18.04.202512:55
Есть кучка людей, и они думают, что психоз появляется из-за отчества😁
01.04.202513:17
Капитализм и машинерия. Делёз vs Генри Тауск (28стр нового издания Анти-Эдипа).
Официальная версия перевода:
Оригинал:
Что не так?
В первом предложении Делёз заявляет о своём несогласии с Генри Тауском. Тем не менее, при чтении двух следующих предложений не вполне понятно: он просто забывает об этом и продолжает развивать мысль, которую начал где-то ранее, но без оглядки на Тауска, или всё-таки два этих предложения каким-то образом относятся к статье последнего? Если относятся, то что за «недифференцированная поверхность машины [анонимной]» была у Тауска?
Кратко о контексте:
Упомянутый Генри Тауск — австрийский психиатр, написавший статью на стыке психоанализа и психиатрии: «Аппарат влияния в шизофрении». Тауск анализирует конкретный случай некоей «Натальи А». Для выкладок, представленных в Анти-Эдипе, важнее всего, что эта дама наблюдает в своём теле моторику, которую она не идентифицирует в качестве своей собственной (одна из возможных версий психического автоматизма) и соотносит её с посторонней инстанцией, которая находится вне её тела. Чтобы объяснить этот внеидеаторный феномен, Н. предполагает, что некая машина, по форме совпадающая с ее собственным телом, управляет ей. Однако в начале статьи Тауск рассказывает не о самой Наталье, но о ряде случаев шизофрении, где наблюдается упомянутая форма кинестетического автоматизма (так называют моторные псевдогаллюцинации). Стремясь объяснить этот автоматизм, отдельные пациенты говорили о своём коннекте с загадочной машиной. Тауск упоминает множество случаев, для которых характерно следующее:
Судя по всему, Делёза заинтересовывает даже не упомянутая Наталья А, а шизофреники, о которых Тауск повествует в самом начале своей статьи. Как раз они не могут ни назвать эту машину (ведь она не соответствует никакому из человеческих изобретений), ни дать ее нормальное описание. Но в чём важность Натальи А. ? В том, что в её бреде явно просматривается проекция собственного тела на внешнюю инстанцию, которая не в столь явном виде прослеживается и в прочих случаях, где бред выстраивается на идее о «машине/аппарате влияния». Взяв за основу Наталью А, Тауск видит репрезентацию «собственного тела» в каждом бреде, где мелькает эта машина. Учитывая всё сказанное, можно предположить, что машина «анонимна», поскольку ее нельзя назвать (она не совпадает ни с одним из известных им предметов техники). Что же до «недифференцированности её поверхности», термин указывает на простую невозможность описать эту машину. С учётом всех замечаний выше можно попробовать дать перевод:
Официальная версия перевода:
Поэтому мы не можем согласиться с Тауском, который видит в параноидальной машине проекцию «собственного тела» и гениталий . Генезис машины осуществляется прямо здесь, в столкновении процесса производства желающих машин с непродуктивной остановкой тела без органов. Об этом свидетельствуют анонимный характер машины и недифференцированность ее поверхности.
Оригинал:
La genèse de la machine a lieu sur place, dans l’opposition du procès de production des machines désirantes et de la station improductive du corps sans organes. En témoignent le caractère anonyme de la machine et l’indifférenciation de sa surface.
Что не так?
В первом предложении Делёз заявляет о своём несогласии с Генри Тауском. Тем не менее, при чтении двух следующих предложений не вполне понятно: он просто забывает об этом и продолжает развивать мысль, которую начал где-то ранее, но без оглядки на Тауска, или всё-таки два этих предложения каким-то образом относятся к статье последнего? Если относятся, то что за «недифференцированная поверхность машины [анонимной]» была у Тауска?
Кратко о контексте:
Упомянутый Генри Тауск — австрийский психиатр, написавший статью на стыке психоанализа и психиатрии: «Аппарат влияния в шизофрении». Тауск анализирует конкретный случай некоей «Натальи А». Для выкладок, представленных в Анти-Эдипе, важнее всего, что эта дама наблюдает в своём теле моторику, которую она не идентифицирует в качестве своей собственной (одна из возможных версий психического автоматизма) и соотносит её с посторонней инстанцией, которая находится вне её тела. Чтобы объяснить этот внеидеаторный феномен, Н. предполагает, что некая машина, по форме совпадающая с ее собственным телом, управляет ей. Однако в начале статьи Тауск рассказывает не о самой Наталье, но о ряде случаев шизофрении, где наблюдается упомянутая форма кинестетического автоматизма (так называют моторные псевдогаллюцинации). Стремясь объяснить этот автоматизм, отдельные пациенты говорили о своём коннекте с загадочной машиной. Тауск упоминает множество случаев, для которых характерно следующее:
«
Шизофренический аппарат влияния — это мистическая машина. Зачастую больные могут описать ее структуру, прибегая исключительно к аналогиям или намёкам. Больные говорят о корпусе, ручках, рычагах, колёсиках, проводах, батареях и прочем. Образованные больные, прибегающие к своим техническим познаниям, силятся разгадать устройство этого аппарата. По мере того, как технические науки проникают в повседневную жизнь, техника, одомашнивающая природные силы, помогает больным лучше объяснить, как функционирует этот загадочный аппарат. Однако никаких человеческих изобретений недостаточно, чтобы объяснить загадочное действие машины, преследующей таких пациентов».
Судя по всему, Делёза заинтересовывает даже не упомянутая Наталья А, а шизофреники, о которых Тауск повествует в самом начале своей статьи. Как раз они не могут ни назвать эту машину (ведь она не соответствует никакому из человеческих изобретений), ни дать ее нормальное описание. Но в чём важность Натальи А. ? В том, что в её бреде явно просматривается проекция собственного тела на внешнюю инстанцию, которая не в столь явном виде прослеживается и в прочих случаях, где бред выстраивается на идее о «машине/аппарате влияния». Взяв за основу Наталью А, Тауск видит репрезентацию «собственного тела» в каждом бреде, где мелькает эта машина. Учитывая всё сказанное, можно предположить, что машина «анонимна», поскольку ее нельзя назвать (она не совпадает ни с одним из известных им предметов техники). Что же до «недифференцированности её поверхности», термин указывает на простую невозможность описать эту машину. С учётом всех замечаний выше можно попробовать дать перевод:
На фоне со сказанным Тауском, дела обстоят иначе: эта машина возникает непосредственно в моменте за счет столкновения производства желающих машин и непроизводительной остановки тела без органов. В пользу этого свидетельствует невозможность назвать или описать эту машину.
22.01.202508:31
Тристан Гарсия. Рационализация и интенсивность.
Что такое интенсивность моего ощущения? Нечто, в чём я не могу отчитаться перед другими, но ровно такая невозможность и гарантирует мне, что моё ощущение точно принадлежит мне. Эта невозможность объяснить интенсивность и сообщает ей важность, одновременно делая её чем-то загадочным и очевидным: мы будем понимать под интенсивностью меру того, что не поддаётся измерению, количество того, что нельзя определить количественно, ценность того, что не поддаётся оценке. Итак, интенсивность оказывает сопротивление исчислению, тем самым делая мерилом субъективность.
В то время как современность ознаменовала рационализацию познания, производства и обмена, математизацию реального, а также установила рыночную систему эквивалентности всех вещей, которые можно обменять друг на друга, интенсивность, будто образуя компенсаторный эффект, стала высшей ценностью, связанной со всем тем, что сопротивляется этой рационализации. Интенсивность не с необходимостью означает иррациональное, но её нельзя свести к той рациональности, которая сопряжена с объективностью, поиском тождества, делением пространства [divison dans l’espace], числом и количествами. Понемногу интенсивность стала для субъективности фетишем, придавая ценность различию, неисчислимому и чистому качеству.
Что такое интенсивность моего ощущения? Нечто, в чём я не могу отчитаться перед другими, но ровно такая невозможность и гарантирует мне, что моё ощущение точно принадлежит мне. Эта невозможность объяснить интенсивность и сообщает ей важность, одновременно делая её чем-то загадочным и очевидным: мы будем понимать под интенсивностью меру того, что не поддаётся измерению, количество того, что нельзя определить количественно, ценность того, что не поддаётся оценке. Итак, интенсивность оказывает сопротивление исчислению, тем самым делая мерилом субъективность.
Qu’est-ce que l’intensité de ma sensation ? Ce dont je ne peux rendre compte aux autres mais qui m’assure pour cette raison même que ma sensation, au moins, est à moi. Ce caractère irréductible de l’intensité lui donne toute son importance, et diffuse une aura de mystère et d’évidence à la fois : par intensité, on entend la mesure de ce qui ne se laisse pas mesurer, la quantité de ce qui ne se laisse pas quantifier, la valeur de ce qui ne se laisse pas évaluer. L’intensité résiste au calcul, tout en permettant l’attribution subjective d’une grandeur.
В то время как современность ознаменовала рационализацию познания, производства и обмена, математизацию реального, а также установила рыночную систему эквивалентности всех вещей, которые можно обменять друг на друга, интенсивность, будто образуя компенсаторный эффект, стала высшей ценностью, связанной со всем тем, что сопротивляется этой рационализации. Интенсивность не с необходимостью означает иррациональное, но её нельзя свести к той рациональности, которая сопряжена с объективностью, поиском тождества, делением пространства [divison dans l’espace], числом и количествами. Понемногу интенсивность стала для субъективности фетишем, придавая ценность различию, неисчислимому и чистому качеству.
Alors que la modernité signifiait la rationalisation des connaissances, des productions et des échanges, la mathématisation du réel, l’établissement d’un plan d’équivalence entre toutes les choses échangeables sur un marché, l’intensité en est venue à désigner, comme par compensation, la valeur éthique suprême de ce qui résiste à cette rationalisation : l’intensité n’est pas strictement irrationnelle, mais elle ne se laisse pas réduire à ces figures de la rationalité que sont l’objectivité, l’identification, la division dans l’espace, le nombre, la quantité. Peu à peu, l’intensité est devenue le fétiche de la subjectivité, de la différence, du continu, de l’indénombrable et de la pure qualité.
16.01.202514:59
Если вы пропустили предыдущие главы увлекательных приключений нашего любителя кресел (👆🏽), то на сигме лежат Введение и первая часть (одним большим текстом), тогда как в ВК (увы, только там) лежат пять предыдущих глав второй части (раздел «статьи»). Но, так или иначе, опубликованная часть достаточно содержательно автономна и не требует чтения предыдущих материалов.
Чтобы почитать текст по ссылке, не забудьте включить Велосипедный Практикум Натуралиста.
Чтобы почитать текст по ссылке, не забудьте включить Велосипедный Практикум Натуралиста.


14.01.202516:02
1. Есть одно место, там Дискорды блокируют и ещё всякое разное, невзирая на общепринятое мнение. Выходит, философией занимаются👌🏼Фамилия Ланд не гарантирует, что сказано что-то мощное.
2. Интересно, что Ланд думает про алгоритмы какие-нибудь, которые буквально «распределяют доступ к возможности речи»? Ну или про твиттер до его покупки Маском? И когда в философии дискурс оформлялся во что-то единое? Сколько такая штука — как философия — существует, столько она подвергается дифференциации. Как автор текста прокомментирует реакцию Google-поисковика на слово «Трамп» в разгар выборов? Вообще казалось, что «сообщества» существуют в философии уже очень давно. Для этого интернет не надо было изобретать.
3. А можно не рассматривать как тело-без-органов. Чтобы заявить, что философия не представляется чем-то унифицированным, содержит множества, которые идут в разных направлениях, не надо бежать к Делёзу и отрывать у него с руками (или другими органами) метафору тела-без-органов. Зачем нужна эта метафора, чтобы сказать настолько банальную вещь? Во Франции есть такой философ, его Regis Debray звать. Так вот господин Дебре как-то раз стал объяснять социальные связи — на кой-то хуй — через гёделевскую теорему о неполноте. Здесь возникает схожий вайб: есть очень модный и престижный предмет роскоши (совершенно бесполезный), назовем этот предмет «телом-без-органов, мы понимаем, что это довольно бесполезная срань (ну типа как декоративная ваза), но мы все равно будем с упорством маньяка его применять.
4. Уууу. Злые органы! Интересно, будут ли в тексте цитаты Арто, взятые не с первых страниц Анти-Эдипа, ещё и непонятно зачем нужные в контексте повествования. Кстати, вдруг автор забыл: органы-то, конечно, бесполезная фигня, но он может наслаждаться интернетом, потому что системно использует органы-протезы. Уууууу, злые органы!
5. Простите, в каком случае? Неясно, что за свободу такую даёт философии интернет. Ну да, любой может завести себе интернет-паблик, начать пилить туда контент и тематически определить, куда направит свой интерес. Но в целом такое самоопределение не диковинка: это можно найти и в отсутствии интернета было. Тем временем, даже попадая в интернет, мы никогда не избавляемся от одного «органа», о котором Делёз в целом любил подумать, — от истории философии. Ну вот Делёз хотел от неё отделаться, пытаясь мыслить «иначе», что не так уж просто, потому что даже для избавления от этого органа нужен этот орган вроде как. Ну вот, скажем, такой мыслитель как Ларюэль считает, что у Делёза вышло не слишком «иначе», несмотря на весь делёзий панк-рок. Помог бы интернет Анти-Эдипу быть менее эдипальным? Хз.
6 и 7. Ну да, свободное пространство. Поэтому мы сейчас какПРОИЗВЕДЕМ , а нет, нахер это, возьмем хайповое понятие, чтобы не сказать им примерно ничего.
2. Интересно, что Ланд думает про алгоритмы какие-нибудь, которые буквально «распределяют доступ к возможности речи»? Ну или про твиттер до его покупки Маском? И когда в философии дискурс оформлялся во что-то единое? Сколько такая штука — как философия — существует, столько она подвергается дифференциации. Как автор текста прокомментирует реакцию Google-поисковика на слово «Трамп» в разгар выборов? Вообще казалось, что «сообщества» существуют в философии уже очень давно. Для этого интернет не надо было изобретать.
3. А можно не рассматривать как тело-без-органов. Чтобы заявить, что философия не представляется чем-то унифицированным, содержит множества, которые идут в разных направлениях, не надо бежать к Делёзу и отрывать у него с руками (или другими органами) метафору тела-без-органов. Зачем нужна эта метафора, чтобы сказать настолько банальную вещь? Во Франции есть такой философ, его Regis Debray звать. Так вот господин Дебре как-то раз стал объяснять социальные связи — на кой-то хуй — через гёделевскую теорему о неполноте. Здесь возникает схожий вайб: есть очень модный и престижный предмет роскоши (совершенно бесполезный), назовем этот предмет «телом-без-органов, мы понимаем, что это довольно бесполезная срань (ну типа как декоративная ваза), но мы все равно будем с упорством маньяка его применять.
4. Уууу. Злые органы! Интересно, будут ли в тексте цитаты Арто, взятые не с первых страниц Анти-Эдипа, ещё и непонятно зачем нужные в контексте повествования. Кстати, вдруг автор забыл: органы-то, конечно, бесполезная фигня, но он может наслаждаться интернетом, потому что системно использует органы-протезы. Уууууу, злые органы!
5. Простите, в каком случае? Неясно, что за свободу такую даёт философии интернет. Ну да, любой может завести себе интернет-паблик, начать пилить туда контент и тематически определить, куда направит свой интерес. Но в целом такое самоопределение не диковинка: это можно найти и в отсутствии интернета было. Тем временем, даже попадая в интернет, мы никогда не избавляемся от одного «органа», о котором Делёз в целом любил подумать, — от истории философии. Ну вот Делёз хотел от неё отделаться, пытаясь мыслить «иначе», что не так уж просто, потому что даже для избавления от этого органа нужен этот орган вроде как. Ну вот, скажем, такой мыслитель как Ларюэль считает, что у Делёза вышло не слишком «иначе», несмотря на весь делёзий панк-рок. Помог бы интернет Анти-Эдипу быть менее эдипальным? Хз.
6 и 7. Ну да, свободное пространство. Поэтому мы сейчас как
09.01.202516:14
Спор о гуманизме (в 40-е, но из 60-х).
И опять немного контекста. Вчера был пост с большим отрывком из Бофре, который рисует Сартра как своеобразного дурачка, верящего в абсолютно (ну то есть да, прямо абсолютно) свободную волю. Заявить примат сущности над существованием — значит наделить человека тем, что некогда составляло атрибуты Бога, но тем самым так и остаться в пределах метафизики.
Судя по всему, спустя почти 20 лет Бофре поменяет свою точку зрения. Отрывок, приводимый ниже, взят из «Экзистенциалистская философия» (1963). Местами может быть непонятно, как одни мысли связаны с другими, но представляется, что изменение позиции тут налицо.
И опять немного контекста. Вчера был пост с большим отрывком из Бофре, который рисует Сартра как своеобразного дурачка, верящего в абсолютно (ну то есть да, прямо абсолютно) свободную волю. Заявить примат сущности над существованием — значит наделить человека тем, что некогда составляло атрибуты Бога, но тем самым так и остаться в пределах метафизики.
Судя по всему, спустя почти 20 лет Бофре поменяет свою точку зрения. Отрывок, приводимый ниже, взят из «Экзистенциалистская философия» (1963). Местами может быть непонятно, как одни мысли связаны с другими, но представляется, что изменение позиции тут налицо.
14.04.202513:56
Давайте закрепим мысль об отношениях народа и Делёза. В свете вышеупомянутых разговоров о традициях и о том, что «нужно» философам, можно сделать вывод, что отдельные представители народа наслаждаются своим положением. Любят потоки, и никаких кодов им не нужно. Интенсивная жизнь!


06.03.202510:23
Французский язык. Групповые занятия.
Друзья, напоминаю, что я преподаю французский язык и в текущий момент набираю несколько групп:
— Группу с нуля. Мы дотошно пройдем основы фонетики и грамматики французского. Настолько быстро, насколько это возможно, мы оторвемся от скучных учебников, чтобы изучать язык на материале текстов, которые будут интересны всем участникам. Тем не менее, скорость такого «отрыва» будет определяться успехами группы. Формат: онлайн. Мы будем работать с грамматикой на протяжении всего обучения, но в определённый момент её источником станут исключительно тексты.
— Продвинутую вечернюю группу*, где мы будем учиться читать сложные тексты. Я провожу небольшой тест, чтобы понять, подойдёт ли это вам. Определим время, когда наберём нужное число людей. Онлайн (если звёзды совпадут, можно попробовать встречаться и очно, но совпадут ли они - отдельный вопрос).
— Мини-группу (очно/онлайн) с нуля. Если вы не против небольшой компании и занятий 2 раза в неделю, то мы стартанём как только наберётся 2-3 человека. Возможно, что у вас уже есть коллега/партнёр/друг, которые хотели изучать язык, то это отличный способ начать. Учитывая частоту, идеально подойдёт всем, кто хочет быстро поднатаскаться для чтения Делёзов и прочих Ларюэлей. Общеобразовательный формат, не подразумевающий подобных эксцессов, также возможен (Ещё раз обратите внимание, что выше есть приписка «с нуля»)
*Примеры недавних текстов, которые мы осилили или читаем на таких занятиях:
1) Жак Деррида. Тождественное и Иное (лекции о Гуссерле)
2) Жиль Делёз. Марсель Пруст и знаки (речь о второй части, не вошедшей в текущее издание книги)
3) Жан-Поль Сартр о Жан-Поль Сартре (большое интервью)
4) Жорж Кангилем. Что такое научная идеология?
5) Жак Лакан. Структуры параноидальных психозов (молодая статья, систематизирующая почти все известные виды интеллектуального безумия).
Если вам интересно что-то из этого, пишите админу (@BatesonG).
P.S. Буду очень благодарен, если вы расскажете друзьям.
Друзья, напоминаю, что я преподаю французский язык и в текущий момент набираю несколько групп:
— Группу с нуля. Мы дотошно пройдем основы фонетики и грамматики французского. Настолько быстро, насколько это возможно, мы оторвемся от скучных учебников, чтобы изучать язык на материале текстов, которые будут интересны всем участникам. Тем не менее, скорость такого «отрыва» будет определяться успехами группы. Формат: онлайн. Мы будем работать с грамматикой на протяжении всего обучения, но в определённый момент её источником станут исключительно тексты.
— Продвинутую вечернюю группу*, где мы будем учиться читать сложные тексты. Я провожу небольшой тест, чтобы понять, подойдёт ли это вам. Определим время, когда наберём нужное число людей. Онлайн (если звёзды совпадут, можно попробовать встречаться и очно, но совпадут ли они - отдельный вопрос).
— Мини-группу (очно/онлайн) с нуля. Если вы не против небольшой компании и занятий 2 раза в неделю, то мы стартанём как только наберётся 2-3 человека. Возможно, что у вас уже есть коллега/партнёр/друг, которые хотели изучать язык, то это отличный способ начать. Учитывая частоту, идеально подойдёт всем, кто хочет быстро поднатаскаться для чтения Делёзов и прочих Ларюэлей. Общеобразовательный формат, не подразумевающий подобных эксцессов, также возможен (Ещё раз обратите внимание, что выше есть приписка «с нуля»)
*Примеры недавних текстов, которые мы осилили или читаем на таких занятиях:
1) Жак Деррида. Тождественное и Иное (лекции о Гуссерле)
2) Жиль Делёз. Марсель Пруст и знаки (речь о второй части, не вошедшей в текущее издание книги)
3) Жан-Поль Сартр о Жан-Поль Сартре (большое интервью)
4) Жорж Кангилем. Что такое научная идеология?
5) Жак Лакан. Структуры параноидальных психозов (молодая статья, систематизирующая почти все известные виды интеллектуального безумия).
Если вам интересно что-то из этого, пишите админу (@BatesonG).
P.S. Буду очень благодарен, если вы расскажете друзьям.
20.01.202518:22
Тристан Гарсия о l'homme intense.
Либеральное западное общество довольно давно прознало, что [мы проявляем разумность при условии, что на более или менее регулярной основе - будто это происходит по команде - мы испытываем достаточно интенсивные ощущения [intensite], чтобы почувствовать себя живыми], и обращается именно к такой разновидности индивидов. Оно обещает нам становление l'homme intense, человеком интенсивным. Строго говоря, оно обещает становление людьми, чей смысл существования сводится к интенсификации всех жизненных функций. Это общество больше не даёт обещания иной жизни или потусторонней славы, но сулит нам лишь нас самих, однако больше и лучше. Мы испытываем удовольствие и боль, мы любим и непрерывно ощущаем, как нас захлёстывают эмоции, но помимо этого мы стремимся удовлетворить наши потребности, желаем познать себя и наше окружение, мы хотим быть свободными и жить в мире. Упомянутое "лучшее", которое предлагается нам, - это улучшение наших тел, интенсификация наших удовольствий, нашей любви. Наши потребности провоцируют всё большее число различных ответов. Лучшее знание о нас самих и мире, а также прогресс, рост, ускорение, бóльшие свобода и мир [paix]. В этом состоит общая формула всех современных обещаний, и мы не знаем, стоит ли в них верить: интенсификация производства, потребления, коммуникации, наших ощущений и даже нашей эмансипации. Вот уже несколько столетий мы воплощаем определённый тип человечества и человечности: людей, сформированных вовсе не поиском трансцендентности, характерного для людей, живших в другие эпохи и в других культурах, но поиском более интенсивного состояния.
Оригинал:
Либеральное западное общество довольно давно прознало, что [мы проявляем разумность при условии, что на более или менее регулярной основе - будто это происходит по команде - мы испытываем достаточно интенсивные ощущения [intensite], чтобы почувствовать себя живыми], и обращается именно к такой разновидности индивидов. Оно обещает нам становление l'homme intense, человеком интенсивным. Строго говоря, оно обещает становление людьми, чей смысл существования сводится к интенсификации всех жизненных функций. Это общество больше не даёт обещания иной жизни или потусторонней славы, но сулит нам лишь нас самих, однако больше и лучше. Мы испытываем удовольствие и боль, мы любим и непрерывно ощущаем, как нас захлёстывают эмоции, но помимо этого мы стремимся удовлетворить наши потребности, желаем познать себя и наше окружение, мы хотим быть свободными и жить в мире. Упомянутое "лучшее", которое предлагается нам, - это улучшение наших тел, интенсификация наших удовольствий, нашей любви. Наши потребности провоцируют всё большее число различных ответов. Лучшее знание о нас самих и мире, а также прогресс, рост, ускорение, бóльшие свобода и мир [paix]. В этом состоит общая формула всех современных обещаний, и мы не знаем, стоит ли в них верить: интенсификация производства, потребления, коммуникации, наших ощущений и даже нашей эмансипации. Вот уже несколько столетий мы воплощаем определённый тип человечества и человечности: людей, сформированных вовсе не поиском трансцендентности, характерного для людей, живших в другие эпохи и в других культурах, но поиском более интенсивного состояния.
Оригинал:
«Il y a bien longtemps que la société libérale occidentale l’a compris et qu’elle s’adresse à ce type-là d’individus. Voici ce qu’elle nous a promis de devenir : des hommes intenses. Ou plus exactement des hommes dont le sens existentiel est l’intensification de toutes les fonctions vitales. La société moderne ne promet plus aux individus une autre vie, la gloire de l’au-delà, mais seulement ce que nous sommes déjà – plus et mieux. Nous sommes des corps vivants, nous éprouvons du plaisir et de la peine, nous aimons, sans cesse des émotions s’emparent de nous, mais aussi nous cherchons à satisfaire nos besoins, nous voulons nous connaître et connaître ce qui nous entoure, nous espérons être libres et vivre en paix. Eh bien, ce qui nous est offert de meilleur, c’est une augmentation de nos corps, une intensification de nos plaisirs, de nos amours, de nos émotions, c’est toujours plus de réponses à nos besoins, c’est une connaissance meilleure de nous-mêmes et du monde, c’est le progrès, c’est la croissance, c’est l’accélération, c’est plus de liberté et une paix meilleure. C’est la formule même de toutes les promesses modernes, auxquelles nous ne savons plus tout à fait s’il faut croire : une intensification de la production, de la consommation, de la communication, de nos perceptions, aussi bien que de notre émancipation. Nous incarnons depuis quelques siècles un certain type d’humanité : des hommes formés à la recherche d’intensification plutôt. C’est la formule même de toutes les promesses modernes, auxquelles nous ne savons plus tout à fait s’il faut croire : une intensification de la production, de la consommation, de la communication, de nos perceptions, aussi bien que de notre émancipation. Nous incarnons depuis quelques siècles un certain type d’humanité : des hommes formés à la recherche d’intensification plutôt que de transcendance, comme l’étaient les hommes d’autres époques et d’autres cultures.
16.01.202513:30
Квентин Мейясу. Божественное несуществование. Часть II, глава VI. Принцип противоречия.
- Сегодня нашу студию вновь посетил главный воскреситель мёртвых, Куэнтан Мейясу. Давно не виделись, Куэнтан. Мы, как и всегда, не слишком рады вас видеть. Вы не были у нас целых четыре года, и мы бы предпочли не видеть вас столько же. Здравствуйте!
- ... Bonjour
- Мы слышали, что недавно один фетишист, обожающий молотки, написал книгу. Вы писали к ней рецензию под заголовком "Метафизика вещей между собой". Скажите, этот текст не избежал участи каждой вашей публикации за последние лет эдак 30?
- Какой участи?
- Только не говорите, что вы не вставили туда вашу обычную пасту про корреляционизм, реальность-без-нас и прочую шелуху, которую вы растянули страниц эдак на 7?
- Вставил.
- Мы даже не сомневались. Возможно, если бы вы меньше вставляли, а больше дорабатывали вашу диссертацию, то мы бы не ждали её уже третий десяток лет. Но забудем про любителей молотков. Ведь вы лично предпочитаете кресла. Да не простые, а противоречиво-нестабильные красно-некрасные кресла ... (возможно они краснеют и начинают противоречить себе от вашего пристального внимания).
- Я не говорю о противоречивом…
- Как жаль, Квентин, в диссертации вы более словоохотливы. Скажите, если противоречивые объекты столь нестабильны и могут быть чем-угодно, то как вы отличаете своё капризное кресло от квадратного круга? Вы что-то скажете?
- …
https://teletype.in/@batesong/BtHh3xNx34w
- Сегодня нашу студию вновь посетил главный воскреситель мёртвых, Куэнтан Мейясу. Давно не виделись, Куэнтан. Мы, как и всегда, не слишком рады вас видеть. Вы не были у нас целых четыре года, и мы бы предпочли не видеть вас столько же. Здравствуйте!
- ... Bonjour
- Мы слышали, что недавно один фетишист, обожающий молотки, написал книгу. Вы писали к ней рецензию под заголовком "Метафизика вещей между собой". Скажите, этот текст не избежал участи каждой вашей публикации за последние лет эдак 30?
- Какой участи?
- Только не говорите, что вы не вставили туда вашу обычную пасту про корреляционизм, реальность-без-нас и прочую шелуху, которую вы растянули страниц эдак на 7?
- Вставил.
- Мы даже не сомневались. Возможно, если бы вы меньше вставляли, а больше дорабатывали вашу диссертацию, то мы бы не ждали её уже третий десяток лет. Но забудем про любителей молотков. Ведь вы лично предпочитаете кресла. Да не простые, а противоречиво-нестабильные красно-некрасные кресла ... (возможно они краснеют и начинают противоречить себе от вашего пристального внимания).
- Я не говорю о противоречивом…
- Как жаль, Квентин, в диссертации вы более словоохотливы. Скажите, если противоречивые объекты столь нестабильны и могут быть чем-угодно, то как вы отличаете своё капризное кресло от квадратного круга? Вы что-то скажете?
- …
https://teletype.in/@batesong/BtHh3xNx34w
12.01.202512:46
Хидетака Миядзаки и его философия различия
В играх Миядзаки, возьмём ли мы нашумевшую Elden Ring, трилогию Дарк Соулс, Секиро или даже последнюю Armored Core, всегда присутствует одна важная тема, которую можно было бы выразить одним словом: контингентность. Разумеется, Миядзаки совсем не Мейясу, и его игры не содержат прямой рефлексии, которая, например, касалась бы некоторых необходимых свойств контингентности, трактуемой как абсолют. Хидетака Миядзаки простой (далеко не простой) игродел, которого мы все любим за геймплей, предполагающий, что при первом прохождении ты сделаешь минимум 200 попыток на консорте Радане (Elden Ring). Причем здесь контингентность? Любые миры, создаваемые Хидетакой Миядзаки и его студией, представляют собой загнивающие утопии, которые всячески отрицают свою временность. Что будет с миром, из которого изгнали смерть? Во что превратятся обитатели царства, чей добрый правитель до самого конца не может принять, что эпоха Богов, придающая миру его сияющее и благополучное тождество, прошла? В конце концов, на что станут похожи Боги, которые никак не могут умереть, хотя их время давно вышло? Да, игры Fromsoftware стремятся столкнуть игрока с опытом миров изо всех сил вытесняющих контингентность, но в то же время переживающих её скрытое возвращение.
В первые часы — ну или в последующие сорок — игрок может абсолютно не понимать, как устроена сюжетная канва, но все нужное для понимания создаётся уже простым визуалом: как будут выглядеть простые крестьяне, чьи тела уже давно должны были умереть, а души сходят с ума от такого существования? Подтягивая главную тему последних дней было бы уместнее говорить о «несуществовании», нежели существовании (ведь зачастую простые люди превращаются здесь в безмозглую нежить, погруженную в состояние полной и бесповоротной кататонии). Миры, создаваемые Fromsoftware, — своеобразный музей уродств, возникающих на почве необъятного ужаса перед смертью и различием. Тем не менее, на фоне с этим уродством игрок непрерывно сталкивается с печальной — почти призрачной — красотой, оставшейся от былого величия этого мира (эта красота — причина, по которой почти невозможно остаться равнодушным к визуалу этих игр). Образы, являемые нам художниками этой прекрасной японской студии, несут простое сообщение: вы всегда можете попытаться забыть Иное, попытаться замести его под ковёр и поддерживать состояние Тождественного, но тогда вы превратите мир в машину, непрерывно производящую монструозное. Кажется, что ни один современный музей не может предложить столь полноценный и погружающий опыт такой эстетики. Эстетики миров «где Бог никак не сдохнет».
Тема контингентности прослеживается не только через эстетику этих печальных миров, но насквозь связана и с геймплеем «душевной» серии. Как упоминалось выше: всё здесь пронизано отрицанием смерти. Тут-то и стоит вспомнить о феноменологии игрока. Чего избегает любой игрок? Да, наша базовая установка в играх — избегать смерти. Играя в абсолютно любые игры, мы стремимся не умирать, либо умирать как можно реже, ведь внутриигровая смерть имеет свойство фрустрировать. Не столь важно, играем ли мы от первого или третьего лица, каким-то образом игровые смерти — рано или поздно — подтачивают наш внутренний гомеостаз. Даже заядлые любители хардкора имеют некую планку, после которой их переполняет желание продемонстрировать соседям словарный запас, рвущийся изнутри. Тем не менее, на фоне с бесконечно прекрасными видами Междуземья, Лордрана, Лотрика или Древней Японии (это зависит от игры, в которую вы погружаетесь) игрок частенько видит: «ВЫ ПОГИБЛИ» (Кажется, Секиро показывает игроку иероглиф «Смерть»). Да, этот капс возникает прямо посреди экрана и сопровождается характерно зловещим звуком, который могут вызвать в памяти все любители «душевной» серии. Частота появления этого оповещения — причина, по которой многие бросают игры Миядзаки уже на подступах: эти игры не играют сами в себя и не ставят своей задачей вызывать у вас приливы эндорфина постоянными оповещениями о том, что вы чего-то достигли, получили или повысили уровень.
В играх Миядзаки, возьмём ли мы нашумевшую Elden Ring, трилогию Дарк Соулс, Секиро или даже последнюю Armored Core, всегда присутствует одна важная тема, которую можно было бы выразить одним словом: контингентность. Разумеется, Миядзаки совсем не Мейясу, и его игры не содержат прямой рефлексии, которая, например, касалась бы некоторых необходимых свойств контингентности, трактуемой как абсолют. Хидетака Миядзаки простой (далеко не простой) игродел, которого мы все любим за геймплей, предполагающий, что при первом прохождении ты сделаешь минимум 200 попыток на консорте Радане (Elden Ring). Причем здесь контингентность? Любые миры, создаваемые Хидетакой Миядзаки и его студией, представляют собой загнивающие утопии, которые всячески отрицают свою временность. Что будет с миром, из которого изгнали смерть? Во что превратятся обитатели царства, чей добрый правитель до самого конца не может принять, что эпоха Богов, придающая миру его сияющее и благополучное тождество, прошла? В конце концов, на что станут похожи Боги, которые никак не могут умереть, хотя их время давно вышло? Да, игры Fromsoftware стремятся столкнуть игрока с опытом миров изо всех сил вытесняющих контингентность, но в то же время переживающих её скрытое возвращение.
В первые часы — ну или в последующие сорок — игрок может абсолютно не понимать, как устроена сюжетная канва, но все нужное для понимания создаётся уже простым визуалом: как будут выглядеть простые крестьяне, чьи тела уже давно должны были умереть, а души сходят с ума от такого существования? Подтягивая главную тему последних дней было бы уместнее говорить о «несуществовании», нежели существовании (ведь зачастую простые люди превращаются здесь в безмозглую нежить, погруженную в состояние полной и бесповоротной кататонии). Миры, создаваемые Fromsoftware, — своеобразный музей уродств, возникающих на почве необъятного ужаса перед смертью и различием. Тем не менее, на фоне с этим уродством игрок непрерывно сталкивается с печальной — почти призрачной — красотой, оставшейся от былого величия этого мира (эта красота — причина, по которой почти невозможно остаться равнодушным к визуалу этих игр). Образы, являемые нам художниками этой прекрасной японской студии, несут простое сообщение: вы всегда можете попытаться забыть Иное, попытаться замести его под ковёр и поддерживать состояние Тождественного, но тогда вы превратите мир в машину, непрерывно производящую монструозное. Кажется, что ни один современный музей не может предложить столь полноценный и погружающий опыт такой эстетики. Эстетики миров «где Бог никак не сдохнет».
Тема контингентности прослеживается не только через эстетику этих печальных миров, но насквозь связана и с геймплеем «душевной» серии. Как упоминалось выше: всё здесь пронизано отрицанием смерти. Тут-то и стоит вспомнить о феноменологии игрока. Чего избегает любой игрок? Да, наша базовая установка в играх — избегать смерти. Играя в абсолютно любые игры, мы стремимся не умирать, либо умирать как можно реже, ведь внутриигровая смерть имеет свойство фрустрировать. Не столь важно, играем ли мы от первого или третьего лица, каким-то образом игровые смерти — рано или поздно — подтачивают наш внутренний гомеостаз. Даже заядлые любители хардкора имеют некую планку, после которой их переполняет желание продемонстрировать соседям словарный запас, рвущийся изнутри. Тем не менее, на фоне с бесконечно прекрасными видами Междуземья, Лордрана, Лотрика или Древней Японии (это зависит от игры, в которую вы погружаетесь) игрок частенько видит: «ВЫ ПОГИБЛИ» (Кажется, Секиро показывает игроку иероглиф «Смерть»). Да, этот капс возникает прямо посреди экрана и сопровождается характерно зловещим звуком, который могут вызвать в памяти все любители «душевной» серии. Частота появления этого оповещения — причина, по которой многие бросают игры Миядзаки уже на подступах: эти игры не играют сами в себя и не ставят своей задачей вызывать у вас приливы эндорфина постоянными оповещениями о том, что вы чего-то достигли, получили или повысили уровень.
09.01.202511:18
Однажды Катрин Малабу увидела свой клитор и задалась вопросом: «а почему Мишель Фуко так мало про него говорит?». И написала книгу👌🏼
Как же хорошо, что Мишель Фуко не думал про свой хуй, когда писал «Историю сексуальности»🖤
Как же хорошо, что Мишель Фуко не думал про свой хуй, когда писал «Историю сексуальности»🖤
04.04.202513:19
(… начало выше)
Поскольку в делёзовской логике глубина/виртуальное/субрепрезентативное сопряжены с процессом или становлением можно понять, почему «машина» производится sur place, здесь же, прямо сейчас, непосредственно в моменте: шизофреник работает не с понятием о некоей машине, а обладает интуицией о становящейся и глубинной Идее машины.
Спасибо Артёму Морозову (Артём, привет), который напомнил об этой делёзовской дистинкции между дифференСированным и дифференЦированным. Представляется, что о ней следовало бы написать сноску, но мы всё же считаем, что в переводе никакая «дифференСированность» не нужна. Но да, можно быть ближе к оригиналу и сказать о «Неразличимости [машины]».
Поскольку в делёзовской логике глубина/виртуальное/субрепрезентативное сопряжены с процессом или становлением можно понять, почему «машина» производится sur place, здесь же, прямо сейчас, непосредственно в моменте: шизофреник работает не с понятием о некоей машине, а обладает интуицией о становящейся и глубинной Идее машины.
Спасибо Артёму Морозову (Артём, привет), который напомнил об этой делёзовской дистинкции между дифференСированным и дифференЦированным. Представляется, что о ней следовало бы написать сноску, но мы всё же считаем, что в переводе никакая «дифференСированность» не нужна. Но да, можно быть ближе к оригиналу и сказать о «Неразличимости [машины]».
27.01.202511:01
Тристан Гарсия. Интенсивность и этика.
Современная этическая интуиция упирается в идею, что каждый человек сам вершит над собой суд. Тяжба об отдельном существовании ведётся не на основе его сравнения с другими существованиями: одна форма жизни не должна походить на другую, выступающую для первой навязанным идеалом. Тем не менее, суждение о ценности отдельных человеческих жизней никуда не делось. Мы непрерывно стремимся дать оценку собственной жизни. На судебном процессе себя над собой главенствует один единственный закон: сделанное должно быть сделано с пылающим сердцем. Разумеется, общезначимые нравственные ценности, относительно которых каждый оценивает свои действия и существование, никуда не делись. Но эта внешняя мораль дополняется своего рода внутренней этикой, связанной с значением и ценностью отдельной жизни, взятой самой по себе и для себя. Она прекрасна, блага, мудра, безумна? Приносит ли она счастье? Это жизнь преступника, святого, отброса, мелочного и посредственного человека? Быть может, это жизнь обыкновенного человека? Неважно. Единственный допустимый принцип для суждения о такой жизни, кажется, состоит в следующем: какими бы ни были мотивации и действия такого человека, необходимо задаться вопросом, жил ли он что есть мочи? Единственный грех для всякой вещи — проявить недостаток интенсивности.
Современная этическая интуиция упирается в идею, что каждый человек сам вершит над собой суд. Тяжба об отдельном существовании ведётся не на основе его сравнения с другими существованиями: одна форма жизни не должна походить на другую, выступающую для первой навязанным идеалом. Тем не менее, суждение о ценности отдельных человеческих жизней никуда не делось. Мы непрерывно стремимся дать оценку собственной жизни. На судебном процессе себя над собой главенствует один единственный закон: сделанное должно быть сделано с пылающим сердцем. Разумеется, общезначимые нравственные ценности, относительно которых каждый оценивает свои действия и существование, никуда не делись. Но эта внешняя мораль дополняется своего рода внутренней этикой, связанной с значением и ценностью отдельной жизни, взятой самой по себе и для себя. Она прекрасна, блага, мудра, безумна? Приносит ли она счастье? Это жизнь преступника, святого, отброса, мелочного и посредственного человека? Быть может, это жизнь обыкновенного человека? Неважно. Единственный допустимый принцип для суждения о такой жизни, кажется, состоит в следующем: какими бы ни были мотивации и действия такого человека, необходимо задаться вопросом, жил ли он что есть мочи? Единственный грех для всякой вещи — проявить недостаток интенсивности.
l’intuition moderne que l’éthique était l’élaboration par chaque homme de son propre tribunal. On ne fait pas le procès d’une existence en la comparant à une autre, on n’impose pas à une forme de vie de devoir ressembler à une autre, qui lui servirait de modèle imposé. Pourtant, on juge tout de même de la valeur éthique d’une vie humaine. On essaie sans cesse d’évaluer sa propre vie. Mais une seule loi préside au procès moderne de soi par soi : que ce qui a été fait l’ait été d’un cœur fervent. Bien évidemment, il demeure des valeurs morales (la dignité, la fidélité, le respect…), au regard desquelles chacun – suivant ses convictions – considère les actes et l’existence tout entière d’un homme comme bons ou mauvais. Mais à cette morale extérieure supplée une sorte d’éthique intérieure, qui plonge au cœur des êtres et qui concerne la valeur d’une vie en elle-même et pour elle-même. Est-elle belle, bonne, sage ou folle ? Est-elle heureuse ? Est-elle la vie d’un criminel, d’un saint, d’une sombre ordure, d’un être mesquin, d’un homme ordinaire… ? Peu importe. Le seul principe admis semble le suivant : quelles qu’aient été les motivations et les actions de cet homme, il faut se demander enfin s’il a vécu « à fond », suivant cette expression prosaïque, mais qui énonce avec exactitude ce qui est désormais attendu de nous. En toute chose, le seul vrai péché est d’avoir manqué d’intensité.
19.01.202517:31
Parfois on a écrit sur la même notion, et I'on s'est aperçu ensuite qu'on ne la saisissait pas du tout de la même manière: ainsi «corps-sans-organes». Ou bien un autre exemple. Félix travaillait sur les trous noirs; cette notion d'astronomie le fascine. Le trou noir, c'est ce qui vous capte et ne vous laisse pas sortir. Comment sortir d'un trou noir? Comment émettre du fond d'un trou noir? se demande Félix. Moi je travaillais plutôt sur un mur blanc: qu'est-ce que c'est un mur blanc, un écran, comment limer le mur, et faire passer une ligne de fuite? On n'a pas réuni les deux notions, on s'est aperçu que chacune tendait d'elle-même vers I'autre, mais justement pour produire quelque chose qui n'était ni dans I'une ni dans I'autre. Car des trous noirs sur un mur blanc, c'est précisémentun visage,large visage aux joues blanches et percé d'yeux noirs, ça ne ressemble pas encore à un visage, c'est plutôt I'agencement ou la machine abstraite qui va produire du visage. Du coup, le problème rebondit, politique: quelles sont les sociétés,les civilisations qui ont besoin de faire fonctionner cette machine, c'est-à-dire de prodnire, de < surcoder > tout Ie coryrs et la tête avec un visage, et dans quel but? Ça ne va pas dc soi, le visage de I'aimé, le visage du chef, la visagéification du corps physique et social... Voilà une multiplicité, avec au moins trois dimensions, astronomique, esthétique,politique. En aucun cas nous ne faisons d'usage métaphorique, nous ne disons pas: c'est «comme» des trous noirs en astronomie, c'est commeune toile blanche en peinture. Nous nous servons de termes déterritorialisés, c'est-à-dire arrachés à leur domaine, pour re-territorialiser une autre notion, le «visage», la «visagéité» comme fonction sociale. Et pire encore, les gens ne cessent pas d'être enfoncés dans des trous noirs, épinglés sur un mur blanc. C'est cela, ëtre identifié, liché, reconnu: un ordinateur central fonctionnant comme trou noir et balayant un mur blanc sans contours. Nous parlons littéralement. Justement, les astronomes envisagent la possibilité que, dans un amas globulaire, toutes sortes de trous noirs se ramassent au centre en un trou unique de masse assez grande... Mur blanc - flsu noir, c'est pour moi un exemple typique de la manière dont un travail s'agence entre nous, ni réunion ni juxtaposition, mais ligne brisée qui file entre deux, prolifération, tentacules.
15.01.202509:00
Морис Бланшо о нисхождении Арто в глубину.
Я хочу преодолеть это отсутствие и бессодержательность. Преодолеть это топтание на месте, которое делает меня ничтожным, ставит меня ниже всего и всех. У меня нет жизни, ее нет! Моё внутреннее брожение давно сошло на нет. Попробуйте понять эту пустоту, это переживание интенсивного и длительного ничто (Арто)
Не следует впадать в заблуждение и прочитывать эти точные и тщательные описания как анализ психологического состояния. Ведь это описания битвы, которая частично навязана Арто. «Пустота», о которой он говорит, — это «активная пустота». Его «я не могу думать, у меня не получается мыслить» образует призыв к более глубинному мышлению, постоянному давлению, забвению, которое однако требует более совершенной формы забвения. Отныне мыслить — значит всегда совершать этот шаг назад. Битва, в которой Арто всегда оказывается побеждённым, возобновляется на ещё более глубоком уровне. Бессилие никогда не оказывается в достаточной степени бессильным, а невозможность — в достаточной мере невозможной. В то же время Арто хочет продолжить эту битву, ведь в ней он не отрекается от того, что он называет «жизнью». Эту жизнь он вновь желает привнести в своё мышление, упрямо отказываясь разделять её с мышлением, оказывающимся не чем иным, как «эрозией» этой жизни и «освобождением» от неё, внутренней поломкой и потерей сил, при которых не остаётся ни жизни, ни мышления, но только муки в виде фундаментальной нехватки, через которую утверждается существование ещё более решительного отрицания. После чего всё описанное возобновляется. Арто всегда был далёк от того, чтобы принять, что мышление может быть отделено от жизни, даже в моменты, когда он переживает наиболее дикий и непосредственно сущностный опыт мышления, трактуемого как сепарация, опыт невозможности, которую мышление утверждает наперекор самому себе, будто это предел его бесконечной мощи.
Оригинал:
Я хочу преодолеть это отсутствие и бессодержательность. Преодолеть это топтание на месте, которое делает меня ничтожным, ставит меня ниже всего и всех. У меня нет жизни, ее нет! Моё внутреннее брожение давно сошло на нет. Попробуйте понять эту пустоту, это переживание интенсивного и длительного ничто (Арто)
Не следует впадать в заблуждение и прочитывать эти точные и тщательные описания как анализ психологического состояния. Ведь это описания битвы, которая частично навязана Арто. «Пустота», о которой он говорит, — это «активная пустота». Его «я не могу думать, у меня не получается мыслить» образует призыв к более глубинному мышлению, постоянному давлению, забвению, которое однако требует более совершенной формы забвения. Отныне мыслить — значит всегда совершать этот шаг назад. Битва, в которой Арто всегда оказывается побеждённым, возобновляется на ещё более глубоком уровне. Бессилие никогда не оказывается в достаточной степени бессильным, а невозможность — в достаточной мере невозможной. В то же время Арто хочет продолжить эту битву, ведь в ней он не отрекается от того, что он называет «жизнью». Эту жизнь он вновь желает привнести в своё мышление, упрямо отказываясь разделять её с мышлением, оказывающимся не чем иным, как «эрозией» этой жизни и «освобождением» от неё, внутренней поломкой и потерей сил, при которых не остаётся ни жизни, ни мышления, но только муки в виде фундаментальной нехватки, через которую утверждается существование ещё более решительного отрицания. После чего всё описанное возобновляется. Арто всегда был далёк от того, чтобы принять, что мышление может быть отделено от жизни, даже в моменты, когда он переживает наиболее дикий и непосредственно сущностный опыт мышления, трактуемого как сепарация, опыт невозможности, которую мышление утверждает наперекор самому себе, будто это предел его бесконечной мощи.
Оригинал:
Il ne faut pas commettre l’erreur de lire comme les analyses d’un état psychologique les descriptions précises, et sûres et minutieuses, qu’il nous en propose. Descriptions, mais celles d’un combat. Le combat lui est en partie imposé. Le « vide » est un « vide actif ». Le « je ne puis pas penser, je n’arrive pas à penser » est un appel à une pensée plus profonde, pression constante, oubli qui, ne souffrant pas d’être oublié, exige pourtant un plus parfait oubli. Penser est désormais ce pas toujours à porter en arrière. Le combat où il est toujours vaincu est toujours repris plus bas. L’impuissance n’est jamais assez impuissante, l’impossible n’est pas l’impossible. Mais en même temps, le combat est aussi celui qu’Artaud veut poursuivre, car dans cette lutte il ne renonce pas à ce qu’il appelle la « vie » (ce jaillissement, cette vivacité fulgurante) dont il ne peut tolérer la perte, qu’il veut unir à sa pensée, que, par une obstination grandiose et affreuse, il se refuse absolument à distinguer de la pensée, alors que celle-ci n’est rien d’autre que « l’érosion » de cette vie, «émancipation» de cette vie, l’intimité de rupture et de déperdition où il n’y a ni vie ni pensée, mais le supplice d’un manque fondamental à travers lequel s’affirme déjà l’exigence d’une négation plus décisive. Et tout recommence. Car jamais Artaud n’acceptera le scandale d’une pensée séparée de la vie, même quand il est livré à l’expérience la plus directe et la plus sauvage qui ait jamais été faite de l’essence de la pensée entendue comme séparation, de cette impossibilité qu’elle affirme contre elle-même comme la limite de sa puissance infinie.
12.01.202512:46
(Начало выше)
[…] Никакого эндорфина, только «ВЫ ПОГИБЛИ»*зловещий звук. Вероятно, на этом этапе должно вырисовываться, что же делают игры Миядзаки: в мире, который по целому ряду лорных причин (увы, адекватно раскрыть их значило бы написать пост в 5 раз длиннее), преобладает тождество, выстраиваемое на отрицании смерти, играющий будет обречён меняться, и непрерывно приспосабливаясь к окружению, которое непрерывно хочет его убить. Тем самым игрок говорит контингентности своё «да». Не нужно обманываться: есть много игр, которые не жалеют игрока и вызывают у него горение и необходимость обучаться, мы не хотим утверждать, что Миядзаки придумал хардкор (в одной Японии была масса игроделов, которые делали более сложные вещи). В большей степени, представляется фишкой любопытная асимметрия между лорным отрицанием контингентности и геймплеем, предполагающем намеренное провоцирование бытия-к-смерти в игроке. Игры From’оф не делают вас героем, но на каком-то совершенно базовом уровне стремятся вызвать в вас состояние, диаметрально противоположное тряске о своём тождестве, — состояние, в котором вы никогда не превратитесь в полую нежить, встречающуюся на просторах этих миров.
Небольшая оговорка: Мы не претендовали на исчерпывающее изложение лора любой из игр японской студии. Речь в большей степени идёт о том, что видится нам своеобразной квинтэссенцией всех её игр.
[…] Никакого эндорфина, только «ВЫ ПОГИБЛИ»*зловещий звук. Вероятно, на этом этапе должно вырисовываться, что же делают игры Миядзаки: в мире, который по целому ряду лорных причин (увы, адекватно раскрыть их значило бы написать пост в 5 раз длиннее), преобладает тождество, выстраиваемое на отрицании смерти, играющий будет обречён меняться, и непрерывно приспосабливаясь к окружению, которое непрерывно хочет его убить. Тем самым игрок говорит контингентности своё «да». Не нужно обманываться: есть много игр, которые не жалеют игрока и вызывают у него горение и необходимость обучаться, мы не хотим утверждать, что Миядзаки придумал хардкор (в одной Японии была масса игроделов, которые делали более сложные вещи). В большей степени, представляется фишкой любопытная асимметрия между лорным отрицанием контингентности и геймплеем, предполагающем намеренное провоцирование бытия-к-смерти в игроке. Игры From’оф не делают вас героем, но на каком-то совершенно базовом уровне стремятся вызвать в вас состояние, диаметрально противоположное тряске о своём тождестве, — состояние, в котором вы никогда не превратитесь в полую нежить, встречающуюся на просторах этих миров.
Небольшая оговорка: Мы не претендовали на исчерпывающее изложение лора любой из игр японской студии. Речь в большей степени идёт о том, что видится нам своеобразной квинтэссенцией всех её игр.
09.01.202508:08
Когда ты Сартр, и про тебя щитпостит France au combat.
"Экзистенциалисты бесхребетны, а их экзистенциализм - триумф безволия и подлости. На самом деле, это экскрементализм!"
"В текущий момент у нас уже есть движение дада, к нему добавилось движение caca"
01.04.202516:37
А ну и да. Встаёт важный вопрос. В 1972-м выходит книга, «написанная для детей в возрасте от 7 до 16» (ага). Скольким людям — в отсутствии такой штуки как интернет — была доступна статья Тауска (1919-й), с публикации которой прошло больше 50-ти лет? Есть подозрение, что соответствующий номер журнала Psychanalyse достать было весьма непросто. Эта ситуация приправлена ещё тем, что писавший «Анти-Эдип» у нас слабоват в пересказах.
Кто там говорил про «народного» Делёза? Большего дерьма в жизни не слышали. Народный, блять, Делёз. Фишечки, которые Делёз применяет в тексте, рассчитаны на максимально элитарных (в плане бэкграунда) людей.
Кто там говорил про «народного» Делёза? Большего дерьма в жизни не слышали. Народный, блять, Делёз. Фишечки, которые Делёз применяет в тексте, рассчитаны на максимально элитарных (в плане бэкграунда) людей.
22.01.202517:58
Тристан Гарсия. Эстетическая интенсивность в искусстве.
Для тех из нас, кто согласился впитать в себя два или три века истории наших ценностей, существует глубинный идеал. Это не имеющий содержания идеал, носящий чисто формальный характер: интенсивно будь тем, что ты есть [на французском иначе: Être intensément ce que l’on est].
Например, «эстетическая интенсивность» постепенно затмила более каноничный идеал красоты. Этот канон, по которому всё ещё вздыхают отдельные люди, предполагал соответствие между репрезентацией и заранее существующим идеалом, который управляется законами симметрии, гармонии или общепринятыми правилами. Современный зритель находит эти идеалы нелегитимным насилием над автономией образа, музыкальной композиции или текста. Таким образом, суждение о ценности произведения искусства больше не выносится исходя из того, отвечает ли оно идее того, чем ему дóлжно быть. Куда в большей степени ожидается, что произведение столкнёт зрителя с оригинальным и ошеломляющим опытом. В голову приходят хеппенинг, венский акционизм и Living Theatre.
В большинстве дисциплин установилась цель преодолеть репрезентацию / представление посредством шока, вызываемого присутствием вещей. Зритель в меньшей степени стремится прочувствовать [goûter] представление, нежели ощутить, как по телу пробегает дрожь от неконтролируемого присутствия того, что явилось ему. В то же время немного в большей степени начинает присутствовать и он сам, поскольку с возбуждением обретает утраченный смысл своих «здесь» и «сейчас». Тем самым понемногу закрепляется идея, что произведение должно оцениваться, исходя из его собственного внутреннего принципа. Насколько это возможно, современная эстетика соотносит произведение или ситуацию с присущими им внутренними правилами, а не с внешними конвенциями.
В таком случае, как вынести суждение? Решающую роль играет, насколько эта вещь сильна. Скажем, можно любить, хвалить и чествовать слабость, если она оказывается в высшей степени слабой. Если произведение показывает посредственное, но делает это крайне непосредственно, то это будет оправдано. Итак, больше нет объективного критерия, руководящего нашим эстетическим чувством, однако есть критерий, предписывающий определённый образ действия: неважно что представляет из себя вещь, лишь бы она делала это интенсивно.
Для тех из нас, кто согласился впитать в себя два или три века истории наших ценностей, существует глубинный идеал. Это не имеющий содержания идеал, носящий чисто формальный характер: интенсивно будь тем, что ты есть [на французском иначе: Être intensément ce que l’on est].
« Pour ceux d’entre nous qui ont accepté d’hériter des deux ou trois derniers siècles d’histoire de nos valeurs, voilà l’idéal le plus profond : un idéal sans contenu, un idéal purement formel. Être intensément ce que l’on est.
Например, «эстетическая интенсивность» постепенно затмила более каноничный идеал красоты. Этот канон, по которому всё ещё вздыхают отдельные люди, предполагал соответствие между репрезентацией и заранее существующим идеалом, который управляется законами симметрии, гармонии или общепринятыми правилами. Современный зритель находит эти идеалы нелегитимным насилием над автономией образа, музыкальной композиции или текста. Таким образом, суждение о ценности произведения искусства больше не выносится исходя из того, отвечает ли оно идее того, чем ему дóлжно быть. Куда в большей степени ожидается, что произведение столкнёт зрителя с оригинальным и ошеломляющим опытом. В голову приходят хеппенинг, венский акционизм и Living Theatre.
Ainsi l’« intensité esthétique » a-t-elle lentement éclipsé le canon classique de la beauté. En grande partie fantasmé par ceux qui le regrettent aujourd’hui, ce canon supposait la correspondance d’une représentation à un idéal préexistant. Cet idéal se trouvait régi par des lois de symétrie, d’harmonie et d’agrément. Toutes ces lois ont semblé à l’œil moderne une violence illégitime infligée à l’autonomie de l’image, de la musique ou du texte. Il n’était plus question de juger de la valeur d’une œuvre d’art suivant qu’elle répondait correctement ou non à l’idée de ce qu’elle devait être. Non, on espérait plutôt qu’une œuvre produise une expérience inédite et foudroyante chez le spectateur. Pensons aux happenings, à l’activisme viennois, au Living Theatre.
В большинстве дисциплин установилась цель преодолеть репрезентацию / представление посредством шока, вызываемого присутствием вещей. Зритель в меньшей степени стремится прочувствовать [goûter] представление, нежели ощутить, как по телу пробегает дрожь от неконтролируемого присутствия того, что явилось ему. В то же время немного в большей степени начинает присутствовать и он сам, поскольку с возбуждением обретает утраченный смысл своих «здесь» и «сейчас». Тем самым понемногу закрепляется идея, что произведение должно оцениваться, исходя из его собственного внутреннего принципа. Насколько это возможно, современная эстетика соотносит произведение или ситуацию с присущими им внутренними правилами, а не с внешними конвенциями.
« Dans la plupart des disciplines, le but est devenu de dépasser la représentation par le choc de la présence des choses. Le spectateur cherche moins à goûter une représentation, en ce cas, qu’à être parcouru par le frisson de sentir l’excès incontrôlable de présence de ce qui se manifeste devant lui. Du même coup, il parvient à se sentir lui-même un peu plus et un peu mieux présent : il frissonne de retrouver le sens perdu de l’ici et du maintenant. Et l’idée s’est peu à peu imposée qu’une œuvre devrait être estimée à l’aune de son propre principe. L’esthétique moderne a consisté à rapporter le plus possible une œuvre ou une situation à leurs règles internes plutôt qu’à des conventions imposées de l’extérieur.
В таком случае, как вынести суждение? Решающую роль играет, насколько эта вещь сильна. Скажем, можно любить, хвалить и чествовать слабость, если она оказывается в высшей степени слабой. Если произведение показывает посредственное, но делает это крайне непосредственно, то это будет оправдано. Итак, больше нет объективного критерия, руководящего нашим эстетическим чувством, однако есть критерий, предписывающий определённый образ действия: неважно что представляет из себя вещь, лишь бы она делала это интенсивно.
19.01.202515:01
Жиль Делёз о работе с Феликсом Гваттари: «Я украл Феликса, и, надеюсь, он сделал то же самое для меня»
Нас было всего двое, но была важна вовсе не совместная работа, а скорее тот диковинный факт, что работа протекала меж двоих. Мы перестали быть «автором». И это меж-двоих отсылает к другим людям — к разным людям с обеих сторон этого отношения. Пустыня растёт, но она растёт, ещё больше заселяясь. Это не имеет ничего общего с той или иной школой, с процессом опознания [recognition], но связано со встречами. И все упомянутые истории: становление, свадебные пирушки против природы, а-параллельная эволюция, билингвизм и кража мыслей — всё это было у нас с Феликсом. Я украл Феликса, и я надеюсь, что он сделал то же самое в отношении меня. Ты* в курсе, как мы работаем, я это повторю, потому что это кажется мне важным: мы не работаем вместе, мы работаем меж собой. В условиях, когда появляется такой тип множественности, происходящее имеет отношение к политике, а точнее — к микрополитике. Как говорит Феликс: до Бытия — политика. Мы не работаем, мы ведём переговоры. Мы никогда ритмически не совпадали, между нами было несоответствие: я понимал озвученное Феликсом, и мог воспользоваться этим шесть месяцев спустя; он же мгновенно понимал сказанное мною — на мой взгляд, даже слишком быстро, поэтому он был уже где-то в другом месте.
*Говоря «ты», Делёз обращается к Клер Парне.
Нас было всего двое, но была важна вовсе не совместная работа, а скорее тот диковинный факт, что работа протекала меж двоих. Мы перестали быть «автором». И это меж-двоих отсылает к другим людям — к разным людям с обеих сторон этого отношения. Пустыня растёт, но она растёт, ещё больше заселяясь. Это не имеет ничего общего с той или иной школой, с процессом опознания [recognition], но связано со встречами. И все упомянутые истории: становление, свадебные пирушки против природы, а-параллельная эволюция, билингвизм и кража мыслей — всё это было у нас с Феликсом. Я украл Феликса, и я надеюсь, что он сделал то же самое в отношении меня. Ты* в курсе, как мы работаем, я это повторю, потому что это кажется мне важным: мы не работаем вместе, мы работаем меж собой. В условиях, когда появляется такой тип множественности, происходящее имеет отношение к политике, а точнее — к микрополитике. Как говорит Феликс: до Бытия — политика. Мы не работаем, мы ведём переговоры. Мы никогда ритмически не совпадали, между нами было несоответствие: я понимал озвученное Феликсом, и мог воспользоваться этим шесть месяцев спустя; он же мгновенно понимал сказанное мною — на мой взгляд, даже слишком быстро, поэтому он был уже где-то в другом месте.
*Говоря «ты», Делёз обращается к Клер Парне.
Nous n'étions que deux, mais ce qui comptait pour nous, c'était moins de travailler ensemble, que ce fait étrangede travailler entre les deux. On cessait d'être «auteur». Et cet entre-les deux renvoyait à d'autres gens, différents d'un côté et de I'autre. Le désert croissait, mais en se peuplant davantage. Ça n'avait rien à voir avec une école, avec des procès de recognition, mais beaucoup à voir avec des rencontres. Et toutes ces histoires de devenirs, de noces contre nature, d'évolution a-parallèle, de bilinguisme et de vol de pensées,c'est ce que j'ai eu avec Félix. J'ai volé Félix, et j'espère qu'il en a fait de même pour moi. Tu sais comment on travaille, je le redis parce que ça me paraît important, on ne travaille pas ensemble, on travaille entre les deux. Dans ces conditions, dès qu'il y a ce type de multiplicité, c'est de la politique, de la micropolitique. Comme dit Félix, avant I'Etre il y a la politique. On ne travaille pas, on négocie. On n'a jamais été sur le même rythme, toujours en décalage: ce que Félix me disait, je le comprenais et je pouvais m'en servir six mois plus tard; ce que je lui disais, il le comprenait tout de suite, trop vite à mon goût, il était déjà ailleurs.
14.01.202516:14
Помнится, однажды с прекрасным Данилой Волковым читали эссе Бланшо об Арто из «грядущей книги». Слабо получается вспомнить общую нарративную канву, но среди прочего Бланшо изрядное количество внимания уделял весьма интенсивным состояниям, при которых у Арто не выходило подумать хоть что-то. Бланшо это описывает как довольно яростную борьбу даже за крупицы мыслей. Состояние можно сравнить не с частичным, а вполне себе полным погружением в интенсивность или в то самое ТБО. Вот как сам Арто описывает такое интенсивное состояние, при котором ему обрубило буквально все «органы», на которые могло бы опереться упражнение в мышлении:
Я хочу преодолеть это отсутствие и бессодержательность. Преодолеть это топтание на месте, которое делает меня ничтожным, ставит меня ниже всего и всех. У меня нет жизни, ее нет! Моё внутреннее брожение давно сошло на нет. Попробуйте понять эту пустоту, это переживание интенсивного и длительного ничто.
Сам Арто, кажется, был бы не против пожить немного в другом состоянии и отрастить себе немного этих «органов».
Я хочу преодолеть это отсутствие и бессодержательность. Преодолеть это топтание на месте, которое делает меня ничтожным, ставит меня ниже всего и всех. У меня нет жизни, ее нет! Моё внутреннее брожение давно сошло на нет. Попробуйте понять эту пустоту, это переживание интенсивного и длительного ничто.
Сам Арто, кажется, был бы не против пожить немного в другом состоянии и отрастить себе немного этих «органов».
09.01.202516:15
Когда ты Сартр, а Бофре наконец-то заглянул в «Бытие и ничто».
Если для экзистенциализма существование и предшествует сущности, то, как уточняет Сартр, подобный примат имеет смысл только для человека и для него одного. Экзистенциализм — это гуманизм. «Обречённость на свободу» возникает через человека. И только приняв эту обречённость, человек «возникает» для себя самого [à lui-même]. Человеческая свобода не шатается по миру, переходя в жизнь, чтобы наконец-то сконцентрироваться в человеке. Экзистенциализм не означает «бергсонизм».
В равной степени подобная свобода не отсылает к абсолютно свободной нарциссической воле, которую, пыжась, стремится оседлать Стоик, чья свобода скорее пребывает где-то на полях [marges] этого мира, нежели в мире. Как говорил Мерло-Понти, быть свободным в мире не означает «уступить ему всё внешнее, чтобы загнать себя в рамки наших мыслей, в которых свободен даже раб». Свобода может быть свободой только «en situation», в определённой ситуации или при определённом положении дел. Свобода непосредственно связана со словом «engagement»(вовлечённость, обязательство, заклад) при условии что мы, подобно Огюсту Конту, понимаем значение этого слова во всей его двусмысленности. Эта вовлечённость одновременно предполагает и свободу, и нахождение в определённой ситуации. Дело в том, что «само понятие ситуации — пишет Мерло-Понти — исключает абсолютную свободу, предшествующую нашему положению [situation]». Вовлечение — это свобода, учреждённая её ограничением. Давайте ещё раз обратимся к Мерло-Понти: «Философия существования, как иногда полагает наивный читатель, не просто размещает человека в свободе, что предшествует всякой сущности. […]. В «Бытии и ничто» мы встречаем иную идею свободы. Последняя может считаться таковой, только встраиваясь в мир и сводясь к работе над фактическим положением дел [situation de fait]. Таким образом, даже у Сартра «существование» не сводится к термину, имеющему чисто антропологический окрас: в свете свободы «существование» раскрывает для нас новый образ или очертание [figure] мира, трактуемого как обещание и угроза для этого существования, мира, который расставляет существованию ловушки, соблазняет его или уступает ему. Таким образом, мы более не говорим о плоском мире кантовских объектов, но о пейзаже, состоящем из препятствий и обходных тропинок. В конечном счёте, это мир, который мы «существуем»[1], а не театр, единственными актёрами которого оказываются наше познание и свободная воля».
[1] Мерло-Понти ставит кавычки, чтобы показать нестандартное управление глагола. Во французском, как и в русском, нельзя «существовать что-то». Неловкость, возникающая при подобном управлении глаголом, обусловлена его непереходностью. С этим же свойством связан тот факт, что от него нельзя образовать страдательного причастия на манер: «отсуществованный».
Если для экзистенциализма существование и предшествует сущности, то, как уточняет Сартр, подобный примат имеет смысл только для человека и для него одного. Экзистенциализм — это гуманизм. «Обречённость на свободу» возникает через человека. И только приняв эту обречённость, человек «возникает» для себя самого [à lui-même]. Человеческая свобода не шатается по миру, переходя в жизнь, чтобы наконец-то сконцентрироваться в человеке. Экзистенциализм не означает «бергсонизм».
В равной степени подобная свобода не отсылает к абсолютно свободной нарциссической воле, которую, пыжась, стремится оседлать Стоик, чья свобода скорее пребывает где-то на полях [marges] этого мира, нежели в мире. Как говорил Мерло-Понти, быть свободным в мире не означает «уступить ему всё внешнее, чтобы загнать себя в рамки наших мыслей, в которых свободен даже раб». Свобода может быть свободой только «en situation», в определённой ситуации или при определённом положении дел. Свобода непосредственно связана со словом «engagement»(вовлечённость, обязательство, заклад) при условии что мы, подобно Огюсту Конту, понимаем значение этого слова во всей его двусмысленности. Эта вовлечённость одновременно предполагает и свободу, и нахождение в определённой ситуации. Дело в том, что «само понятие ситуации — пишет Мерло-Понти — исключает абсолютную свободу, предшествующую нашему положению [situation]». Вовлечение — это свобода, учреждённая её ограничением. Давайте ещё раз обратимся к Мерло-Понти: «Философия существования, как иногда полагает наивный читатель, не просто размещает человека в свободе, что предшествует всякой сущности. […]. В «Бытии и ничто» мы встречаем иную идею свободы. Последняя может считаться таковой, только встраиваясь в мир и сводясь к работе над фактическим положением дел [situation de fait]. Таким образом, даже у Сартра «существование» не сводится к термину, имеющему чисто антропологический окрас: в свете свободы «существование» раскрывает для нас новый образ или очертание [figure] мира, трактуемого как обещание и угроза для этого существования, мира, который расставляет существованию ловушки, соблазняет его или уступает ему. Таким образом, мы более не говорим о плоском мире кантовских объектов, но о пейзаже, состоящем из препятствий и обходных тропинок. В конечном счёте, это мир, который мы «существуем»[1], а не театр, единственными актёрами которого оказываются наше познание и свободная воля».
[1] Мерло-Понти ставит кавычки, чтобы показать нестандартное управление глагола. Во французском, как и в русском, нельзя «существовать что-то». Неловкость, возникающая при подобном управлении глаголом, обусловлена его непереходностью. С этим же свойством связан тот факт, что от него нельзя образовать страдательного причастия на манер: «отсуществованный».
08.01.202513:34
Когда ты Сартр, и тебе срут в личку.
[1] писавший скорее имел в виду «таких как вы», но эта двусмысленность показалась очень говорящей. Оригинал:
Мсьё Поль-Сартр, вы — гнусный человек. Я не понимаю, как вышло, что вас всё ещё не забросали камнями […]. Вы тронутый и отвратительный […] Если печи Освенцима всё ещё не разрушены, то они отлично послужат, чтобы избавиться от индивидов, принадлежащих вашему виду[1]
[1] писавший скорее имел в виду «таких как вы», но эта двусмысленность показалась очень говорящей. Оригинал:
Si les fours crématoires d’Allemagne ne sont pas encore démolis, il serait bon qu’ils servent à nous débarrasser des individus de votre espèce
Көрсөтүлдү 1 - 24 ичинде 29
Көбүрөөк функцияларды ачуу үчүн кириңиз.