжанье мухи, умерев».
Это напряженнейшее вглядывание в смерть приводит Эмили иногда к самым неожиданным выводам:
Кто умер – успокоит нас
В наш смертный час тайком –
А тот – кто жив – уверит нас
В бессмертии людском –
И все же, как остро ни ощущай близость бессмертия, ему недостает той жизненной реальности, которой обладает та «малость», которую зовут «смертностью». Очень характерно то, что Эмили Дикинсон понимает вообще всю человеческую жизнь как состояние смертности:
Благослови простые дни,
Что годы вдаль ведут,
Но помни – им возможно
Нас в несколько минут
Лишить вот этой малости,
Что «смертностью» зовут.
Таким образом, «смертность» оставалась единственной реальностью, смерть – загадкой, которую «авось бессмертье разрешит», а само бессмертие – надеждой, или даже скорее сомнением. «Я рада, что есть бессмертие, – пишет Эмили, – но хотела бы отведать его сама, прежде чем ввергаться ему». «Сомнение, как москит, жужжит вокруг моей веры», – признается она с присущей ей прямотой сознания. Надо понять, что Эмили Дикинсон никогда, что называется, не мечтала о бессмертии – она всю жизнь активно сомневалась в нем и именно таким образом пыталась его постичь. Но чем активнее сомнение, тем оно горше:
Я знаю, краток прах
И бесконечна боль,
И страждет всяк,
Да что с того?
Я знаю, мы умрем –
Живейший из живых
Не одолеет тлен,
Да что с того?
Я знаю, в поднебесье
Все как-нибудь сгладится после,
В иное придет равновесье,
Да что с того?
Трудно сказать чего больше в этих стихах – горчайшей безысходности или необыкновенной отваги сознания. Совершенно не женское мужество сознания – одна из самых поразительных черт поэзии Дикинсон. В ее постижении вечности смысла «всего окружающего» не было ничего мечтательного, книжного; она прекрасно сознавала, как «высоко парит» именно «ослабший дух», когда крылья его – лишь взмах страниц».
(Александр Величанский. Сиянье боли: заметки о жизни и творчестве Эмили Дикинсон)
Иллюстрация: Jusepe de Ribera. Maria Maddalena in Meditazione, 1623


27.02.202509:08
ПЛАНТАЦИИ НОВОЙ КУЛЬТУРЫ
Плантации новой культуры.
Цветы, похожие на цветы, листья на листья,
Только ярче, красивей, ягоды или плоды,
Слизистые на ощупь, поощряют забыть
Прежний, привычный вкус. Сравнения только мешают.
Надо насытить всех, без иерархий, без предпочтений.
Вот участок элиты — обходится без корней.
Разрастаются новые формы, переливаются сами в себя,
Как слова с переливчатым смыслом,
не сдвигаясь,
Занимают все больше пространства,
Покрывают поверхность, сами себе
Почва и пропитание.
Вдруг плюнут спорами или трухой —
Разнесешь на одежде. Потребляя, распространяешь.
Будущее за культурой, бессмертной, как плесень.
Растекаешься вместе с ней. Воздух без неба,
Пространство без ориентиров. Привыкаем помалу.
(Марк Харитонов)
Иллюстрация: Alexis Szyd
Плантации новой культуры.
Цветы, похожие на цветы, листья на листья,
Только ярче, красивей, ягоды или плоды,
Слизистые на ощупь, поощряют забыть
Прежний, привычный вкус. Сравнения только мешают.
Надо насытить всех, без иерархий, без предпочтений.
Вот участок элиты — обходится без корней.
Разрастаются новые формы, переливаются сами в себя,
Как слова с переливчатым смыслом,
не сдвигаясь,
Занимают все больше пространства,
Покрывают поверхность, сами себе
Почва и пропитание.
Вдруг плюнут спорами или трухой —
Разнесешь на одежде. Потребляя, распространяешь.
Будущее за культурой, бессмертной, как плесень.
Растекаешься вместе с ней. Воздух без неба,
Пространство без ориентиров. Привыкаем помалу.
(Марк Харитонов)
Иллюстрация: Alexis Szyd
登录以解锁更多功能。