«Женщина имеет право взойти на эшафот, она имеет право взойти и на трибуну»

‘You teach me now how cruel you’ve been – cruel and false. Why did you despise me? Why did you betray your own heart, Cathy? I have not one word of comfort – you deserve this. You have killed yourself. Yes, you may kiss me, and cry; and wring out my kisses and tears. They’ll blight you – they’ll damn you. You loved me – then what right had you to leave me? What right – answer me – for the poor fancy you felt for Linton? Because misery, and degradation, and death, and nothing that God or satan could inflict would have parted us, you, of your own will, did it. I have not broken your heart – you have broken it – and in breaking it, you have broken mine. So much the worse for me, that I am strong. Do I want to live? What kind of living will it be when you – oh God! would you like to live with your soul in the grave?’
‘Let me alone. Let me alone,’ sobbed Catherine. ‘If I’ve done wrong, I’m dying for it. It is enough! You left me too; but I won’t upbraid you! I forgive you. Forgive me!’
‘It is hard to forgive, and to look at those eyes, and feel those wasted hands,’ he answered. ‘Kiss me again; and don’t let me see your eyes! I forgive what you have done to me. I love my murderer – but yours! How can I?

The book is described as "a prequel and a sequel", as well as an "unabashedly wild and totally complete standalone novel".

Я за нелюбовь тебя простил давно
Ты же за любовь меня прости

Я не могу без тебя
Жить не любви вопреки
И от любви умирать

Мало кто знал его имя, когда он решился покончить с собой той ранней осенью 1940 года, которая для многих людей его происхождения и поколения отмечена самыми черными днями войны: падением Франции, угрожающим положением Англии, тогда еще нерушимым пактом между Сталиным и Гитлером, включая самое жуткое его следствие - тесное сотрудничество двух наиболее мощных тайных полиций Европы. Через пятнадцать лет в Германии появилось двухтомное избранное Беньямина, тут же принеся автору succes d’estime, намного превзошедший то внимание избранных, которое он только и успел узнать. И поскольку даже самая высокая репутация, опирающаяся на суд лучших, никогда не обеспечит писателю и художнику средств к существованию, которые может гарантировать только слава, признание толп, каковым, впрочем, не обязательно быть астрономически большими, то кажутся вдвойне справедливыми слова (принадлежащие Цицерону): “Si vivi vicissent qui morte vicerunt”, - насколько по-другому было бы всё, “если бы одержавшие победу в смерти одержали ее в жизни”.