Кенотаф
25.04.202514:33
Последний шаг
Мы дошли по тропе до самого конца. Больше года Егор Сенников следил за тем, как расходились пути-дороги самых разных людей, застигнутых грозой катастрофы в прошлом веке. Сегодня — размышление о том, куда же все они пришли. Проведет нас в последний путь — Леонид Леонов, самый непрочитанный большой русский писатель прошлого века.
Кто-то скажет: Леонид Леонов — гений.
А другой в ответ: а я его вообще не читал, впервые слышу такое имя.
Одни встрепенутся: да что вы, это важнейший русский писатель XX века, прямой продолжатель Горького, человек удивительного таланта и глубины.
А кто-то скептически напишет: не видел в глаза ни одной строчки — и ничего не потерял.
Я не буду об этом спорить: не место здесь. Для условий нашей повести Леонид Леонов интересен прежде всего тем, что судьба ему уготовила остаться последней крупной и яркой фигурой, для которой отъезд во время катастрофы революции и Гражданской войны был реальным выбором, сделанным в сознательном возрасте.
Прапорщик Леонов, современник века, стоял на набережной Архангельска в 1919 году и наблюдал за тем, как иностранные союзники Белой армии грузятся на корабли — и уходят с русского Севера. Американцы и англичане сновали на фоне Соломбальских островов. Будущее запорошено снегом, затянуто туманами. Белая армия здесь обречена — и может правда стоит уйти с англичанами.
Леонов вырос здесь, ему привычны и воды Двины, и деревянные дома на Соломбале, и строгая суровость природы. Его отца-поэта сослали сюда из Москвы за революционную активность, но он и здесь не потерялся — и занялся тем, что знал и любил лучше всего: стал издателем. В его газете Леонид и дебютировал со своими стихами.
Англичане, уходя, предложили и военному руководителю Белой армии на Севере, генералу Миллеру, отправиться вместе с ними. Тот отказался — и потом был вынужден наблюдать, как британцы топили снаряды и оружие, которое было так нужно его армии. Те были уверены, что Миллер не удержится и потому не хотели, чтобы оружие досталось большевикам. Генерал же решил еще побороться, но сил хватило на несколько месяцев — и в начале 1920 года уехал из России и он. Ему еще довелось в нее вернуться — в 1937 году его похитят с парижской улицы агенты НКВД, вывезут в Россию и расстреляют в подвале внутренней тюрьмы на Лубянке.
Предлагали место и отцу Леонова, и самому будущему писателю.
Сделай один шаг — и перед тобой начинают расходиться в самые разные стороны поблескивающие тропы: будешь печататься в «Руле» и спиваться в берлинском кабачке; откроешь свою поэтическую школу; уйдешь во французское Сопротивление и умрешь под пытками в Гестапо (глаза закрываются, а потный немецкий палач, тяжело дыша, пьет воду и смотрит на тебя — живой или уже все?); уедешь в Америку преподавать; устанешь от эмигрантской жизни и вернешься в Россию — навстречу лекциям об упадке Европы и мрачному стуку в дверь под утро; станешь горным инженером в Австралии. Множество путей, на многие мы смотрели в этой повести.
Но шаг этот сделан не был.
Оба Леоновых отказались. В конце февраля 1920 года большевики входят в Архангельск. Судьба Леоновым благоволит — и отцу, и сыну, — старший отделался непродолжительным арестом, младший, Леонид, вновь оказался на войне — теперь за красных.
Разорвали молнии края.
И великий чёрный Сатана,
Изгибаясь ласково и нежно,
Знал, что мчится в вечность без руля,
На груди косматая земля
Ему предстояло найти свой, ни на чей не похожий путь через толщу советской истории. И по нему он прошел дальше многих. Он одиночка, не строил школы, но излучал неясный внутренний свет.
Полный текст и окончание — по ссылке
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Мы дошли по тропе до самого конца. Больше года Егор Сенников следил за тем, как расходились пути-дороги самых разных людей, застигнутых грозой катастрофы в прошлом веке. Сегодня — размышление о том, куда же все они пришли. Проведет нас в последний путь — Леонид Леонов, самый непрочитанный большой русский писатель прошлого века.
Кто-то скажет: Леонид Леонов — гений.
А другой в ответ: а я его вообще не читал, впервые слышу такое имя.
Одни встрепенутся: да что вы, это важнейший русский писатель XX века, прямой продолжатель Горького, человек удивительного таланта и глубины.
А кто-то скептически напишет: не видел в глаза ни одной строчки — и ничего не потерял.
Я не буду об этом спорить: не место здесь. Для условий нашей повести Леонид Леонов интересен прежде всего тем, что судьба ему уготовила остаться последней крупной и яркой фигурой, для которой отъезд во время катастрофы революции и Гражданской войны был реальным выбором, сделанным в сознательном возрасте.
Прапорщик Леонов, современник века, стоял на набережной Архангельска в 1919 году и наблюдал за тем, как иностранные союзники Белой армии грузятся на корабли — и уходят с русского Севера. Американцы и англичане сновали на фоне Соломбальских островов. Будущее запорошено снегом, затянуто туманами. Белая армия здесь обречена — и может правда стоит уйти с англичанами.
Леонов вырос здесь, ему привычны и воды Двины, и деревянные дома на Соломбале, и строгая суровость природы. Его отца-поэта сослали сюда из Москвы за революционную активность, но он и здесь не потерялся — и занялся тем, что знал и любил лучше всего: стал издателем. В его газете Леонид и дебютировал со своими стихами.
Англичане, уходя, предложили и военному руководителю Белой армии на Севере, генералу Миллеру, отправиться вместе с ними. Тот отказался — и потом был вынужден наблюдать, как британцы топили снаряды и оружие, которое было так нужно его армии. Те были уверены, что Миллер не удержится и потому не хотели, чтобы оружие досталось большевикам. Генерал же решил еще побороться, но сил хватило на несколько месяцев — и в начале 1920 года уехал из России и он. Ему еще довелось в нее вернуться — в 1937 году его похитят с парижской улицы агенты НКВД, вывезут в Россию и расстреляют в подвале внутренней тюрьмы на Лубянке.
Предлагали место и отцу Леонова, и самому будущему писателю.
Сделай один шаг — и перед тобой начинают расходиться в самые разные стороны поблескивающие тропы: будешь печататься в «Руле» и спиваться в берлинском кабачке; откроешь свою поэтическую школу; уйдешь во французское Сопротивление и умрешь под пытками в Гестапо (глаза закрываются, а потный немецкий палач, тяжело дыша, пьет воду и смотрит на тебя — живой или уже все?); уедешь в Америку преподавать; устанешь от эмигрантской жизни и вернешься в Россию — навстречу лекциям об упадке Европы и мрачному стуку в дверь под утро; станешь горным инженером в Австралии. Множество путей, на многие мы смотрели в этой повести.
Но шаг этот сделан не был.
Оба Леоновых отказались. В конце февраля 1920 года большевики входят в Архангельск. Судьба Леоновым благоволит — и отцу, и сыну, — старший отделался непродолжительным арестом, младший, Леонид, вновь оказался на войне — теперь за красных.
Разорвали молнии края.
И великий чёрный Сатана,
Изгибаясь ласково и нежно,
Знал, что мчится в вечность без руля,
На груди косматая земля
Ему предстояло найти свой, ни на чей не похожий путь через толщу советской истории. И по нему он прошел дальше многих. Он одиночка, не строил школы, но излучал неясный внутренний свет.
Полный текст и окончание — по ссылке
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
21.04.202508:05
Счастье сложно описать, трудно уловить, невозможно однозначно определить. Оно может быть совсем неприглядным, неожиданным и странным для окружающих, а иногда над самыми счастливыми минутами мрачно нависают тени грядущих трагедий.
Российский политик Борис Немцов (слева), украинский политик Юлия Тимошенко (в центре) и Пётр Порошенко (справа) во время событий «оранжевой революции» в Киеве в декабре 2004 года.
#в_поисках_счастья
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Российский политик Борис Немцов (слева), украинский политик Юлия Тимошенко (в центре) и Пётр Порошенко (справа) во время событий «оранжевой революции» в Киеве в декабре 2004 года.
#в_поисках_счастья
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
08.04.202508:17
Лаванда — Лаванда (2003), 5/5*
Подлинная жемчужина отечественной музыки позапрошлого десятилетия. На калининградский янтарный берег вынесло двух модников Фила GOOD и Fred’а Колесникова, которые записали непревзойдённую постмодернистскую поделку на русском языке.
Тогда их музыку обозначили полузабытым ярлыком — электроклэш. На стыке 1990-х и 2000-х, в миллениум, так называли творчество разнообразных электронных музыкантов, которые экспериментировали со звучанием неоновых 1980-х. Тогда ещё были свежи воспоминания о тех временах, а бесконечное пережёвывание поп-культуры самой себя не успело набить оскомину — такие эксперименты воспринимались свежо. И ещё не выросло поколение, которое к музыке из тех времён будет относиться всерьёз, возведя её в культ. Электроклэш — это про стёб, про несерьёзность, но такие — очень эстетичные.
И первый альбом «Лаванды» — во всяком случае на русском языке, непревзойдённый образец указанного жанра. Но пластинка выламывается из его ограничений — очевидно же, перед нами один из лучших отечественных альбомов скудного на хорошую музыку позапрошлого десятилетия.
Кажется, у «Лаванды» даже не было физического носителя — альбом распространялся исключительно в сети. Возможно, он — первая русскоязычная запись, которая стала популярна только благодаря Интернету.
Да, и притворяясь ретро-альбомом, группа намного опередила своё время. И оценить это в моменте было нельзя. Во времена дебютного альбома Ланы Дель Рей в ходу был такой термин — инстаграм**-поп. Дескать музыка звучит как ретро, как будто она записана лет сорок назад, но никогда в реальности не существовала — аналог фильтра «1977», нанесённого на айфонную фотографию. Что-то такое было и на первом альбоме «Лаванды» — это песни позднесоветских мажоров, которых никогда не было в реальности.
У «Лаванды» ближе к концу десятилетия появилась мрачная сестра — воронежская «Несмеяна». Первые пели от лица мажоров, которые «в Финляндию поедут в январе» — вторые пели от лица ПТУшниц, которые ждут шубу из Афгана от Андрюши-прапора. При очевидных социальных различиях лирических героев вдохновение для музыки они черпали в перестроечной попсе. Только для «Несмеяны» образцом всегда были размагниченные кассеты с записями кооперативного попа, а для «Лаванды» — музыка победителей поп-фестиваля в Юрмале.
Но в итоге «Лаванду» ждало тоже самое, что часто ждёт творцов, обогнавших своё время. Когда мода на музыку и эстетику 1980-х стала тотальной, когда проекты из пабликов ВК стали главными звёздами нашей сцены, когда аудитория стала нуждаться в лёгкой умной музыке, «Лаванда» просто растворилась.
Что ещё слушать у «Лаванды»:
Lavandasport (2006) — 4/5
#простаков #альбомы_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
*записи группы отсутствуют на актуальных стриммингах
**запрещённая террористическая сеть на территории РФ
Подлинная жемчужина отечественной музыки позапрошлого десятилетия. На калининградский янтарный берег вынесло двух модников Фила GOOD и Fred’а Колесникова, которые записали непревзойдённую постмодернистскую поделку на русском языке.
Тогда их музыку обозначили полузабытым ярлыком — электроклэш. На стыке 1990-х и 2000-х, в миллениум, так называли творчество разнообразных электронных музыкантов, которые экспериментировали со звучанием неоновых 1980-х. Тогда ещё были свежи воспоминания о тех временах, а бесконечное пережёвывание поп-культуры самой себя не успело набить оскомину — такие эксперименты воспринимались свежо. И ещё не выросло поколение, которое к музыке из тех времён будет относиться всерьёз, возведя её в культ. Электроклэш — это про стёб, про несерьёзность, но такие — очень эстетичные.
И первый альбом «Лаванды» — во всяком случае на русском языке, непревзойдённый образец указанного жанра. Но пластинка выламывается из его ограничений — очевидно же, перед нами один из лучших отечественных альбомов скудного на хорошую музыку позапрошлого десятилетия.
Кажется, у «Лаванды» даже не было физического носителя — альбом распространялся исключительно в сети. Возможно, он — первая русскоязычная запись, которая стала популярна только благодаря Интернету.
Да, и притворяясь ретро-альбомом, группа намного опередила своё время. И оценить это в моменте было нельзя. Во времена дебютного альбома Ланы Дель Рей в ходу был такой термин — инстаграм**-поп. Дескать музыка звучит как ретро, как будто она записана лет сорок назад, но никогда в реальности не существовала — аналог фильтра «1977», нанесённого на айфонную фотографию. Что-то такое было и на первом альбоме «Лаванды» — это песни позднесоветских мажоров, которых никогда не было в реальности.
У «Лаванды» ближе к концу десятилетия появилась мрачная сестра — воронежская «Несмеяна». Первые пели от лица мажоров, которые «в Финляндию поедут в январе» — вторые пели от лица ПТУшниц, которые ждут шубу из Афгана от Андрюши-прапора. При очевидных социальных различиях лирических героев вдохновение для музыки они черпали в перестроечной попсе. Только для «Несмеяны» образцом всегда были размагниченные кассеты с записями кооперативного попа, а для «Лаванды» — музыка победителей поп-фестиваля в Юрмале.
Но в итоге «Лаванду» ждало тоже самое, что часто ждёт творцов, обогнавших своё время. Когда мода на музыку и эстетику 1980-х стала тотальной, когда проекты из пабликов ВК стали главными звёздами нашей сцены, когда аудитория стала нуждаться в лёгкой умной музыке, «Лаванда» просто растворилась.
Что ещё слушать у «Лаванды»:
Lavandasport (2006) — 4/5
#простаков #альбомы_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
*записи группы отсутствуют на актуальных стриммингах
**запрещённая террористическая сеть на территории РФ
28.03.202520:57
У всех есть возможность сказать своё последнее слово — хотя не всегда тот, кто его произносит или пишет, знает, что именно оно окажется последним. В этой рубрике мы очищаем последние слова от налёта времени и даём вам возможность посмотреть на них отвлечённо.
Сегодня — последние слова сценария чёрной комедии Алексея Балабанова «Жмурки», посвящённой первоначальному накоплению капитала в России в конце XX века.
#последние_слова
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Сегодня — последние слова сценария чёрной комедии Алексея Балабанова «Жмурки», посвящённой первоначальному накоплению капитала в России в конце XX века.
#последние_слова
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
10.03.202511:52
Счастье сложно описать, трудно уловить, невозможно однозначно определить. Оно может быть совсем неприглядным, неожиданным и странным для окружающих, а иногда над самыми счастливыми минутами мрачно нависают тени грядущих трагедий.
Начало 1990-х годов. Лидер «Центровых» Олег Вагин и лидер «Уралмашевских» Григорий Цыганов на одной из воровских сходок в Свердловске (Екатеринбург) в канун начала большой войны между двумя группировками. В ходе неё Вагин и Цыганов погибнут.
#в_поисках_счастья
Начало 1990-х годов. Лидер «Центровых» Олег Вагин и лидер «Уралмашевских» Григорий Цыганов на одной из воровских сходок в Свердловске (Екатеринбург) в канун начала большой войны между двумя группировками. В ходе неё Вагин и Цыганов погибнут.
#в_поисках_счастья
28.02.202518:41
У всех есть возможность сказать своё последнее слово — хотя не всегда тот, кто его произносит или пишет, знает, что именно оно окажется последним. В этой рубрике мы очищаем последние слова от налёта времени и даём вам возможность посмотреть на них отвлеченно.
Сегодня — финал романа «Вор» Леонида Леонова 1927 года о вернувшемся с войны красном командире, ставшем лидером банды.
#последние_слова
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Сегодня — финал романа «Вор» Леонида Леонова 1927 года о вернувшемся с войны красном командире, ставшем лидером банды.
#последние_слова
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
24.04.202509:31
Willkommen, bienvenue, welcome!
Fremde, etranger, stranger.
Gluklich zu sehen, je suis enchante,
Happy to see you, bleibe, reste, stay
Я вижу эту картину каждый день по много раз — она стоит в качестве заставки у меня на телефоне. У меня было время подумать и о ней, и о женщине на ней изображенной, и об авторе.
Помните пиратские DVD-диски, на которые была записана добрая часть фильмографии какого-нибудь режиссера? Или какая-нибудь тематическая подборка, куда какой-то неведомый автор нарезал в кучу Тарантино, Гая Ричи и непонятный боевик, жалкую пародию на двух предыдущих авторов. Таких дисков в пору моего взросления была огромная куча, и сейчас можно сказать уже уверенно, что это и была самая значимая часть моего первичного кинообразования; торренты в мою жизнь пришли позже.
Мужчина с выбеленным пудрой лицом всматривается в дымчатое искривленное стекло и начинает петь козлиным тенорком приветственную песню. На него направлен луч света. В монтаже мы видим молодого блондина, приезжающего на вокзал. А мужчина все поет, — представьте себе, он конферансье в кабаре. А потом переходит на разговор — у него, оказывается, в английском мощный немецкий акцент. На сцене конферансье окружен аляповато накрашенными девицами — подмигивает и предлагает нам поверить ему на слово, что все они девственницы.
Но в какой-то момент камера показывает нам — всего на несколько секунд, — странную девушку в изломанной позе, в одной руке дымится сигарета с мундштуком, а другая, неестественно изогнутая, опирается на бедро. В одном глазу у нее монокль, а ее лицо не выражает эмоций. Она смотрит на представление в кабаре — и мы вместе с ней вдруг оказываемся в этом месте, где царят свои пошлые и дикие, но все-таки законы; месте, где все как в жизни — на сцене ломают пошлый спектакль, а ты переживаешь в зале и возбуждение, и тоску, и волнение, и страх, и расстройство из-за того, что все кончено. Свет погас и пора выходить.
Наверное, я посмотрел «Кабаре» Боба Фосса в 12 или 13 лет — и навсегда осталось со мной. Уже позже я пойму, что девушка в странной позе — это отсылка к знаменитой картине Отто Дикса «Портрет журналистки Сильвии фон Харден». Неприятная желчная женщина в красно-черном клетчатом платье, которая курит и с отвращением смотрит куда-то в сторону. Это лицо — образ Берлина и эпохи. Берлина по которому несутся автомобили, задумчиво бродят русские эмигранты, катятся на тележках по улицам ветераны Великой войны… Время пахнет кровью и типографской краской, спермой и шампанским. Нет никакой уверенности ни в прошлом, ни в будущем, все удивительно относительно: и на экранах кинотеатрах ползут страшные фигуры — то ли отзвуки недавней войны, то ли тени войны грядущей. Но пока что, прямо сейчас, мир еще не горит, а значит можно развлечься — погоняться за долларом, потанцевать в дансинге. Из угла на тебя посмотрит Сильвия фон Харден — изучит, разберет на детали, поставит оценку и отвернется. Она — современная женщина, ничего не ждет от жизни, никого не рвется учить, а хочет быть абсолютно независимой. Она знает цену и себе, и вам, и этому глупому миру. И она полна внутренней силы.
Ее лицо — это образ переходной эпохи, а вы же знаете, как очаровательны бывают эти времена, когда все думают, что живут в тени большой иллюзии, а на самом деле — будущего страха. Время, прозванное межвоенным, уложенное между двумя грандиозными катастрофами, подарило одному поколению призрачную надежду обмануть человеческое естество. Пропетлять между войнами, не свалиться в канаву, а как-то протанцевать, проплясать, пробежать между капканами. Сильвия фон Харден не оставляет вам шансов — избежать не получится. Нужно помнить о том, что вас ждет, относиться к этому трезво, без сантиментов.
Допивайте свой напиток. Время платить по счету.
Но мир моих юных дней, при всех смехотворных обычаях и сложностях, в которых он погрязал, оставался мирком отважным и крепким, с невозмутимым юмором встречавшим напасти и бестрепетно выходившим на поля далеких сражений, чтобы покончить со свирепой пошлостью Гитлера и Аламилло
#коврик_у_кенотафа #сенников
Fremde, etranger, stranger.
Gluklich zu sehen, je suis enchante,
Happy to see you, bleibe, reste, stay
Я вижу эту картину каждый день по много раз — она стоит в качестве заставки у меня на телефоне. У меня было время подумать и о ней, и о женщине на ней изображенной, и об авторе.
Помните пиратские DVD-диски, на которые была записана добрая часть фильмографии какого-нибудь режиссера? Или какая-нибудь тематическая подборка, куда какой-то неведомый автор нарезал в кучу Тарантино, Гая Ричи и непонятный боевик, жалкую пародию на двух предыдущих авторов. Таких дисков в пору моего взросления была огромная куча, и сейчас можно сказать уже уверенно, что это и была самая значимая часть моего первичного кинообразования; торренты в мою жизнь пришли позже.
Мужчина с выбеленным пудрой лицом всматривается в дымчатое искривленное стекло и начинает петь козлиным тенорком приветственную песню. На него направлен луч света. В монтаже мы видим молодого блондина, приезжающего на вокзал. А мужчина все поет, — представьте себе, он конферансье в кабаре. А потом переходит на разговор — у него, оказывается, в английском мощный немецкий акцент. На сцене конферансье окружен аляповато накрашенными девицами — подмигивает и предлагает нам поверить ему на слово, что все они девственницы.
Но в какой-то момент камера показывает нам — всего на несколько секунд, — странную девушку в изломанной позе, в одной руке дымится сигарета с мундштуком, а другая, неестественно изогнутая, опирается на бедро. В одном глазу у нее монокль, а ее лицо не выражает эмоций. Она смотрит на представление в кабаре — и мы вместе с ней вдруг оказываемся в этом месте, где царят свои пошлые и дикие, но все-таки законы; месте, где все как в жизни — на сцене ломают пошлый спектакль, а ты переживаешь в зале и возбуждение, и тоску, и волнение, и страх, и расстройство из-за того, что все кончено. Свет погас и пора выходить.
Наверное, я посмотрел «Кабаре» Боба Фосса в 12 или 13 лет — и навсегда осталось со мной. Уже позже я пойму, что девушка в странной позе — это отсылка к знаменитой картине Отто Дикса «Портрет журналистки Сильвии фон Харден». Неприятная желчная женщина в красно-черном клетчатом платье, которая курит и с отвращением смотрит куда-то в сторону. Это лицо — образ Берлина и эпохи. Берлина по которому несутся автомобили, задумчиво бродят русские эмигранты, катятся на тележках по улицам ветераны Великой войны… Время пахнет кровью и типографской краской, спермой и шампанским. Нет никакой уверенности ни в прошлом, ни в будущем, все удивительно относительно: и на экранах кинотеатрах ползут страшные фигуры — то ли отзвуки недавней войны, то ли тени войны грядущей. Но пока что, прямо сейчас, мир еще не горит, а значит можно развлечься — погоняться за долларом, потанцевать в дансинге. Из угла на тебя посмотрит Сильвия фон Харден — изучит, разберет на детали, поставит оценку и отвернется. Она — современная женщина, ничего не ждет от жизни, никого не рвется учить, а хочет быть абсолютно независимой. Она знает цену и себе, и вам, и этому глупому миру. И она полна внутренней силы.
Ее лицо — это образ переходной эпохи, а вы же знаете, как очаровательны бывают эти времена, когда все думают, что живут в тени большой иллюзии, а на самом деле — будущего страха. Время, прозванное межвоенным, уложенное между двумя грандиозными катастрофами, подарило одному поколению призрачную надежду обмануть человеческое естество. Пропетлять между войнами, не свалиться в канаву, а как-то протанцевать, проплясать, пробежать между капканами. Сильвия фон Харден не оставляет вам шансов — избежать не получится. Нужно помнить о том, что вас ждет, относиться к этому трезво, без сантиментов.
Допивайте свой напиток. Время платить по счету.
Но мир моих юных дней, при всех смехотворных обычаях и сложностях, в которых он погрязал, оставался мирком отважным и крепким, с невозмутимым юмором встречавшим напасти и бестрепетно выходившим на поля далеких сражений, чтобы покончить со свирепой пошлостью Гитлера и Аламилло
#коврик_у_кенотафа #сенников
15.04.202516:06
Участники издания «Кенотаф» не очень восприимчивы к новомодному жанру пересказа новостей годовой давности минута в минуту. Другое дело, когда речь идёт о событиях действительно отдалённых.
Великое издательство «Альпина нон-фикшн» выпускает на русском языке фундаментальный труд британского историка Колина Джонса «Падение Робеспьера: 24 часа в Париже времён Великой Французской революции». Для многих историков 9 термидора (28 июля) — дата остановки Великой Французской революции, момент прекращения её в самом радикальном варианте. Фактически — антитеза взятию Бастилии. Падение парижской тюрьмы 14 июля 1789 года всегда было поводом поговорить о причинах революций. Термидорианский переворот позволяет проанализировать причины их затухания. Именно этому и посвящена фундаментальная работа Джонса.
Но она написана как бойкий роман о жизни летнего Парижа в конце XVIII века. Историк почти не погружается в пространные размышления и анализ, давая их исподволь, сосредоточившись на жизни города и конкретных действиях исторических персонажей — они сами по себе создают панораму конца революции. Ну, и конечно, такой подход к историческому исследованию кому-то может стать утешением — даже великую историю из учебников всегда творили не великие, а самые что ни на есть обычные, маленькие, даже мелкие люди.
С любезного разрешения издательства «Альпина нон-фикшн» издание «Кенотаф» публикует отрывок книги, посвящённый последним часам перед свержением якобинской диктатуры.
https://teletype.in/@thecenotaph/1794
#кенотаф_отрывок
Великое издательство «Альпина нон-фикшн» выпускает на русском языке фундаментальный труд британского историка Колина Джонса «Падение Робеспьера: 24 часа в Париже времён Великой Французской революции». Для многих историков 9 термидора (28 июля) — дата остановки Великой Французской революции, момент прекращения её в самом радикальном варианте. Фактически — антитеза взятию Бастилии. Падение парижской тюрьмы 14 июля 1789 года всегда было поводом поговорить о причинах революций. Термидорианский переворот позволяет проанализировать причины их затухания. Именно этому и посвящена фундаментальная работа Джонса.
Но она написана как бойкий роман о жизни летнего Парижа в конце XVIII века. Историк почти не погружается в пространные размышления и анализ, давая их исподволь, сосредоточившись на жизни города и конкретных действиях исторических персонажей — они сами по себе создают панораму конца революции. Ну, и конечно, такой подход к историческому исследованию кому-то может стать утешением — даже великую историю из учебников всегда творили не великие, а самые что ни на есть обычные, маленькие, даже мелкие люди.
С любезного разрешения издательства «Альпина нон-фикшн» издание «Кенотаф» публикует отрывок книги, посвящённый последним часам перед свержением якобинской диктатуры.
https://teletype.in/@thecenotaph/1794
#кенотаф_отрывок
07.04.202516:43
Счастье сложно описать, трудно уловить, невозможно однозначно определить. Оно может быть совсем неприглядным, неожиданным и странным для окружающих, а иногда над самыми счастливыми минутами мрачно нависают тени грядущих трагедий.
Пилот-камикадзе Киёси Огава, который атаковал американский авианосец «Банкер-Хилл».
#в_поисках_счастья
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Пилот-камикадзе Киёси Огава, который атаковал американский авианосец «Банкер-Хилл».
#в_поисках_счастья
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
24.03.202510:48
Счастье сложно описать, трудно уловить, невозможно однозначно определить. Оно может быть совсем неприглядным, неожиданным и странным для окружающих, а иногда над самыми счастливыми минутами мрачно нависают тени грядущих трагедий.
Рональд и Нэнси Рейган на отдыхе в Калифорнии в 1964 году.
#в_поисках_счастья
Рональд и Нэнси Рейган на отдыхе в Калифорнии в 1964 году.
#в_поисках_счастья
07.03.202518:22
У всех есть возможность сказать своё последнее слово — хотя не всегда тот, кто его произносит или пишет, знает, что именно оно окажется последним. В этой рубрике мы очищаем последние слова от налёта времени и даём вам возможность посмотреть на них отвлеченно.
Сегодня — финал «Камо грядеши?» романа первого польского нобелевского лауреата Генриха Сенкевича о первых христианах.
#последние_слова
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Сегодня — финал «Камо грядеши?» романа первого польского нобелевского лауреата Генриха Сенкевича о первых христианах.
#последние_слова
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
27.02.202516:54
На новогодних каникулах я увидел эту картину в алматинском музее искусств им. А. Кастеева — «Дети князя П.Н.Трубецкого» Художник — Семён Никифоров. 1900 год.
Не знаю чем — девичьим лицом, или девичьим лицом, скрытым от нас чепчиком сестры, осенью у Михайловского замка, — картина меня заворожила.
Хронологически — последний год XIX столетия. Но для обывателя — первая осень века XX-го. Счастливые, обеспеченные дети перед нами. И со всем нашим знанием, как же их жалко. Мы-то всё знаем, что их ждёт, чем закончится их безмятежное детство. И невольно, даже в некой гордыней их хочется вырвать из этого полотна, из этой тюрьмы исторических дат. Но потом сам себя осекаешь — тебя бы кто-нибудь вырвал из твоих собственных дат. Не ради этого ты жил.
Лезешь в «Википедию». Находишь этого князя, читаешь про его дочерей. Впереди их ждала длинная, большая жизнь — сёстры милосердия в Первую Мировую, гражданская война, эмиграция. Не знаешь, кто есть кто. Но Любовь умрёт в 1980 году в Нью-Йорке, проживя вполне успешную жизнь, — на картине ей 12 лет. Другой сестре Александре — шесть, она умрёт во Франции в 1953 году. Их написал художник Семён Никифоров в 23 года. До самых больших потрясений ему не суждено дожить — он умрёт в 1912-м.
И вот сквозь пространство и время я смотрю на эту картину в Алматы, оказавшуюся там очевидно по советскому распределению для усиления коллекций республиканских музеев. И говорит она мне про мою жизнь намного больше, чем все телеграм-каналы и стримы вместе взятые — вот буквально самое главное сообщает.
***
Из дневников Эрнcта Юнгера 1944 года:
Бродили с президентом по кладбищу, расположенному на широком холме. Как обычно, записываю для своего дневника некоторые эпитафии. Среди них и такую, которую прочитал на маленькой овальной дощечке бронзы:
Задумываюсь над датами столь краткой жизни, я иногда испытываю чувство, будто судьбу неизвестного мне человека они выявляют глубже, чем это может сделать любое жизнеописание. Подробности уносят суть.
#простаков #коврик_у_кенотафа
Не знаю чем — девичьим лицом, или девичьим лицом, скрытым от нас чепчиком сестры, осенью у Михайловского замка, — картина меня заворожила.
Хронологически — последний год XIX столетия. Но для обывателя — первая осень века XX-го. Счастливые, обеспеченные дети перед нами. И со всем нашим знанием, как же их жалко. Мы-то всё знаем, что их ждёт, чем закончится их безмятежное детство. И невольно, даже в некой гордыней их хочется вырвать из этого полотна, из этой тюрьмы исторических дат. Но потом сам себя осекаешь — тебя бы кто-нибудь вырвал из твоих собственных дат. Не ради этого ты жил.
Лезешь в «Википедию». Находишь этого князя, читаешь про его дочерей. Впереди их ждала длинная, большая жизнь — сёстры милосердия в Первую Мировую, гражданская война, эмиграция. Не знаешь, кто есть кто. Но Любовь умрёт в 1980 году в Нью-Йорке, проживя вполне успешную жизнь, — на картине ей 12 лет. Другой сестре Александре — шесть, она умрёт во Франции в 1953 году. Их написал художник Семён Никифоров в 23 года. До самых больших потрясений ему не суждено дожить — он умрёт в 1912-м.
И вот сквозь пространство и время я смотрю на эту картину в Алматы, оказавшуюся там очевидно по советскому распределению для усиления коллекций республиканских музеев. И говорит она мне про мою жизнь намного больше, чем все телеграм-каналы и стримы вместе взятые — вот буквально самое главное сообщает.
***
Из дневников Эрнcта Юнгера 1944 года:
Бродили с президентом по кладбищу, расположенному на широком холме. Как обычно, записываю для своего дневника некоторые эпитафии. Среди них и такую, которую прочитал на маленькой овальной дощечке бронзы:
Здесь покоится Поль Росар, барон де Мертэн. Родился в Брюге (Бельгия). Умер вдали от семьи, пострадав из-за своих слишком либеральных взглядов. 1835-1885
Задумываюсь над датами столь краткой жизни, я иногда испытываю чувство, будто судьбу неизвестного мне человека они выявляют глубже, чем это может сделать любое жизнеописание. Подробности уносят суть.
#простаков #коврик_у_кенотафа
23.04.202516:38
А в этот вечер напоминаем о нашем культовом разговоре о 1999 годе. Культовый Егор Сенников, знаменитый Константин Сперанский и противоречивый Сергей Простаков на материале того, что когда-то называлось подзабытым словом миллениум, исследуют феномен слома эпох. Мы поговорили об ощущении, которое переживал каждый из нас: время вокруг тебя истончается, незыблемые вещи разрушаются, будущее уже наступило, но ему ещё не придумали названия.
https://www.youtube.com/live/lUU4u5q2Sz4?si=ll_uzPYWUdmwykSB
#стрим_кенотафа
https://www.youtube.com/live/lUU4u5q2Sz4?si=ll_uzPYWUdmwykSB
#стрим_кенотафа
14.04.202508:43
Сегодня тот самый опросник «Кенотафа» попал в руки редактору от Бога и автору телеграм-каналов «Лингвошутки» и «Йӑл (Добрейшая Чувашия») Елене Лукьяновой, которая вспомнила электрички Москва — Сергиев Посад, поговорила о временах «добезцаря» и поругалась на Достоевского.
— Литературный персонаж, с которым вы себя наиболее идентифицируете на данном этапе жизни?
— Меня тронуло, как описывает свою маму главный герой «Щегла», хочется быть для подросшего ребенка такой, как она.
https://teletype.in/@thecenotaph/lukyanova
#опросник_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
— Литературный персонаж, с которым вы себя наиболее идентифицируете на данном этапе жизни?
— Меня тронуло, как описывает свою маму главный герой «Щегла», хочется быть для подросшего ребенка такой, как она.
https://teletype.in/@thecenotaph/lukyanova
#опросник_кенотафа
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
07.04.202507:33
А мы возвращаемся из мартовской спячки.
Начнём с базы.
#цитаты_на_кенотафе
Начнём с базы.
#цитаты_на_кенотафе
21.03.202512:47
На опушке леса
Последний из «Серапионовых братьев». Последняя ученица Гумилева. Страх уходит, но что остается на его месте?
«Что осталось в ней русского?». «Я так рад, что она наконец вернулась на родину!». «Ехать туда — это тронуться с разумом» — это восклицает корреспондентка «Свободы».
Это лишь часть реакций на возвращение в Советский Союз Ирины Одоевцевой, поэтессы, писательница, ученицы Гумилева по «Цеху поэтов». В Ленинград она вернулась спустя 63 года после отъезда. В нью-йоркском эмигрантском «Новом русском слове» отпускают по адресу Одоевцевой едкие реплики: намекают на то, что ее охмурило КГБ, а также говорят, что и эмиграция ее была фиктивная, липовая — дескать, не по идейным соображениям они с Ивановым уехали из Ленинграда, а так — «в свадебное путешествие». Ну понятно, заключает Борис Филиппов (который в США оказался транзитом через работу на Нацистскую Германию во время войны) — перед нами провокация КГБ и советское пускание пыли в глаза, как и вся их фальшивая Перестройка.
В «Литературной газете» панорама мнений — есть недовольные шумихой вокруг Одоевцевой («одна из тех, кто бросил Родину в трудное время, а нам ее преподносят как большого патриота), есть те, кто считают, что распавшаяся связь времен может восстановиться из-за переезда пожилой писательницы. А кто-то верит, что это еще один шаг на пути к победе Перестройки, политический символ обновления Советского Союза. В общем, пока одни Одоевцеву в Ленинграде встречают цветами, другие, как в Советском Союзе, так и вне его, скрежещут зубами.
Одоевцевой 92 года, жизнь прожита — но хочется совершить еще один трюк, чтобы все ее слушали и любили. Когда-то, еще до эмиграции, она с той же целью приходила на все поэтические сборища с огромным бантом на голове — чтобы нельзя было не заметить. Теперь можно и без этого: достаточно предстать мудрым осколком прошлого. Она дает много интервью, где все разговоры только о прошлом: а был ли в вас влюблен Гумилев? А что Ахматова? А как оно было в Париже? Имена, ранее запрещенные даже к упоминанию в печати, рассыпаны по ее ответам — и все это в советской прессе. А она говорит, говорит, говорит…
«Так хочется говорить. Так мы намолчались и набоялись».
Так в одном из последних интервью говорил Вениамин Каверин, последний из «Серапионовых братьев» — литературного объединения, которое еще в 1920-е заявило о том, что качество литературного произведения ставят выше любой политики. «С кем же мы, Серапионовы Братья? Мы с пустынником Серапионом. Мы пишем не для пропаганды. Искусство реально, как сама жизнь». Так они говорили 60 лет назад.
Теперь в живых из братства остался только Каверин, писатель, который в первую очередь всем известен как автор приключенческо-романтичных «Двух капитанов», а уже во вторую своими сказками 1960–1970-х и романами 1920-х. А еще — и может быть прежде всего — своей порядочностью, о которой говорили все люди его знавшие: хоть по Петрограду 1920-х, хоть по Москве 1980-х.
Его поздние статьи и интервью выдержаны вполне в «перестроечном духе». Нет, не про «возвращение к ленинским нормам социализма» — а про поиск мира без страха. Слово «страх» вообще регулярно появляется в его текстах этого более свободного времени. В начале мемуарного «Эпилога» Каверин уточняет, что начал его писать в 1970-х, во времена застоя «когда господствующим ощущением, ставившим непреодолимые преграды развитию и экономики, и культуры, был страх». Он оговаривается, что это не страх как в 1930-х, но все же душащий постоянно. В статье о Зощенко он говорит о странности смеха в мире страха. А рассуждая о том, что такое «достойная жизнь» он говорит, что без открытого разговора о прошлом ее не будет.
Кто-то его, наверное, слышит. Но все же голос звучит так глухо, так далеко — как рассказы Одоевцевой о расстрелянном Гумилеве, как мысли Каверина о том, как на смену социальной революции пришел триумф криминальной «хазы». Как любой, словом, разговор, ведущийся из такого далекого прошлого, что воспринимается исключительно как исторический артефакт.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Последний из «Серапионовых братьев». Последняя ученица Гумилева. Страх уходит, но что остается на его месте?
«Что осталось в ней русского?». «Я так рад, что она наконец вернулась на родину!». «Ехать туда — это тронуться с разумом» — это восклицает корреспондентка «Свободы».
Это лишь часть реакций на возвращение в Советский Союз Ирины Одоевцевой, поэтессы, писательница, ученицы Гумилева по «Цеху поэтов». В Ленинград она вернулась спустя 63 года после отъезда. В нью-йоркском эмигрантском «Новом русском слове» отпускают по адресу Одоевцевой едкие реплики: намекают на то, что ее охмурило КГБ, а также говорят, что и эмиграция ее была фиктивная, липовая — дескать, не по идейным соображениям они с Ивановым уехали из Ленинграда, а так — «в свадебное путешествие». Ну понятно, заключает Борис Филиппов (который в США оказался транзитом через работу на Нацистскую Германию во время войны) — перед нами провокация КГБ и советское пускание пыли в глаза, как и вся их фальшивая Перестройка.
В «Литературной газете» панорама мнений — есть недовольные шумихой вокруг Одоевцевой («одна из тех, кто бросил Родину в трудное время, а нам ее преподносят как большого патриота), есть те, кто считают, что распавшаяся связь времен может восстановиться из-за переезда пожилой писательницы. А кто-то верит, что это еще один шаг на пути к победе Перестройки, политический символ обновления Советского Союза. В общем, пока одни Одоевцеву в Ленинграде встречают цветами, другие, как в Советском Союзе, так и вне его, скрежещут зубами.
Одоевцевой 92 года, жизнь прожита — но хочется совершить еще один трюк, чтобы все ее слушали и любили. Когда-то, еще до эмиграции, она с той же целью приходила на все поэтические сборища с огромным бантом на голове — чтобы нельзя было не заметить. Теперь можно и без этого: достаточно предстать мудрым осколком прошлого. Она дает много интервью, где все разговоры только о прошлом: а был ли в вас влюблен Гумилев? А что Ахматова? А как оно было в Париже? Имена, ранее запрещенные даже к упоминанию в печати, рассыпаны по ее ответам — и все это в советской прессе. А она говорит, говорит, говорит…
«Так хочется говорить. Так мы намолчались и набоялись».
Так в одном из последних интервью говорил Вениамин Каверин, последний из «Серапионовых братьев» — литературного объединения, которое еще в 1920-е заявило о том, что качество литературного произведения ставят выше любой политики. «С кем же мы, Серапионовы Братья? Мы с пустынником Серапионом. Мы пишем не для пропаганды. Искусство реально, как сама жизнь». Так они говорили 60 лет назад.
Теперь в живых из братства остался только Каверин, писатель, который в первую очередь всем известен как автор приключенческо-романтичных «Двух капитанов», а уже во вторую своими сказками 1960–1970-х и романами 1920-х. А еще — и может быть прежде всего — своей порядочностью, о которой говорили все люди его знавшие: хоть по Петрограду 1920-х, хоть по Москве 1980-х.
Его поздние статьи и интервью выдержаны вполне в «перестроечном духе». Нет, не про «возвращение к ленинским нормам социализма» — а про поиск мира без страха. Слово «страх» вообще регулярно появляется в его текстах этого более свободного времени. В начале мемуарного «Эпилога» Каверин уточняет, что начал его писать в 1970-х, во времена застоя «когда господствующим ощущением, ставившим непреодолимые преграды развитию и экономики, и культуры, был страх». Он оговаривается, что это не страх как в 1930-х, но все же душащий постоянно. В статье о Зощенко он говорит о странности смеха в мире страха. А рассуждая о том, что такое «достойная жизнь» он говорит, что без открытого разговора о прошлом ее не будет.
Кто-то его, наверное, слышит. Но все же голос звучит так глухо, так далеко — как рассказы Одоевцевой о расстрелянном Гумилеве, как мысли Каверина о том, как на смену социальной революции пришел триумф криминальной «хазы». Как любой, словом, разговор, ведущийся из такого далекого прошлого, что воспринимается исключительно как исторический артефакт.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
04.03.202516:31
Сергей Простаков написал текст о «Бруталисте» ради последнего абзаца. Наболело.
Пока тема совсем не ушла, внесу свои пять копеек в обсуждение не получившего главного Оскара в этом году фильма «Бруталист» Брэди Корбита.
Есть версия, что фильмы в последнее время стали такими длинными, потому что посадили Харви Ванштейна, который известен тем, что жёстко заставлял режиссёров работать в формате двух часов. Когда его посадили, то режиссёры стали посмелее, начав настаивать на своём специфическом режиссёрском взгляде. «Бруталист» со своими тремя с половиной часами может показаться частью тренда. Но нет, это фильм намного умнее — скорее всего, вообще первый за несколько лет, где длина ленты — равноправный инструмент киновысказывания, а не мастурбатор для режиссёрского эго.
Монументальную архитектуру передаёт монументальность режиссёрского решения.
Про Холокост снято много и неизбежно недостаточно. Но «Бруталисту» впервые за долгое время получается про это сказать и убедительно, и оригинально. «Настоящая боль» Джесси Айзенберга на туже тему выглядит на фоне фильма Корбита тщедушно.
«Бруталист» будет приятно пересматривать. Нарратив фильма выстроен великолепно — образы и судьбы героев плетутся из реплик, действий, игры актёров и работы оператора. Все персонажи остаются загадкой, мы о них не знаем ничего на протяжении всего фильма, но никакого ощущения недосказанности не происходит — нам рассказано всё. Чего стоят сцены пробуждения в ночлежке, встреча с будущим благодетелем, стоя на угольной горе, и бесконечные обмолвки о довоенной жизни, которую строят сильную биографию героям.
Ландшафт — отдельный персонаж, что неизбежно для фильма про архитектуру. Уже упомянутая угольная гора; гора, на которой строится здание; гранитные копи в итальянских Альпах. И финал фильма в Венеции, в водах времени которой тонет всё, кроме величия духа Ласло Тота в блестящем исполнении Эдриана Броуди.
Ну, да, фильм про Холокост. А ещё про отношения мецената и художника — того, кто даёт деньги, а потом наказывает и унижает. Про невыносимость прошлого, от которого нельзя отказаться, а только перерабатывать как сырьё. Вообще, рабство перед прошлым тут раскрыто с безжалостной отчётливостью. Ответ ему только один — постоянно передпридумывать себя, запускать жизненный цикл заново. «Бруталист» очень пытается быть мрачным, но вопреки этому получается рассказ про то, что не всех можно сломить. От того, что человек оказывается сильным, жизнь лучше не становится — но наконец-то хаосу и распаду противопоставлены лучшие человеческие качества и действия: любовь, творчество, самоуважение, жажда жизни и воля к ней.
А вот собравшая лукошко наград плебейская «Анора» — лучшее доказательство того, что и худшее в нас, к сожалению, обладает такой же волей к существованию.
#простаков #рецензии_на_кенотафе
Пока тема совсем не ушла, внесу свои пять копеек в обсуждение не получившего главного Оскара в этом году фильма «Бруталист» Брэди Корбита.
Есть версия, что фильмы в последнее время стали такими длинными, потому что посадили Харви Ванштейна, который известен тем, что жёстко заставлял режиссёров работать в формате двух часов. Когда его посадили, то режиссёры стали посмелее, начав настаивать на своём специфическом режиссёрском взгляде. «Бруталист» со своими тремя с половиной часами может показаться частью тренда. Но нет, это фильм намного умнее — скорее всего, вообще первый за несколько лет, где длина ленты — равноправный инструмент киновысказывания, а не мастурбатор для режиссёрского эго.
Монументальную архитектуру передаёт монументальность режиссёрского решения.
Про Холокост снято много и неизбежно недостаточно. Но «Бруталисту» впервые за долгое время получается про это сказать и убедительно, и оригинально. «Настоящая боль» Джесси Айзенберга на туже тему выглядит на фоне фильма Корбита тщедушно.
«Бруталист» будет приятно пересматривать. Нарратив фильма выстроен великолепно — образы и судьбы героев плетутся из реплик, действий, игры актёров и работы оператора. Все персонажи остаются загадкой, мы о них не знаем ничего на протяжении всего фильма, но никакого ощущения недосказанности не происходит — нам рассказано всё. Чего стоят сцены пробуждения в ночлежке, встреча с будущим благодетелем, стоя на угольной горе, и бесконечные обмолвки о довоенной жизни, которую строят сильную биографию героям.
Ландшафт — отдельный персонаж, что неизбежно для фильма про архитектуру. Уже упомянутая угольная гора; гора, на которой строится здание; гранитные копи в итальянских Альпах. И финал фильма в Венеции, в водах времени которой тонет всё, кроме величия духа Ласло Тота в блестящем исполнении Эдриана Броуди.
Ну, да, фильм про Холокост. А ещё про отношения мецената и художника — того, кто даёт деньги, а потом наказывает и унижает. Про невыносимость прошлого, от которого нельзя отказаться, а только перерабатывать как сырьё. Вообще, рабство перед прошлым тут раскрыто с безжалостной отчётливостью. Ответ ему только один — постоянно передпридумывать себя, запускать жизненный цикл заново. «Бруталист» очень пытается быть мрачным, но вопреки этому получается рассказ про то, что не всех можно сломить. От того, что человек оказывается сильным, жизнь лучше не становится — но наконец-то хаосу и распаду противопоставлены лучшие человеческие качества и действия: любовь, творчество, самоуважение, жажда жизни и воля к ней.
А вот собравшая лукошко наград плебейская «Анора» — лучшее доказательство того, что и худшее в нас, к сожалению, обладает такой же волей к существованию.
#простаков #рецензии_на_кенотафе
21.02.202518:21
У всех есть возможность сказать своё последнее слово — хотя не всегда тот, кто его произносит или пишет, знает, что именно оно окажется последним. В этой рубрике мы очищаем последние слова от налёта времени и даём вам возможность посмотреть на них отвлеченно.
Сегодня — последние слова прославленного американского генерала и 34-го президента США Дуайта Д. Эйзенхауэра, сказанные им жене Мэри. Он скончался 28 марта 1969 года в возрасте 78 лет.
#последние_слова
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Сегодня — последние слова прославленного американского генерала и 34-го президента США Дуайта Д. Эйзенхауэра, сказанные им жене Мэри. Он скончался 28 марта 1969 года в возрасте 78 лет.
#последние_слова
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
22.04.202515:23
New Order — Technique (1989), 5/5
Пластинка, на которой музыканты ушли так далеко от Joy Division насколько это вообще было возможно. Здесь они окончательно забылись в балерианском угаре, не думая о грядущем неизбежном похмелье. Перед нами вообще не совсем альбом — это сгусток времени. New Order, которые к концу десятилетия окончательно утвердились в статусе патриархов манчестерской сцены, на Technique опыляют все важнейшие жанры и сцен эпохи, до которых могли дотянуться: синтипоп, хаус, рейв, мадчестер, фанк, и, конечно, свой родной депрессивный пост-панк.
Есть такой спор — Joy Division или New Order? И я всегда был в меньшинстве, потому что группу после Кёртиса всегда ставил в своём личном рейтинге выше. New Order умудряются забираться в самые укромные уголки моего сознания. Прослушивание этой музыки — интимный опыт, моя духовная биография. И началось всё с Technique.
Оглушающий, кислотный хаус Fine Time отправил меня в путешествие, которое было одним из самых удивительных в моей жизни — я и про саму пластинку, и про взаимоотношения с New Order. За Fine Time последовал выверенный список песен, которые балансируют в точке, где сходятся все линии любой перспективы, откуда на них не посмотри. Под эти песни одинаково хорошо и грустить, и веселиться.
Этот баланс между противоположностями, который суть настоящего искусства, вырос из судьбы записи, которая частью прошла в Лондоне, а частью на Ибице, где группа вдоволь надышалась парами психоделических рейвов. Результат оказался не похож не на прежний электронный рок New Order, ни на будущую приверженность гитарам на позднейших альбомах. Добавьте к этому неизбежное ощущение исторического слома от любого года с девяткой на конце. А тут и без падения Берлинской стены чисто музыкальный ход вещей диктовал тревожное и грустное ощущение. «Новая волна» закончилась, будущее только-только рождалась на андеграундных вечеринках, многие большие провозвестники музыки 1980-х куда-то разбежались, переживали нелучшие творческие времена. Собственно, поэтому и оставалось только тосковать, оплакивать, да придаваться кислотно-алкогольным вакханалиям.
Самое, может быть, удивительное в истории этого альбома — это его синглы. New Order cо времён Blue Monday c ними выступали очень уверенно. Но с Technique этого не получилось — лучшие песни альбома синглами так и не стали. Синглы Fine Time, Round & Round, Run 2 показывают актуальность альбома, но не дают понимания его глубины. Концовку Guilty Partner можно было бы назвать лучшей минутой музыки New Order, если бы не Vanishing Point — лучшая песня New Order, по признаю в любви к которой безошибочно опознают друг друга самые преданные фанаты группы. Ну, и финал альбома тут тоже лучший в творчестве группы — Dream Attack.
По сути Technique и есть реальный финал в истории New Order. Альбом 1993 года Republic — грустная похмельная эпитафия давно закончившейся эпохе. Вернулись музыканты в начале 2000-х уже совсем в другом статусе — не законодателей и трендсеттеров, а живых легенд, на музыке которых, под какими бы названиями она не записывалась, выросли почти все актуальные рокеры нулевых.
Что ещё слушать у New Order:
Low-Life (1985) — 5/5
Brotherhood (1986) — 4/5
Substance (1987) — 5/5
Republic (1993) — 4/5
Издание «Кенотаф» в рамках российского законодательства ненавидит наркотики и рейвы.
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
#простаков #альбомы_кенотафа
Пластинка, на которой музыканты ушли так далеко от Joy Division насколько это вообще было возможно. Здесь они окончательно забылись в балерианском угаре, не думая о грядущем неизбежном похмелье. Перед нами вообще не совсем альбом — это сгусток времени. New Order, которые к концу десятилетия окончательно утвердились в статусе патриархов манчестерской сцены, на Technique опыляют все важнейшие жанры и сцен эпохи, до которых могли дотянуться: синтипоп, хаус, рейв, мадчестер, фанк, и, конечно, свой родной депрессивный пост-панк.
Есть такой спор — Joy Division или New Order? И я всегда был в меньшинстве, потому что группу после Кёртиса всегда ставил в своём личном рейтинге выше. New Order умудряются забираться в самые укромные уголки моего сознания. Прослушивание этой музыки — интимный опыт, моя духовная биография. И началось всё с Technique.
Оглушающий, кислотный хаус Fine Time отправил меня в путешествие, которое было одним из самых удивительных в моей жизни — я и про саму пластинку, и про взаимоотношения с New Order. За Fine Time последовал выверенный список песен, которые балансируют в точке, где сходятся все линии любой перспективы, откуда на них не посмотри. Под эти песни одинаково хорошо и грустить, и веселиться.
Этот баланс между противоположностями, который суть настоящего искусства, вырос из судьбы записи, которая частью прошла в Лондоне, а частью на Ибице, где группа вдоволь надышалась парами психоделических рейвов. Результат оказался не похож не на прежний электронный рок New Order, ни на будущую приверженность гитарам на позднейших альбомах. Добавьте к этому неизбежное ощущение исторического слома от любого года с девяткой на конце. А тут и без падения Берлинской стены чисто музыкальный ход вещей диктовал тревожное и грустное ощущение. «Новая волна» закончилась, будущее только-только рождалась на андеграундных вечеринках, многие большие провозвестники музыки 1980-х куда-то разбежались, переживали нелучшие творческие времена. Собственно, поэтому и оставалось только тосковать, оплакивать, да придаваться кислотно-алкогольным вакханалиям.
Самое, может быть, удивительное в истории этого альбома — это его синглы. New Order cо времён Blue Monday c ними выступали очень уверенно. Но с Technique этого не получилось — лучшие песни альбома синглами так и не стали. Синглы Fine Time, Round & Round, Run 2 показывают актуальность альбома, но не дают понимания его глубины. Концовку Guilty Partner можно было бы назвать лучшей минутой музыки New Order, если бы не Vanishing Point — лучшая песня New Order, по признаю в любви к которой безошибочно опознают друг друга самые преданные фанаты группы. Ну, и финал альбома тут тоже лучший в творчестве группы — Dream Attack.
По сути Technique и есть реальный финал в истории New Order. Альбом 1993 года Republic — грустная похмельная эпитафия давно закончившейся эпохе. Вернулись музыканты в начале 2000-х уже совсем в другом статусе — не законодателей и трендсеттеров, а живых легенд, на музыке которых, под какими бы названиями она не записывалась, выросли почти все актуальные рокеры нулевых.
Что ещё слушать у New Order:
Low-Life (1985) — 5/5
Brotherhood (1986) — 4/5
Substance (1987) — 5/5
Republic (1993) — 4/5
Издание «Кенотаф» в рамках российского законодательства ненавидит наркотики и рейвы.
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
#простаков #альбомы_кенотафа
से पुनः पोस्ट किया:
Stuff and Docs
08.04.202511:45
Сегодня 35 лет «Твин Пиксу» — самое время прочитать (или перечитать) мои тексты-рекапы третьего сезона великого произведения Линча, публиковавшиеся в 2017 году на сайте журнала «Сеанс»
«Твин Пикс», 8 серия: Индивидуальное сознательное
Тут Линч ушел в отрыв, сделав, наверное, самый необычный эпизод телесериала в истории телевидения — «Gotta light?» («Огонька не найдется?»). Отказавшись что бы то ни было рассказывать, он предпочел показывать: в этом сюрреальном действе есть и смысл, и связь со всем остальным сериалом, но при этом оно может восприниматься как вполне самостоятельное произведение искусства, не требующее никакой предварительной подготовки.
«Твин Пикс», 9 серия: Реальность, данная в сновидениях
У нас в руках лишь фрагмент правды, и для того, чтобы найти тех, у кого есть дополнительная информация, придется приложить немало усилий. Это верно не только для «Твин Пикса», но и, вообще, для жизни.
«Твин Пикс», 10 серия: Этюд в бархатных тонах
«Я мечтаю о том, чтобы попасть в место где все началось, в ту звездную ночь, где все началось». Об этом мечтаем и мы — но что же будет, если не будет звезд и останется только тьма?
«Твин Пикс», 11 серия: Сны, пироги и воронки
Линч обладает невероятным талантом писать кадры словно в технике сфумато: не только совы не то, чем кажутся, но даже самые заурядные кадры леса, придорожного кафе или ночного светофора, словно светятся скрытым в дымке внутренним злом, угрозой и опасностью.
«Твин Пикс», 12 серия: Не разговаривайте с незнакомцами по телефону
Дайан вводит координаты, увиденные ею на трупе библиотекарши Рут. Конечно, они ведут в Твин Пикс.
В Америке Линча все пути ведут именно туда.
«Твин Пикс», 13 серия: Песня слышится и не слышится
Линч обожает эти игры. Ему нравится давать зрителям почувствовать, будто они держат все под контролем. Потому что на самом деле все под контролем у режиссера. В любой момент он может просто перевернуть стол и начать играть по совсем другим правилам.
«Твин Пикс», 14 серия: Снятся ли великанам парижские кофейни?
Беллуччи произносит сакраментальную заглавную фразу о снах: We are like the dreamer who dreams and then lives in the dream. But who is the dreamer?
«Твин Пикс», 15 серия: Бульвар Твин Пикс, или Лифт на второй этаж
Дэвид Боуи, конечно, не вернулся — но Джеффрис на месте: хоть он и принял форму пара, выходящего из некого сюрреалистического чайника.
«Твин Пикс», 16 серия: Без стука, без звука
И пока мы несемся к развязке по Внутренней Империи, проезжая мимо Малхолланд Драйва, в баре Roadhouse для нас поет Эдвард Луис Северсон III, более известный миру как Эдди Веддер, лидер Pearl Jam.
Твин Пикс, где я не буду никогда
Тайны, тайны, тайны, выхода из которых нет, а любая попытка их раскрыть оказывается смехотворной. Купер теряет себя — он даже не знает, где он и какой на дворе год. Исхода нет.
«Твин Пикс», 8 серия: Индивидуальное сознательное
Тут Линч ушел в отрыв, сделав, наверное, самый необычный эпизод телесериала в истории телевидения — «Gotta light?» («Огонька не найдется?»). Отказавшись что бы то ни было рассказывать, он предпочел показывать: в этом сюрреальном действе есть и смысл, и связь со всем остальным сериалом, но при этом оно может восприниматься как вполне самостоятельное произведение искусства, не требующее никакой предварительной подготовки.
«Твин Пикс», 9 серия: Реальность, данная в сновидениях
У нас в руках лишь фрагмент правды, и для того, чтобы найти тех, у кого есть дополнительная информация, придется приложить немало усилий. Это верно не только для «Твин Пикса», но и, вообще, для жизни.
«Твин Пикс», 10 серия: Этюд в бархатных тонах
«Я мечтаю о том, чтобы попасть в место где все началось, в ту звездную ночь, где все началось». Об этом мечтаем и мы — но что же будет, если не будет звезд и останется только тьма?
«Твин Пикс», 11 серия: Сны, пироги и воронки
Линч обладает невероятным талантом писать кадры словно в технике сфумато: не только совы не то, чем кажутся, но даже самые заурядные кадры леса, придорожного кафе или ночного светофора, словно светятся скрытым в дымке внутренним злом, угрозой и опасностью.
«Твин Пикс», 12 серия: Не разговаривайте с незнакомцами по телефону
Дайан вводит координаты, увиденные ею на трупе библиотекарши Рут. Конечно, они ведут в Твин Пикс.
В Америке Линча все пути ведут именно туда.
«Твин Пикс», 13 серия: Песня слышится и не слышится
Линч обожает эти игры. Ему нравится давать зрителям почувствовать, будто они держат все под контролем. Потому что на самом деле все под контролем у режиссера. В любой момент он может просто перевернуть стол и начать играть по совсем другим правилам.
«Твин Пикс», 14 серия: Снятся ли великанам парижские кофейни?
Беллуччи произносит сакраментальную заглавную фразу о снах: We are like the dreamer who dreams and then lives in the dream. But who is the dreamer?
«Твин Пикс», 15 серия: Бульвар Твин Пикс, или Лифт на второй этаж
Дэвид Боуи, конечно, не вернулся — но Джеффрис на месте: хоть он и принял форму пара, выходящего из некого сюрреалистического чайника.
«Твин Пикс», 16 серия: Без стука, без звука
И пока мы несемся к развязке по Внутренней Империи, проезжая мимо Малхолланд Драйва, в баре Roadhouse для нас поет Эдвард Луис Северсон III, более известный миру как Эдди Веддер, лидер Pearl Jam.
Твин Пикс, где я не буду никогда
Тайны, тайны, тайны, выхода из которых нет, а любая попытка их раскрыть оказывается смехотворной. Купер теряет себя — он даже не знает, где он и какой на дворе год. Исхода нет.
04.04.202510:36
Расходящиеся тропы: ритуалы прощания
Это еще не конец. Но это уже кода — и цикла, и целой эпохи, которая развела людей, оказавшихся на разных тропах и ушедших по ним вроде так далеко друг от друга, но, на самом деле, все равно оставшихся рядом. Сегодня заглядываем в квартиры пожилых людей, у которых все было, но прошло.
Политик-пенсионер — почти всегда импотент. Он хочет, но уже не может. Все молодится, приосанивается, подкрашивает седеющие виски, намекает, что ему всякое подвластно. А на деле…
Только старые разношенные тапочки, только уютные и теплые брюки, только политические мемуары, только желтая заря, только звезды ледяные. Ничто из этого не заменяет наркотика власти: когда заходишь в зал, все встают, смотрят на тебя, ловят каждое слово. Воздух наэлектризован и ты начинаешь говорить. Крики. Аплодисменты. Политические интриги. Предательства. Роковые победы. Стихи, стихи, стихи…
Он поднял усталые веки,
Он речь говорит. Тишина.
О, голос! Запомнить навеки:
Россия. Свобода. Война.
Теперь все твои былые враги и союзники нигде, не влияют на твою жизнь. Кто умер, кто также пенсионерски доживает свой век. Политик на пенсии — мрачная картина; может лучше сразу застрелиться?
Александр Федорович Керенский живет бесконечно долгую жизнь, как будто в назидание: вот какие последствия бывают у политических ошибок. Смотри и не отворачивайся. Вся эта долгая жизнь теряется в тени ослепительной вспышки 1917 года. И спустя десятилетия каждый его шаг в те несколько месяце разбирается на молекулы: что он сказал тогда? Куда писал потом? Как он не увидел этого?
Пресса обращается к нему в дни больших событий: и вот он исправно комментирует то смерть Сталина, то отставку Хрущева. Он голос из прошлого, человек-тень. В 1965 году приходит на американскую выставку Павла Корина, ученика Нестерова, а затем звонит художнику, лауреату Сталинской и Ленинской премий: «С вами говорит Керенский, я два раза был на вашей выставке. Выражаю вам свое восхищение».
Спустя 2 года ему звонит дочь Сталина Светлана. Интересно, кто кому выражал восхищение?
А его былые противники, большевики-отставники, пережившие и чистки 1930-х, и войну, и смерть Сталина, тоже доживают свой век полузабытыми стариками. Об их жизни после свержения с политического Олимпа мы знаем обрывочно: никто не хочет заглядывать в эту бездну отчаяния, импотенции, былых воспоминаний, стариковского отчаяния, злобы и страха. Рой Медведев рассказывает о том, как Молотову кричали в лицо, что он палач, а он лишь вжимал голову в плечи и шел дальше. Поверить в это можно легко, но также легко представить как в толпе его замечали и те, кому повезло подняться в годы террора — и подходили с благодарностью к сталинскому наркому, жали руку и заглядывали в глаза.
Каганович на старости лет занялся тем, с чего когда-то начинал — и тачал себе сапоги. А также все писал и писал письма с требованием восстановить в партии. Ходил в Ленинку писать мемуары. Обзванивал партийные органы — голос из мертвой эпохи, — и требовал то бесплатную подписку на какой-то журнал, то лекарства, то денег. Бродил по ночам вокруг своего дома. С былыми соратниками не общался — наверное, встречи политических отставников дело еще более неприятное, чем злые слова от тех, кто пострадал от репрессий. Да и что им было друг другу говорить — этим поломанным людям, которые прошли огонь, воду и забвение?
Когда-то все они, участвовали в процессах великого раскола, разметавшего людей в самых неожиданных направлениях, заставившего пойти на невероятные компромиссы, а многих попросту погубившего. Теперь их нет — они смотрят телевизор, глядят в окно и вспоминают минуты, когда еще не было известно, что будет впереди. Когда о смерти можно было думать как об абстракции, а не о том, что уже стучится в двери. Когда восторженный рев и зубовный скрежет были их любимыми звуками.
Раскол заканчивается смертью всех его участников.
Вечерело. Город ник.
В темной сумеречной тени.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
Это еще не конец. Но это уже кода — и цикла, и целой эпохи, которая развела людей, оказавшихся на разных тропах и ушедших по ним вроде так далеко друг от друга, но, на самом деле, все равно оставшихся рядом. Сегодня заглядываем в квартиры пожилых людей, у которых все было, но прошло.
Политик-пенсионер — почти всегда импотент. Он хочет, но уже не может. Все молодится, приосанивается, подкрашивает седеющие виски, намекает, что ему всякое подвластно. А на деле…
Только старые разношенные тапочки, только уютные и теплые брюки, только политические мемуары, только желтая заря, только звезды ледяные. Ничто из этого не заменяет наркотика власти: когда заходишь в зал, все встают, смотрят на тебя, ловят каждое слово. Воздух наэлектризован и ты начинаешь говорить. Крики. Аплодисменты. Политические интриги. Предательства. Роковые победы. Стихи, стихи, стихи…
Он поднял усталые веки,
Он речь говорит. Тишина.
О, голос! Запомнить навеки:
Россия. Свобода. Война.
Теперь все твои былые враги и союзники нигде, не влияют на твою жизнь. Кто умер, кто также пенсионерски доживает свой век. Политик на пенсии — мрачная картина; может лучше сразу застрелиться?
Александр Федорович Керенский живет бесконечно долгую жизнь, как будто в назидание: вот какие последствия бывают у политических ошибок. Смотри и не отворачивайся. Вся эта долгая жизнь теряется в тени ослепительной вспышки 1917 года. И спустя десятилетия каждый его шаг в те несколько месяце разбирается на молекулы: что он сказал тогда? Куда писал потом? Как он не увидел этого?
Пресса обращается к нему в дни больших событий: и вот он исправно комментирует то смерть Сталина, то отставку Хрущева. Он голос из прошлого, человек-тень. В 1965 году приходит на американскую выставку Павла Корина, ученика Нестерова, а затем звонит художнику, лауреату Сталинской и Ленинской премий: «С вами говорит Керенский, я два раза был на вашей выставке. Выражаю вам свое восхищение».
Спустя 2 года ему звонит дочь Сталина Светлана. Интересно, кто кому выражал восхищение?
А его былые противники, большевики-отставники, пережившие и чистки 1930-х, и войну, и смерть Сталина, тоже доживают свой век полузабытыми стариками. Об их жизни после свержения с политического Олимпа мы знаем обрывочно: никто не хочет заглядывать в эту бездну отчаяния, импотенции, былых воспоминаний, стариковского отчаяния, злобы и страха. Рой Медведев рассказывает о том, как Молотову кричали в лицо, что он палач, а он лишь вжимал голову в плечи и шел дальше. Поверить в это можно легко, но также легко представить как в толпе его замечали и те, кому повезло подняться в годы террора — и подходили с благодарностью к сталинскому наркому, жали руку и заглядывали в глаза.
Каганович на старости лет занялся тем, с чего когда-то начинал — и тачал себе сапоги. А также все писал и писал письма с требованием восстановить в партии. Ходил в Ленинку писать мемуары. Обзванивал партийные органы — голос из мертвой эпохи, — и требовал то бесплатную подписку на какой-то журнал, то лекарства, то денег. Бродил по ночам вокруг своего дома. С былыми соратниками не общался — наверное, встречи политических отставников дело еще более неприятное, чем злые слова от тех, кто пострадал от репрессий. Да и что им было друг другу говорить — этим поломанным людям, которые прошли огонь, воду и забвение?
Когда-то все они, участвовали в процессах великого раскола, разметавшего людей в самых неожиданных направлениях, заставившего пойти на невероятные компромиссы, а многих попросту погубившего. Теперь их нет — они смотрят телевизор, глядят в окно и вспоминают минуты, когда еще не было известно, что будет впереди. Когда о смерти можно было думать как об абстракции, а не о том, что уже стучится в двери. Когда восторженный рев и зубовный скрежет были их любимыми звуками.
Раскол заканчивается смертью всех его участников.
Вечерело. Город ник.
В темной сумеречной тени.
#сенников
Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty
18.03.202508:16
Вероятно вы заметили, что издание «Кенотаф» по случаю марта немного затихло, дабы не мешать пению птиц и жужжанию пчёл над подснежниками. Скоро вернёмся.
А пока считаем правильным напомнить вам небольшую цитату из Глеба Олеговича Павловского. В ней он вспоминает, какое впечатление на него произвёл текст Вадима Цымбурского «Остров Россия». Об этом трактате мы писали эссе полтора года назад — не лишним будет напомнить о нём сейчас. Что же касается Павловского, то есть в его словах нечто, что вполне применимо и к этой весне.
#цитаты_на_кенотафе
А пока считаем правильным напомнить вам небольшую цитату из Глеба Олеговича Павловского. В ней он вспоминает, какое впечатление на него произвёл текст Вадима Цымбурского «Остров Россия». Об этом трактате мы писали эссе полтора года назад — не лишним будет напомнить о нём сейчас. Что же касается Павловского, то есть в его словах нечто, что вполне применимо и к этой весне.
#цитаты_на_кенотафе
03.03.202511:32
Счастье сложно описать, трудно уловить, невозможно однозначно определить. Оно может быть совсем неприглядным, неожиданным и странным для окружающих, а иногда над самыми счастливыми минутами мрачно нависают тени грядущих трагедий.
Игроки сборной России обнимают вратаря Игоря Акинфеева, который только что отбил ногой мяч в серии пенальти в матче с испанцами и впервые в истории вывел команду в 1/4 чемпионата мира по футболу. 1 июля 2018 года, Москва, стадион Лужники.
#в_поисках_счастья
Игроки сборной России обнимают вратаря Игоря Акинфеева, который только что отбил ногой мяч в серии пенальти в матче с испанцами и впервые в истории вывел команду в 1/4 чемпионата мира по футболу. 1 июля 2018 года, Москва, стадион Лужники.
#в_поисках_счастья
17.02.202509:07
Счастье сложно описать, трудно уловить, невозможно однозначно определить. Оно может быть совсем неприглядным, неожиданным и странным для окружающих, а иногда над самыми счастливыми минутами мрачно нависают тени грядущих трагедий.
Премьер-министр Косово Хашим Тачи и вице-президент США Джо Байден с Декларацией независимости Косова празднуют первую годовщину признания страны рядом некоторых государств 17 февраля 2008 года.
#в_поисках_счастья
Премьер-министр Косово Хашим Тачи и вице-президент США Джо Байден с Декларацией независимости Косова празднуют первую годовщину признания страны рядом некоторых государств 17 февраля 2008 года.
#в_поисках_счастья
दिखाया गया 1 - 24 का 95
अधिक कार्यक्षमता अनलॉक करने के लिए लॉगिन करें।