В советской практике не получилось лишь перманентной революции и столь же бесконечно продолжающейся коммунистической диктатуры, просто в силу того факта, что одурманивающие свойства коммунистического «опиума» имеют свои пределы. Сколько не делай социальных «инъекций» — революций, общество, как и природа, начинает, как после пожара восстанавливать ровно ту же социальную структуру, какую революционеры так яростно желали уничтожить. Социальная неизбежность внемарксистской структуры общества, как её не уничтожай, будет вырастать вновь и вновь из национальной психологии.
Именно последовательность и даже определенная буквоедская последовательность марксовым идеям привела Ленина и его партию на грань краха советского хозяйства, показала самим коммунистам неприменимость жесткого марксистского подхода к реальной жизни. Именно экономический тупик «военного коммунизма» привел к необходимости отказаться от проведения жесткой марксистской догмы в жизнь советского общества и перейти к НЭПу. Но как только общество начало возвращаться к естественным собственническим инстинктам, партия ликвидировала НЭП как политически опасный для своей власти. И марксизм в практике Сталина возвращается к своим догмам, к «построению социализма и перехода к коммунизму».
Интересно, что такая марксистская практика привела не к уничтожению капитализма, а его огосударствлению, то есть построению жестокого, тоталитарного государственного капитализма.
Маркс, как и большевики, был приверженцем террора. Так после убийства Императора Александра II он писал своей дочери Дженни, что террор «был исторически неизбежным способом действия, обсуждать моральность или неморальность которого так же бесполезно, как обсуждать моральность или неморальность землетрясения на Хиосе».
Так что алиби у Маркса, якобы идейно не виновного в большевистских практиках, нет и быть не может. Большевики были последователями, буквально «верующими» в Маркса, которым не приходило в голову проводить какую-либо ревизию его учения. Они, напротив, жестоко карали всякого, кто позволял себе сомневаться или даже просто трактовать иначе учение Маркса. Это было величайшим преступлением против советской власти, ревизионисты и уклонисты всех мастей кончали жизнь в концлагерях и у расстрельной стенки.
Часто любят ссылаться на слова Маркса, сказанные им как-то Лафаргу по поводу французских марксистов: «Если что несомненно, то это то, что я не марксист». Но эта фраза относилась к его тактическим расхождениям с геддистами, представителями Французской рабочей партии последователями Жюля Геда, Теоретиком этой партии и был Лафарг.
Нет никакой возможности говорить о двух Марксах. Одном революционном, написавшем «Коммунистический Манифест, а другом — эволюционном, авторе «Капитала».
Социализм и коммунизм, для Маркса и для советских большевиков были лишь этапами одного и того же коммунизма. Социализм был лишь низшей фазой коммунизма, стремившейся к высшей.
Вся разница между фазой социализма и коммунизма в разрыве фазы вознаграждения на труд. В социалистической фазе распределения по «труду» вознаграждение связано с трудом. В коммунистической фазе распределения «по потребностям», вне зависимости от выполненного «труда», марксистам казалось возможным разорвать прямую связь вознаграждения с выполненным трудом. И каким-то невообразимым способом стимулируя труд формулой «от каждого по его способностям», заявить о построении коммунистического общества.
Ужас марксизма и его большевистской практики в том, что эти люди, одурманенные своим тяжёлым идеологическим «героином», стремились к власти, не для того чтобы усовершенствовать то общество в котором они жили. Они делали революцию, чтобы имеющееся общество, со всей его исторически сложившейся социальной сложностью, взорвать изнутри, а затем полностью утилизировать.
Эти классовые террористы были «патологоанатомами» проводившими вскрытие живых социальных организмов, неся им смерть.
