Пропустила все важные даты октября, чтобы опубликовать этот текст, поэтому выложу сегодня — менее актуальным он не стал. Так как рождался пост в несвойственных мне муках, позволю себе начать с клише.
Меня часто спрашивают (правда, кстати!), почему я так редко стала сюда писать. Причин несколько, но основная — говорить о том, что волнует, кажется тут неуместным. Я завела этот канал восемь лет назад, когда переехала на площадь Дизенгоф, много каталась на велосипеде, выпивала с друзьями, познавала Израиль и рассказывала в канале про свои приколы, встречи, наблюдения. Некоторые из этих заметок кажутся теперь такими махровыми стереотипами, что иногда стыдно, но спишем это на ошибки молодости и новорепатриантский задор. Приколов и интересных встреч сейчас, к счастью, не меньше, но вот наблюдения такие, что боюсь лишний раз портить читателю аппетит к жизни — за это в интернете отвечают другие. Тем не менее, позволю себе парой мыслей сегодня поделиться.
Спустя год после трагедии 7 октября многие в моем окружении, включая меня, с новой силой осознали, как тяжело, больно и страшно было все это время. Штормит сурово, и я держусь за себя в прошлом — умные люди говорят, что это важно. Там я (само)уверенно стою на балконе, который выходит на ту самую площадь Дизенгоф. Брутальную паукообразную конструкцию, которую я так любила, только что снесли, цветной фонтан отвезли куда-то на хранение, а всему пространству стали возвращать исконный вид. Я бешусь на шум по ночам и наивно звоню в мэрию, чтобы доложить на балаган. Мне нравится, что я могу так по-взрослому поругаться, еще и на иврите. Израильский сосед советует употребить выражение «леху ле азазель», но я все-таки ограничиваюсь лаконичным «хуцпа». По выходным шум стихает и на этом балконе собираются друзья. Мы едим куриные крылышки и обсуждаем, как будет выглядеть наша израильская жизнь. Мне хочется все изменить: заставить всех резко перестать пользоваться факсами, переобуть, научить нормально переводить слово «мивца» на русский — последнее, помню, меня особенно шокировало («специальное мероприятие», серьезно?!).
Я уже давно не живу в той квартире, но мысленно всегда возвращаюсь на балкон. Последние несколько лет с него открывается вид на отремонтированную площадь — все получилось так миленько, как и хотели, вот только фонтан не удалось покрасить. Вряд ли в планы урбанистов входило и то, что площадь превратится в стихийное место памяти заложников — уже больше года вокруг фонтана висят их фотографии, плакаты с извинениями, мольбами, стоят свечи и игрушки. Каждый день я мысленно выхожу на этот балкон, смотрю с него на их портреты, в том числе и тех, кого уже нет в живых, и не знаю, что сказать себе той в прошлом.
В спорте говорят, что если теряешь баланс, нужно смотреть в одну точку — это помогает устоять. Эта точка для меня — в конце туннеля, который мы все вместе проходим. Я не знаю, что сказать себе и в будущем. Я смотрю в точку каждый день и думаю, какими мы из этого туннеля выйдем. Станем ли жестче или мягче? Будем ли легче прощать или напротив обижаться по мелочам? Что будем требовать от детей? И что наши дети поставят нам в упрек? Захотим ли держаться друг друга или будем сторониться? Останутся ли эти «мы» и кого я в эти «мы» возьму?
Я задаю эти вопросы про себя лично уже сегодня — умные люди говорят, что жить надо настоящим. Каждый день мне то кажется, что я совершенно размякла, то, напротив, приобрела невероятный стержень. Я думаю, что стала более открытой и одновременно гораздо избирательнее в общении. Иногда я чувствую, что почерствела и ни одна новость не проберет, и в тот же день реву от фотографий погибших солдат. Я все больше верю в теорию малых дел и все больше чувствую, что нужно творить что-то глобальное. Я не знаю, что пугает меня сильнее: количество ненависти, которое я испытала за минувший год, или любви.
В остальном почти все по-старому: едим сабих, пьем вино, мутим проекты, катаемся на велосипедах. Ну, и иногда вместе смотрим в одну точку в конце туннеля — там, где все плохое позади, а хорошее в настоящем.
