Соня|не только о книгах

— Я не справилась, — сказала Роза.
— Неправда, ты прекрасная мать.
— Не справилась, — тихо повторила Роза, и теперь голос ее был похож на нежный голосок Эмелин. Джулия никогда не слышала у нее такого тона и даже не представляла, что мать на него способна. Может, Роза обладала голосами всех своих дочек? И в ней жили искренность Эмелин, руководящая четкость Джулии, восторг Цецилии от цветовой палитры окружающего мира, романтическая мечтательность Сильвии? Наверное, она лишь прятала их под маской сердитости и огорчения, но все эти свойства обитали в глубинах ее души.

Уильям никогда не выступал на семинарах и не обращался к преподавателям за консультацией. Он считал долгом всякого студента держать рот на замке и впитывать как можно больше знаний. Реплики кудрявой студентки порой казались ему интересными, но он разделял мнение профессора, что ее постоянные встревания попросту невежливы. В благоговейной тишине аудитории преподаватель усердно ткал словесный ковер мудрости, а эта девчонка постоянно дырявила эту ткань, словно не желала признавать ее существование.

Уильям содрогнулся от того, что его детище выставлено на всеобщее обозрение. Казалось, он отдал Джулии путаницу, царившую в его голове и, видимо, душе. Записи эти велись уже почти пять лет, но урывками. Сам Уильям не считал свою работу книгой, как ее называла жена. Для него это было просто занятие, за которое он взялся, напуганный временами возникавшей в нем абсолютной тишиной. Баскетбол — шумная игра, в каждый миг полная скорости, прыжков, бросков, защиты, перехватов, и ее описанием Уильям маскировал собственное внутреннее безмолвие. Вспоминая стук мяча о площадку, он воображал, что это биение его сердца.

Да, умирали дети в эшелоне – не сохранил я их, не сумел. Могу подумать, что и дальше будут умирать, чаще и больше. А могу – что теперь-то уж не будут, теперь-то уж самые стойкие остались. Могу ведь так подумать? А?

Да, не выходит у меня хорошим человеком быть – за что ни возьмусь, а не выходит. Все отдаю, жилы рву, грызу каждое дело, и спорится оно, и довожу до конца. А гляну на сделанное – и сердце стынет: что ж я натворил… Могу решить, что я дурной и что душа у меня слепая, и лучше бы мне вовсе не рождаться на свет. А могу – что сделаны уже все ошибки и теперь-то уж наконец получится что-то доброе. Могу ведь так подумать? Могу! Могу!