Україна Online: Новини | Політика
Телеграмна служба новин - Україна
Резидент
Мир сегодня с "Юрий Подоляка"
Труха⚡️Україна
Николаевский Ванёк
Лачен пише
Реальний Київ | Украина
Реальна Війна
Україна Online: Новини | Політика
Телеграмна служба новин - Україна
Резидент
Мир сегодня с "Юрий Подоляка"
Труха⚡️Україна
Николаевский Ванёк
Лачен пише
Реальний Київ | Украина
Реальна Війна
Україна Online: Новини | Політика
Телеграмна служба новин - Україна
Резидент
Политфак на связи
Пишу о политической науке и российской политике.
Магистр политологии.
Редактирую @frondapress
Обратная связь и партнерства: @Politfack_bot
Лонгриды
— на Бусти: https://boosty.to/politfack
— в тг: https://t.me/tribute/app?startapp=siB0
Магистр политологии.
Редактирую @frondapress
Обратная связь и партнерства: @Politfack_bot
Лонгриды
— на Бусти: https://boosty.to/politfack
— в тг: https://t.me/tribute/app?startapp=siB0
关联群组
Политфак на связи — обсуждение канала
12
19.03.202510:33
Самого популярного оппозиционного политика и экс-кандидата в мэры крупнейшего города страны задерживают в рамках уголовного дела незадолго до президентских выборов.
Россияне такие:
Россияне такие:
转发自:
nonpartisan
06.04.202508:58
Дело Ле Пен – как демократия ест саму себя
Комментаторы в Телеграме разделились на два лагеря. Одни возмущаются лишением Марин Ле Пен пассивного избирательного права и говорят о закате демократии. Другие считают, что преследование популистов — это нормальная форма защиты демократии от ее врагов. При этом обе стороны игнорируют самый простой вариант — что суд просто применил закон.
На мой взгляд, именно это и произошло.
■ Почти никто не сомневается, что Ле Пен виновна в растрате. Она и ее соратники из «Национального объединения» использовали деньги Евросоюза для оплаты помощников депутатов Европарламента, которые фактически работали на партию. Незаконность схемы признали и сами высокопоставленные члены партии — их переписка стала одним из ключевых доказательств.
■ Главной причиной споров стало лишение Ле Пен пассивного избирательного права: помимо четырех лет тюрьмы и штрафа суд запретил ей занимать выборные должности на 5 лет. Президентские выборы пройдут в 2027 году, и Ле Пен, лидировавшая в опросах, не сможет в них участвовать.
Соответствует ли это решение закону?
■ Суд квалифицировал действия Ле Пен как присвоение публичных средств. Это правонарушение подпадает под статью 432-17 Уголовного кодекса Франции и в качестве дополнительного наказания предусматривает лишение права быть избранным. Закон Sapin II 2016 года усилил санкции за коррупционные преступления и обязал суд рассматривать вопрос о лишении избирательных прав по таким делам. Именно на этот закон суд сослался в решении, указав, что действует в рамках воли законодателя ужесточить наказания за коррупцию.
■ Здесь важен политико-правовой контекст. Ужесточение законодательства, включая закон Sapin II и реформы 2017 года, произошло после громких скандалов — например, дел Жерома Каузака и Франсуа Фийона. Под давлением общественности парламент усилил ответственность за коррупцию.
■ Эти законы часто критиковали как принятые в спешке. Профессор права Бертран Матье отмечает, что они скорее отражали политическую реакцию, чем продуманный подход. Законодатели не учли возможные противоречия с избирательным правом — особенно с принципом свободного волеизъявления. В итоге суды оказались в положении, когда им приходится самим искать баланс между борьбой с коррупцией и защитой избирательных прав.
В деле Марин Ле Пен демократия начала есть саму себя. Закон, принятый демократически избранным парламентом на волне антикоррупционного популизма, оказался плохо продуманным и вступил в противоречие с избирательным правом. Здесь не было ни политического заговора, ни давления на суд — он лишь исполнил «волю народа», воплощенную в законе. Интересно, что сама Ле Пен раньше выступала за пожизненное лишение избирательных прав в случае коррупции. Если бы за это проголосовал парламент, то ее участь была бы еще более плачевной.
Комментаторы в Телеграме разделились на два лагеря. Одни возмущаются лишением Марин Ле Пен пассивного избирательного права и говорят о закате демократии. Другие считают, что преследование популистов — это нормальная форма защиты демократии от ее врагов. При этом обе стороны игнорируют самый простой вариант — что суд просто применил закон.
На мой взгляд, именно это и произошло.
■ Почти никто не сомневается, что Ле Пен виновна в растрате. Она и ее соратники из «Национального объединения» использовали деньги Евросоюза для оплаты помощников депутатов Европарламента, которые фактически работали на партию. Незаконность схемы признали и сами высокопоставленные члены партии — их переписка стала одним из ключевых доказательств.
■ Главной причиной споров стало лишение Ле Пен пассивного избирательного права: помимо четырех лет тюрьмы и штрафа суд запретил ей занимать выборные должности на 5 лет. Президентские выборы пройдут в 2027 году, и Ле Пен, лидировавшая в опросах, не сможет в них участвовать.
Соответствует ли это решение закону?
■ Суд квалифицировал действия Ле Пен как присвоение публичных средств. Это правонарушение подпадает под статью 432-17 Уголовного кодекса Франции и в качестве дополнительного наказания предусматривает лишение права быть избранным. Закон Sapin II 2016 года усилил санкции за коррупционные преступления и обязал суд рассматривать вопрос о лишении избирательных прав по таким делам. Именно на этот закон суд сослался в решении, указав, что действует в рамках воли законодателя ужесточить наказания за коррупцию.
■ Здесь важен политико-правовой контекст. Ужесточение законодательства, включая закон Sapin II и реформы 2017 года, произошло после громких скандалов — например, дел Жерома Каузака и Франсуа Фийона. Под давлением общественности парламент усилил ответственность за коррупцию.
■ Эти законы часто критиковали как принятые в спешке. Профессор права Бертран Матье отмечает, что они скорее отражали политическую реакцию, чем продуманный подход. Законодатели не учли возможные противоречия с избирательным правом — особенно с принципом свободного волеизъявления. В итоге суды оказались в положении, когда им приходится самим искать баланс между борьбой с коррупцией и защитой избирательных прав.
В деле Марин Ле Пен демократия начала есть саму себя. Закон, принятый демократически избранным парламентом на волне антикоррупционного популизма, оказался плохо продуманным и вступил в противоречие с избирательным правом. Здесь не было ни политического заговора, ни давления на суд — он лишь исполнил «волю народа», воплощенную в законе. Интересно, что сама Ле Пен раньше выступала за пожизненное лишение избирательных прав в случае коррупции. Если бы за это проголосовал парламент, то ее участь была бы еще более плачевной.
16.03.202508:54
Ого, Андрей Николаевич Ланьков запустил Ютуб, это мы смотрим!
Первый ролик продоговорнячок историю заключения перемирия между Южной и Северной Кореей.
Первый ролик про
05.04.202508:37
Почему абсолютной власти не существует
Сформулировал для себя, что меня больше всего смущает во всех этих рассуждениях «о милосердии власти», которые стали столь популярными в последнее время — это вера в существование политических лидеров, у которых есть абсолютная власть, а значит их свобода действий ограничивается лишь собственными моральными принципами. Почему же это не так?
Для начала разберемся с определениями. В политической науке чаще всего используется определение власти по Роберту Далю: «A имеет власть над B в той мере, в которой он может заставить B сделать что-то, что B в противном случае не стал бы делать». Популярно также определение социолога Макса Вебера: «Власть — это любая возможность, на чем бы она не основывалась, реализовывать собственную волю в данном социальном отношении даже вопреки противодействию».
Начнем с того, что коль скоро у нас есть множество государств, каждый политический лидер ограничен во власти в географическом плане самим существованием вокруг других организаций, которые обладают монополией на насилие на своей территории. Конкуренция государств друг с другом в отсутствие какого-то верховного актора, который бы имел над ними власть — основа (нео-)реалистического подхода к международным отношениям (на самом деле и неолиберального тоже).
Однако и внутри государства никакой политический лидер не обладает абсолютной властью — даже если мы говорим об очень персоналистских авторитарных режимах. Для управления страной ему нужно обеспечивать лояльность политических элит, эффективно управлять силовыми структурами и уживаться с подведомственным населением. Для этого у него есть целый перечень мер: легитимация, репрессии и кооптация — все три этих столпа важны для поддержания автократии на плаву, нельзя выбрать что-то одно. Скажем, вопреки расхожему мнению, использовать только репрессии для продолжительного удержания власти нельзя — так лидер лишится легитимности, настроит против себя элиты и попадет в зависимость от силовиков.
Политический лидер не может управлять государством в одиночку, он всегда опирается на какие-то группы людей. Разобраться в этом нам поможет теория селектората. Селекторат — это группа людей, поддержка которых необходима для получения и контроля над властью. Внутри селектората есть своя подгруппа — коалиция победителей, то есть набор людей, которые этой самой властью обладают, политическая элита. Лидеру необходимо эффективно перераспределять блага в пользу селектората, чтобы обеспечивать его лояльность, а также оставлять шанс для его членов попасть в коалицию победителей — то есть обеспечивать плавную ротацию элит.
В конце концов, политического лидера ограничивают возможности самого государства реализовывать поставленные задачи, несмотря на сопротивление заинтересованных сторон — в литературе это называется state capacity (дееспособность государства).
Де-юре у главы государства могут быть сосредоточены хоть все полномочия, которые только можно придумать — но какая вообще разница, если он не может ими пользоваться в реальности? Например, тот же абсолютизм XVII-XVIII веков — это по большому счету миф: европейские монархи прошлого обладали большой деспотической, но малой инфраструктурной властью — то есть на самом деле они не могли эффективно и централизованно управлять государством, потому что у них не было мощной бюрократии, и поэтому правители активно делегировали власть на места, да и в целом зависели от расположения элит.
Современные государства в большинстве своем хоть и обладают централизованной бюрократией, но вот ее эффективность оставляет желать лучшего. Кроме того, их дееспособность тоже разнится — где-то бюрократический аппарат тотально разложен коррупцией, а где-то государство вообще не имеет полноценной монополии на насилие и не контролирует часть своей территории.
Вера в существование политиков, чья воля претворяется в жизнь автоматически без всякого сопротивления — это довольно наивный и поверхностный взгляд, который как раз и толкает нас к бессмысленным рассуждениям о моральных принципах лидеров — попытках угадать, что происходит в их голове.
Сформулировал для себя, что меня больше всего смущает во всех этих рассуждениях «о милосердии власти», которые стали столь популярными в последнее время — это вера в существование политических лидеров, у которых есть абсолютная власть, а значит их свобода действий ограничивается лишь собственными моральными принципами. Почему же это не так?
Для начала разберемся с определениями. В политической науке чаще всего используется определение власти по Роберту Далю: «A имеет власть над B в той мере, в которой он может заставить B сделать что-то, что B в противном случае не стал бы делать». Популярно также определение социолога Макса Вебера: «Власть — это любая возможность, на чем бы она не основывалась, реализовывать собственную волю в данном социальном отношении даже вопреки противодействию».
Начнем с того, что коль скоро у нас есть множество государств, каждый политический лидер ограничен во власти в географическом плане самим существованием вокруг других организаций, которые обладают монополией на насилие на своей территории. Конкуренция государств друг с другом в отсутствие какого-то верховного актора, который бы имел над ними власть — основа (нео-)реалистического подхода к международным отношениям (на самом деле и неолиберального тоже).
Однако и внутри государства никакой политический лидер не обладает абсолютной властью — даже если мы говорим об очень персоналистских авторитарных режимах. Для управления страной ему нужно обеспечивать лояльность политических элит, эффективно управлять силовыми структурами и уживаться с подведомственным населением. Для этого у него есть целый перечень мер: легитимация, репрессии и кооптация — все три этих столпа важны для поддержания автократии на плаву, нельзя выбрать что-то одно. Скажем, вопреки расхожему мнению, использовать только репрессии для продолжительного удержания власти нельзя — так лидер лишится легитимности, настроит против себя элиты и попадет в зависимость от силовиков.
Политический лидер не может управлять государством в одиночку, он всегда опирается на какие-то группы людей. Разобраться в этом нам поможет теория селектората. Селекторат — это группа людей, поддержка которых необходима для получения и контроля над властью. Внутри селектората есть своя подгруппа — коалиция победителей, то есть набор людей, которые этой самой властью обладают, политическая элита. Лидеру необходимо эффективно перераспределять блага в пользу селектората, чтобы обеспечивать его лояльность, а также оставлять шанс для его членов попасть в коалицию победителей — то есть обеспечивать плавную ротацию элит.
В конце концов, политического лидера ограничивают возможности самого государства реализовывать поставленные задачи, несмотря на сопротивление заинтересованных сторон — в литературе это называется state capacity (дееспособность государства).
Де-юре у главы государства могут быть сосредоточены хоть все полномочия, которые только можно придумать — но какая вообще разница, если он не может ими пользоваться в реальности? Например, тот же абсолютизм XVII-XVIII веков — это по большому счету миф: европейские монархи прошлого обладали большой деспотической, но малой инфраструктурной властью — то есть на самом деле они не могли эффективно и централизованно управлять государством, потому что у них не было мощной бюрократии, и поэтому правители активно делегировали власть на места, да и в целом зависели от расположения элит.
Современные государства в большинстве своем хоть и обладают централизованной бюрократией, но вот ее эффективность оставляет желать лучшего. Кроме того, их дееспособность тоже разнится — где-то бюрократический аппарат тотально разложен коррупцией, а где-то государство вообще не имеет полноценной монополии на насилие и не контролирует часть своей территории.
Вера в существование политиков, чья воля претворяется в жизнь автоматически без всякого сопротивления — это довольно наивный и поверхностный взгляд, который как раз и толкает нас к бессмысленным рассуждениям о моральных принципах лидеров — попытках угадать, что происходит в их голове.
15.04.202508:50
Почему авторитарные режимы разрешают голосовать своим гражданам за границей?
В свежем номере журнала Democratization вышло любопытное исследование: Fliess, Nicolas, Ali Kiani, and Eva Østergaard-Nielsen. “Why Do Autocracies Enfranchise Their Citizens Abroad? A Large-N Event History Analysis, 1990–2010”. Его авторы проверяют, какие факторы способствуют тому, что авторитарные режимы прибегают к выборам за рубежом среди диаспоры.
Для этого они провели количественный анализ 88 автократий в период с 1990 по 2010 год, режим определялся по бинарной методологии Boix, Miller, and Rosato: автократия/демократия. Единица анализа — страна за каждый год перед принятием законодательства о зарубежном голосовании.
Основной метод — регрессия Кокса, которая позволяет понять, какие факторы повышают или снижают вероятность введения избирательных прав для эмигрантов.
Главная зависимая переменная — это появление такого закона (де-юре) а в некоторых дополнительных моделях — и фактическое проведение выборов за рубежом (де-факто).
Теперь о независимых переменных. Авторы сопоставляют данные о том, где живет диаспора (в демократических или авторитарных странах), сколько среди нее беженцев, а также учитывают внутриполитические события отечественного авторитарного режима, например, недавний переворот. В качестве дополнительных переменных используются экономические индикаторы стран, а также ряд политическим индикаторов от V-Dem.
Что им удалось выяснить:
1. Автократии значительно реже предоставляют избирательные права, если значительная часть их диаспоры проживает в демократических странах. Это связано с наличием там политических прав и свобод, которые позволяют мобилизовывать оппозиционный электорат для участия в протестном голосовании.
2. Значительная доля диаспоры из беженцев, живущих в демократических странах, также снижает вероятность организации заграничного голосования — получается, беженцы могут рассматриваться авторитарными режимами как политически активная и неблагонадежная часть уехавших.
3. Молодые автократии, которые появились в результате успешных переворотов, чаще предоставляют избирательные права диаспоре, поскольку хотят подтвердить свою легитимность через вовлечение большего числа избирателей в голосование и кооптацию оппозиции.
4. Причем если значительная доля диаспоры молодых автократий после переворотов проживает в демократиях, то вероятность предоставления избирательных прав даже возрастает, несмотря на очевидные издержки от этого решения — вероятно, вопрос внешней легитимности, особенно в глазах демократий, оказывается важнее. Также новый режим может рассматривать уехавших как потенциальных политических союзников.
5. Авторы выявили 41 случай, когда автократии предоставляли избирательные права диаспоре в период с 1990 по 2010 год, но только 27 из них впоследствии реально организовывали зарубежное голосование.
6. Если рассматривать только случаи реально организованных выборов, то все предыдущие эффекты остаются статистически значимыми, за исключением недавних переворотов и доли диаспоры новых пост-переворотных автократий, проживающей в демократиях.
Таким образом, автократии проводят зарубежное голосование для: 1) повышения собственной легитимности; 2) контроля за диаспорой; 3) потенциальной кооптации оппозиции. Но при этом голосование эмигрантов несет в себе ряд рисков, вроде массового протестного волеизъявления — поэтому авторитарные режимы используют этот инструмент с осторожностью и при соблюдении ряда условий.
Отсюда напрашивается довольно очевидный вывод: окончательно списывать со счетов фактор эмиграции при анализе политической ситуации в автократии не стоит.
В свежем номере журнала Democratization вышло любопытное исследование: Fliess, Nicolas, Ali Kiani, and Eva Østergaard-Nielsen. “Why Do Autocracies Enfranchise Their Citizens Abroad? A Large-N Event History Analysis, 1990–2010”. Его авторы проверяют, какие факторы способствуют тому, что авторитарные режимы прибегают к выборам за рубежом среди диаспоры.
Для этого они провели количественный анализ 88 автократий в период с 1990 по 2010 год, режим определялся по бинарной методологии Boix, Miller, and Rosato: автократия/демократия. Единица анализа — страна за каждый год перед принятием законодательства о зарубежном голосовании.
Основной метод — регрессия Кокса, которая позволяет понять, какие факторы повышают или снижают вероятность введения избирательных прав для эмигрантов.
Главная зависимая переменная — это появление такого закона (де-юре) а в некоторых дополнительных моделях — и фактическое проведение выборов за рубежом (де-факто).
Теперь о независимых переменных. Авторы сопоставляют данные о том, где живет диаспора (в демократических или авторитарных странах), сколько среди нее беженцев, а также учитывают внутриполитические события отечественного авторитарного режима, например, недавний переворот. В качестве дополнительных переменных используются экономические индикаторы стран, а также ряд политическим индикаторов от V-Dem.
Что им удалось выяснить:
1. Автократии значительно реже предоставляют избирательные права, если значительная часть их диаспоры проживает в демократических странах. Это связано с наличием там политических прав и свобод, которые позволяют мобилизовывать оппозиционный электорат для участия в протестном голосовании.
2. Значительная доля диаспоры из беженцев, живущих в демократических странах, также снижает вероятность организации заграничного голосования — получается, беженцы могут рассматриваться авторитарными режимами как политически активная и неблагонадежная часть уехавших.
3. Молодые автократии, которые появились в результате успешных переворотов, чаще предоставляют избирательные права диаспоре, поскольку хотят подтвердить свою легитимность через вовлечение большего числа избирателей в голосование и кооптацию оппозиции.
4. Причем если значительная доля диаспоры молодых автократий после переворотов проживает в демократиях, то вероятность предоставления избирательных прав даже возрастает, несмотря на очевидные издержки от этого решения — вероятно, вопрос внешней легитимности, особенно в глазах демократий, оказывается важнее. Также новый режим может рассматривать уехавших как потенциальных политических союзников.
5. Авторы выявили 41 случай, когда автократии предоставляли избирательные права диаспоре в период с 1990 по 2010 год, но только 27 из них впоследствии реально организовывали зарубежное голосование.
6. Если рассматривать только случаи реально организованных выборов, то все предыдущие эффекты остаются статистически значимыми, за исключением недавних переворотов и доли диаспоры новых пост-переворотных автократий, проживающей в демократиях.
Таким образом, автократии проводят зарубежное голосование для: 1) повышения собственной легитимности; 2) контроля за диаспорой; 3) потенциальной кооптации оппозиции. Но при этом голосование эмигрантов несет в себе ряд рисков, вроде массового протестного волеизъявления — поэтому авторитарные режимы используют этот инструмент с осторожностью и при соблюдении ряда условий.
Отсюда напрашивается довольно очевидный вывод: окончательно списывать со счетов фактор эмиграции при анализе политической ситуации в автократии не стоит.
02.04.202511:04
Почему оппозиционные медиа проигрывают провластным на просторах Телеграма?
На днях у проекта Cedar вышло исследование российского медиа-пространства в тг: какие новостные телеграм-каналы пользуются спросом у отечественной аудитории, как можно охарактеризовать их контент и тональность, какие факторы способствуют их популярности.
Для этого авторы провели две волны телефонных опросов по 1600 респондентов, по выборке, «репрезентативной по полу, возрасту, а также по типам населенных пунктов». Участников расспрашивали об их отношении к т.н. «СВО» (разными по формулировкам вопросами, «в том числе, отменил бы респондент "СВО", если бы у него была такая возможность»), а также об их медиа-потреблении в Телеграме: так, 12% и 15% респондентов в двух волнах соответственно назвали хоть какие-то тг-каналы, всего 361.
Затем авторы выбрали 79 каналов, которые упоминали минимум три респондента, а затем оставили 36 из них — открытые и новостные каналы, добавив к ним еще 7 оппозиционных, которые не назывались респондентами (итого 43). Далее исследователи разделили каналы на оппозиционные, нейтральные и провластные в зависимости от того, какой процент их аудитории отменил бы «СВО». Например, если более 75% сказали «да», то канал записывался бы в оппозиционные. Популярность канала оценивалась по тому, какое число респондентов упомянуло его в опросе — и это правильно, поскольку мерить популярность каналов по числу подписчиков нельзя, ведь они могут быть и накрученными. Также это позволяет выделить те каналы, за которыми реально следит респондент, а не просто подписался когда-то.
Далее исследователи провели контент-анализ этих каналов, проанализировав их посты по содержанию, тематике и тональности. И на заключительном этапе с помощью регрессий постарались найти причинно-следственные связи между популярностью каналов, их тематикой, содержанием, тональностью и политической позицией.
Что им удалось узнать:
— Популярность. 44% читателей телеграм-каналов предпочитают провластные источники и лишь 14% — оппозиционные. Также, большим спросом пользуются нейтральные каналы.
— Тематическая разница. Нейтральные каналы чаще остальных фокусируются на повседневных новостях (экономика, ЧП, наука, еда и здоровье). Оппозиционные каналы тоже имеют широкий спектр тем, но чаще освящают темы, которые реже поднимают остальные (репрессии и другие общественно-политические проблемы). Провластные — чаще остальных рассказывают про международную дипломатию и ЧП. Это не означает, что каналы из этих групп не рассматривают остальные темы — я всего лишь расписал их фокусы.
— Тональность. «Посты в "оппозиционных" каналах в среднем на 30% менее позитивные, чем в "провластных", и на 15% более негативные. "Нейтральные" каналы по этим параметрам находятся между "провластными" и "оппозиционными"».
— Факторы успеха. Позитивность контента оказалась статистически значимым фактором, который влиял на популярность канала — больше позитива, больше популярности. Причем эта связь справедлива и для оппозиционных, и для провластных каналов. При этом, уровень эмоциональности постов и доля милитари-контента не влияла на популярность каналов.
— Гомогенность оппозиционных медиа. Как пишут сами авторы: «"разброс тем "оппозиционных" каналов примерно на 60-70% ниже, чем "провластных" и на 30-50% ниже, чем "нейтральных"». Это может быть связано как с тем, что оппозиционные каналы пишут о том, о чем молчат другие, так и с их политической повесткой.
Основная причина, по которым оппозиционные медиа, по мнению авторов исследования, менее популярны в Телеграме, чем провластные, это их тематическая схожесть (разные каналы пишут примерно об одном и том же), а также концентрация на негативе.
Это позволяет им занимать важную нишу неподцензурных медиа и даже привлекать подписчиков в кризисные моменты, однако оппозиционные каналы испытывают трудности с расширением аудитории и ее удержанием — люди банально устают от потока негативных и однообразных новостей и поэтому отписываются.
На днях у проекта Cedar вышло исследование российского медиа-пространства в тг: какие новостные телеграм-каналы пользуются спросом у отечественной аудитории, как можно охарактеризовать их контент и тональность, какие факторы способствуют их популярности.
Для этого авторы провели две волны телефонных опросов по 1600 респондентов, по выборке, «репрезентативной по полу, возрасту, а также по типам населенных пунктов». Участников расспрашивали об их отношении к т.н. «СВО» (разными по формулировкам вопросами, «в том числе, отменил бы респондент "СВО", если бы у него была такая возможность»), а также об их медиа-потреблении в Телеграме: так, 12% и 15% респондентов в двух волнах соответственно назвали хоть какие-то тг-каналы, всего 361.
Затем авторы выбрали 79 каналов, которые упоминали минимум три респондента, а затем оставили 36 из них — открытые и новостные каналы, добавив к ним еще 7 оппозиционных, которые не назывались респондентами (итого 43). Далее исследователи разделили каналы на оппозиционные, нейтральные и провластные в зависимости от того, какой процент их аудитории отменил бы «СВО». Например, если более 75% сказали «да», то канал записывался бы в оппозиционные. Популярность канала оценивалась по тому, какое число респондентов упомянуло его в опросе — и это правильно, поскольку мерить популярность каналов по числу подписчиков нельзя, ведь они могут быть и накрученными. Также это позволяет выделить те каналы, за которыми реально следит респондент, а не просто подписался когда-то.
Далее исследователи провели контент-анализ этих каналов, проанализировав их посты по содержанию, тематике и тональности. И на заключительном этапе с помощью регрессий постарались найти причинно-следственные связи между популярностью каналов, их тематикой, содержанием, тональностью и политической позицией.
Что им удалось узнать:
— Популярность. 44% читателей телеграм-каналов предпочитают провластные источники и лишь 14% — оппозиционные. Также, большим спросом пользуются нейтральные каналы.
— Тематическая разница. Нейтральные каналы чаще остальных фокусируются на повседневных новостях (экономика, ЧП, наука, еда и здоровье). Оппозиционные каналы тоже имеют широкий спектр тем, но чаще освящают темы, которые реже поднимают остальные (репрессии и другие общественно-политические проблемы). Провластные — чаще остальных рассказывают про международную дипломатию и ЧП. Это не означает, что каналы из этих групп не рассматривают остальные темы — я всего лишь расписал их фокусы.
— Тональность. «Посты в "оппозиционных" каналах в среднем на 30% менее позитивные, чем в "провластных", и на 15% более негативные. "Нейтральные" каналы по этим параметрам находятся между "провластными" и "оппозиционными"».
— Факторы успеха. Позитивность контента оказалась статистически значимым фактором, который влиял на популярность канала — больше позитива, больше популярности. Причем эта связь справедлива и для оппозиционных, и для провластных каналов. При этом, уровень эмоциональности постов и доля милитари-контента не влияла на популярность каналов.
— Гомогенность оппозиционных медиа. Как пишут сами авторы: «"разброс тем "оппозиционных" каналов примерно на 60-70% ниже, чем "провластных" и на 30-50% ниже, чем "нейтральных"». Это может быть связано как с тем, что оппозиционные каналы пишут о том, о чем молчат другие, так и с их политической повесткой.
Основная причина, по которым оппозиционные медиа, по мнению авторов исследования, менее популярны в Телеграме, чем провластные, это их тематическая схожесть (разные каналы пишут примерно об одном и том же), а также концентрация на негативе.
Это позволяет им занимать важную нишу неподцензурных медиа и даже привлекать подписчиков в кризисные моменты, однако оппозиционные каналы испытывают трудности с расширением аудитории и ее удержанием — люди банально устают от потока негативных и однообразных новостей и поэтому отписываются.
08.04.202510:20
Миф о доказательной политике?
С прошлой недели все активно обсуждают инициативу Трампа по введению новых торговых пошлин против импортеров товаров в США: в частности, насколько абсурдным оказался принцип калькуляции этих сборов — подробнее об этих нововведениях можно почитать тут, все-таки мой канал не об экономике или American Politics.
Я же хочу обсудить другой вопрос: почему вообще политики и чиновники так часто поддерживают и принимают те или иные меры, эффективность которых вызывает сомнение?
Еще более ста лет назад немецкий социолог Макс Вебер разработал теоретический концепт рациональной бюрократии — идеальный тип организации, которая держится на формальной иерархии, работе по строгим правилам, специализации сотрудников на конкретной компетенции, безличности и меритократии. Ни один госаппарат, конечно же, не соответствует этому типу в реальности — Вебер просто выработал концепт, с которым можно сравнить существующие модели.
Последующие авторы разработали уже более сложные теоретические концепции, которые объясняют поведение бюрократии: рациональный интерес максимизировать ренту и полномочия, противоречие мотивов разных агентств и конкуренция между ними, принципал-агентские отношения между политиками и чиновниками, влияние институтов и так далее. К рациональным и институциональным подходам добавились и более конструктивистские, чьи приверженцы исследовали, как коллективные мировоззрения бюрократов, политиков и других акторов влияют на выработку государственных политик.
Интересно посмотреть, как со всеми этими теоретическими подходами, а также с социальной реальностью, дружит идея evidence-based policy-making — подхода к разработке и обоснованию государственных политик на основе эмпирических данных, полученных научным путем. То есть мер, основанных на анализе статистических данных или результатах экспериментов — вспоминаем о пирамиде доказательств.
С одной стороны, государства действительно все чаще прибегают к научной экспертизе для разработки политик — в особенности в более конкурентных политических системах. С другой стороны, на практике доказательная политика сталкивается со множеством ограничений и поэтому никогда не оказывается по-настоящему полноценной.
Во-первых, никакой научный опыт не является истиной в последней инстанции — у любого исследования есть свои ограничения и недостатки. Во-вторых, научные факты не являются единственными доказательствами, которые используются заинтересованными сторонами в обсуждениях о государственной политике. В-третьих, для успешного принятия, а затем внедрения той или иной политики должно совпасть множество политических факторов: попадание той или иной проблемы в фокус общественного внимания, совпадение интересов множества разных сторон, наличие возможностей у государства имплементировать ту или иную меру, а затем грамотно оценить эффект от ее внедрения и т.д. В-четвертых, на все это сверху накладывается множество искажений, предубеждений и идеологических предпочтений разных акторов, которые участвуют в политическом процессе.
В общем, как правило, на выходе мы получаем что угодно, но не доказательную политику. Поэтому удивляться принятию абсурдных государственных решений, будь то мировая экономика, санкционная политика или та же демография, не приходится.
С прошлой недели все активно обсуждают инициативу Трампа по введению новых торговых пошлин против импортеров товаров в США: в частности, насколько абсурдным оказался принцип калькуляции этих сборов — подробнее об этих нововведениях можно почитать тут, все-таки мой канал не об экономике или American Politics.
Я же хочу обсудить другой вопрос: почему вообще политики и чиновники так часто поддерживают и принимают те или иные меры, эффективность которых вызывает сомнение?
Еще более ста лет назад немецкий социолог Макс Вебер разработал теоретический концепт рациональной бюрократии — идеальный тип организации, которая держится на формальной иерархии, работе по строгим правилам, специализации сотрудников на конкретной компетенции, безличности и меритократии. Ни один госаппарат, конечно же, не соответствует этому типу в реальности — Вебер просто выработал концепт, с которым можно сравнить существующие модели.
Последующие авторы разработали уже более сложные теоретические концепции, которые объясняют поведение бюрократии: рациональный интерес максимизировать ренту и полномочия, противоречие мотивов разных агентств и конкуренция между ними, принципал-агентские отношения между политиками и чиновниками, влияние институтов и так далее. К рациональным и институциональным подходам добавились и более конструктивистские, чьи приверженцы исследовали, как коллективные мировоззрения бюрократов, политиков и других акторов влияют на выработку государственных политик.
Интересно посмотреть, как со всеми этими теоретическими подходами, а также с социальной реальностью, дружит идея evidence-based policy-making — подхода к разработке и обоснованию государственных политик на основе эмпирических данных, полученных научным путем. То есть мер, основанных на анализе статистических данных или результатах экспериментов — вспоминаем о пирамиде доказательств.
С одной стороны, государства действительно все чаще прибегают к научной экспертизе для разработки политик — в особенности в более конкурентных политических системах. С другой стороны, на практике доказательная политика сталкивается со множеством ограничений и поэтому никогда не оказывается по-настоящему полноценной.
Во-первых, никакой научный опыт не является истиной в последней инстанции — у любого исследования есть свои ограничения и недостатки. Во-вторых, научные факты не являются единственными доказательствами, которые используются заинтересованными сторонами в обсуждениях о государственной политике. В-третьих, для успешного принятия, а затем внедрения той или иной политики должно совпасть множество политических факторов: попадание той или иной проблемы в фокус общественного внимания, совпадение интересов множества разных сторон, наличие возможностей у государства имплементировать ту или иную меру, а затем грамотно оценить эффект от ее внедрения и т.д. В-четвертых, на все это сверху накладывается множество искажений, предубеждений и идеологических предпочтений разных акторов, которые участвуют в политическом процессе.
В общем, как правило, на выходе мы получаем что угодно, но не доказательную политику. Поэтому удивляться принятию абсурдных государственных решений, будь то мировая экономика, санкционная политика или та же демография, не приходится.
10.04.202509:30
Кстати, если вы хотите глубже погрузиться в тему доказательной политики — советую ознакомиться с лекцией политолога Кирилла Шамиева по теме.
30.03.202510:00
Наконец-то удалось ознакомиться с русскоязычным изданием книги «Обычные люди: 101-й полицейский батальон и "окончательное решение еврейского вопроса"», которое вышло в начале этого года в «Альпине нон-фикшн». В ней историк Кристофер Браунинг рассказывает о своем исследовании архивных судебных документов, связанных с участием этого подразделения в преступлениях Холокоста на территории стран Восточной Европы.
Мне, как человеку с политологическим, а не историческим бэкграундом, книга показалась интересной по нескольким причинам.
Во-первых, в ней хорошо описано устройство силовых структур нацистской Германии:
— что происходило с армейскими и полицейскими подразделениями, а также спецслужбами в период до Второй мировой войны с приходом к власти нацистов;
— как в условиях партийной диктатуры НСДАП старалась подчинить себе государственный аппарат, включая силовые подразделения, например, передав Главному оперативному управлению СС контроль над Полицией порядка — Ordnungspolizei, OrPo;
— как так вышло, что изначально правоохранительные структуры оказались втянуты в военные операции, а затем и в карательные акции на оккупированных территориях.
Во-вторых, автор очень удачно концептуально разделяет между собой три вида проявления насилия со стороны государства или его агентов:
— обычные военные преступления, совершаемые непосредственно военными;
— сознательную государственную политику, подпадающую под определение военного преступления;
— массовые репрессии, в которых участвуют как бюрократы-исполнители, так и непосредственные массовые убийцы «на земле» — такие, как солдаты и офицеры 101-го полицейского батальона.
Именно мотивация последних представляет для автора исследовательскую загадку. Массовые репрессивные акции, проводимые солдатами подразделения и их союзниками-коллаборантами против евреев, не были вызваны «военной ненавистью» или «яростью в бою» — ведь полицейские не участвовали в боевых столкновениях. Напротив, эти действия были осознанной государственной политикой, а не эксцессами на местах. Тогда каким образом, казалось бы, обычное полицейское подразделение столь активно вовлеклось в этот процесс?
Браунинг предлагает несколько объяснений:
— социологические (дело в составе и отборе кадров),
— психологические (самоотбор людей, готовых участвовать в злодеяниях, подчинение авторитету, конформизм),
— идеологические (влияние пропаганды).
Однако он не считает ни одно из них исчерпывающим. В обновленном издании (как раз и переведенном на русский) он также рассматривает более поздние исследования, основанные на других кейсах и их сравнительном анализе, а также актуальные дебаты в области психологии.
В целом, это довольно любопытная книга для тех, кто интересуется такой специфической темой, как массовые репрессии, от их организации до непосредственно исполнителей.
Мне, как человеку с политологическим, а не историческим бэкграундом, книга показалась интересной по нескольким причинам.
Во-первых, в ней хорошо описано устройство силовых структур нацистской Германии:
— что происходило с армейскими и полицейскими подразделениями, а также спецслужбами в период до Второй мировой войны с приходом к власти нацистов;
— как в условиях партийной диктатуры НСДАП старалась подчинить себе государственный аппарат, включая силовые подразделения, например, передав Главному оперативному управлению СС контроль над Полицией порядка — Ordnungspolizei, OrPo;
— как так вышло, что изначально правоохранительные структуры оказались втянуты в военные операции, а затем и в карательные акции на оккупированных территориях.
Во-вторых, автор очень удачно концептуально разделяет между собой три вида проявления насилия со стороны государства или его агентов:
— обычные военные преступления, совершаемые непосредственно военными;
— сознательную государственную политику, подпадающую под определение военного преступления;
— массовые репрессии, в которых участвуют как бюрократы-исполнители, так и непосредственные массовые убийцы «на земле» — такие, как солдаты и офицеры 101-го полицейского батальона.
Именно мотивация последних представляет для автора исследовательскую загадку. Массовые репрессивные акции, проводимые солдатами подразделения и их союзниками-коллаборантами против евреев, не были вызваны «военной ненавистью» или «яростью в бою» — ведь полицейские не участвовали в боевых столкновениях. Напротив, эти действия были осознанной государственной политикой, а не эксцессами на местах. Тогда каким образом, казалось бы, обычное полицейское подразделение столь активно вовлеклось в этот процесс?
Браунинг предлагает несколько объяснений:
— социологические (дело в составе и отборе кадров),
— психологические (самоотбор людей, готовых участвовать в злодеяниях, подчинение авторитету, конформизм),
— идеологические (влияние пропаганды).
Однако он не считает ни одно из них исчерпывающим. В обновленном издании (как раз и переведенном на русский) он также рассматривает более поздние исследования, основанные на других кейсах и их сравнительном анализе, а также актуальные дебаты в области психологии.
В целом, это довольно любопытная книга для тех, кто интересуется такой специфической темой, как массовые репрессии, от их организации до непосредственно исполнителей.
02.04.202511:05
Я же обращу внимание на ряд методологических трудностей, которые могли отразиться на результатах исследования. Справедливости ради, о некоторых из них пишут и сами авторы, за что им большущий респект.
Во-первых, мы знаем, что телефонные опросы демонстрируют наиболее низкий уровень достижимости — а значит выборка была смещена уже на этом этапе. Кстати, информации о проценте отказов в исследовании я тоже не нашел. Возможно, вместо телефонного обзвона следовало бы прибегнуть к онлайн-опросу как к более эффективному инструменту. Кроме того, опрос не репрезентативен по представленности жителей разных регионов (лишь по типу населенного пункта) — что тоже могло сказаться на выборке.
Во-вторых, исследователи спрашивали респондентов об отношении к т.н. «СВО» и об их медиа-потреблении — так что какая-то доля из них могла отвечать не совсем искренне из-за проблемы фальсификации предпочтений. Например, некоторые могли не называть каналы с разными нехорошими статусами.
В-третьих, только меньшинство респондентов (12-15%) назвало хоть какие-то каналы (что совершенно нормально, ведь не все пользуются Телеграмом). В результате выводы авторов строятся на ответах лишь 437 респондентов — поэтому вероятность ошибок и отклонений при анализе этой подвыборки повышается.
В-четвертых, размер и состав выборки каналов вызывают вопросы. Исследование построено лишь на 43-х случаях: 12 провластных, 16 нейтральных и 15 оппозиционных каналах (из которых аж 7 добавлено авторами вручную — почему именно эти, а не другие, по какому принципу они добавлены и почему?). В результате качество их регрессионных моделей оставляет желать лучшего. Особенно когда авторы строят модели отдельно по группам каналов — 12-16 наблюдений это совсем-совсем грустно, результаты этих регрессий сложно назвать валидными.
Контент-анализ же мне комментировать сложно, поскольку не обладаю достаточной экспертизой в этом вопросе — поэтому тут полностью доверюсь авторам.
В любом случае, исследование получилось увлекательным, было бы интересно посмотреть на развитие этой темы в будущем.
Во-первых, мы знаем, что телефонные опросы демонстрируют наиболее низкий уровень достижимости — а значит выборка была смещена уже на этом этапе. Кстати, информации о проценте отказов в исследовании я тоже не нашел. Возможно, вместо телефонного обзвона следовало бы прибегнуть к онлайн-опросу как к более эффективному инструменту. Кроме того, опрос не репрезентативен по представленности жителей разных регионов (лишь по типу населенного пункта) — что тоже могло сказаться на выборке.
Во-вторых, исследователи спрашивали респондентов об отношении к т.н. «СВО» и об их медиа-потреблении — так что какая-то доля из них могла отвечать не совсем искренне из-за проблемы фальсификации предпочтений. Например, некоторые могли не называть каналы с разными нехорошими статусами.
В-третьих, только меньшинство респондентов (12-15%) назвало хоть какие-то каналы (что совершенно нормально, ведь не все пользуются Телеграмом). В результате выводы авторов строятся на ответах лишь 437 респондентов — поэтому вероятность ошибок и отклонений при анализе этой подвыборки повышается.
В-четвертых, размер и состав выборки каналов вызывают вопросы. Исследование построено лишь на 43-х случаях: 12 провластных, 16 нейтральных и 15 оппозиционных каналах (из которых аж 7 добавлено авторами вручную — почему именно эти, а не другие, по какому принципу они добавлены и почему?). В результате качество их регрессионных моделей оставляет желать лучшего. Особенно когда авторы строят модели отдельно по группам каналов — 12-16 наблюдений это совсем-совсем грустно, результаты этих регрессий сложно назвать валидными.
Контент-анализ же мне комментировать сложно, поскольку не обладаю достаточной экспертизой в этом вопросе — поэтому тут полностью доверюсь авторам.
В любом случае, исследование получилось увлекательным, было бы интересно посмотреть на развитие этой темы в будущем.
13.04.202508:34
Я очень сильно извиняюсь
25.03.202507:03
Пару недель назад политтехнолог Павел Дубравский дал интервью каналу TeamWise, в котором рассказал об устройстве американской политике: как и почему в этой стране сложилась двухпартийность, как выглядит политическая система США, а также объяснил ход последних президентских выборов. Тема American Politics поднимается на моем канале крайне редко и только косвенно, а вот у Павла она является одной из основных — поэтому всячески рекомендую к ознакомлению.
19.03.202510:20
Тем временем правящий режим в Турции перешел в очередное наступление против оппозиции. На этот раз заведя очередное уголовное дело на мэра Стамбула Экрема Имамоглу и его команду. Политика задержали и доставили в суд. За пару дней до этого Стамбульский университет аннулировал его диплом о высшем образовании — без него Имамоглу не сможет баллотироваться в президенты. Ранее в 2022 году незадолго до президентских выборов его приговорили к двум годам лишения свободы (приговор просто не был приведен в исполнение) за якобы оскорбление членов Высшего избирательного совета Турции.
Экрем Имамоглу победил на мэрских выборах в Стамбуле в 2019 году, причем дважды, потому что результаты первых выборов были отменены ЦИК — крупнейший город в Турции одновременно самый оппозиционно настроенный регион страны.
В общем, классика электорального авторитаризма: после очень тяжелой победы на президентских выборов 2023 года и поражения на местных выборах 2024 года правящий режим сделал ставку на репрессивные акции — что довольно ожидаемо.
Экрем Имамоглу победил на мэрских выборах в Стамбуле в 2019 году, причем дважды, потому что результаты первых выборов были отменены ЦИК — крупнейший город в Турции одновременно самый оппозиционно настроенный регион страны.
В общем, классика электорального авторитаризма: после очень тяжелой победы на президентских выборов 2023 года и поражения на местных выборах 2024 года правящий режим сделал ставку на репрессивные акции — что довольно ожидаемо.
17.03.202515:33
Интересная статья на The Economist (подсмотрел тут) о том, что курс текущей администрации США по урезанию расходов на международную помощь является скорее частью общего тренда, чем каким-то новым явлением, как может многим показаться. Просто Штаты долгое время являлись (и остаются) крупнейшим государственным донором на планете — поэтому закрытие или пересмотр множества американских программ и обсуждается столь широко.
Так, в США агентству USAID порезали бюджет и подчинили его Госдепу. Похожее управленческое решение было принято в Великобритании еще в 2020 году, когда их государственный фонд также был переподчинен профильному министерству. Европейские страны тоже постепенно берут курс на снижение расходов и более строгий контроль за ними.
Причем речь идет не столько о выделении средств на около-политические проекты (на которые тот же USAID тратил меньшую часть средств), сколько о поддержке развивающихся стран в целом. То есть о спонсировании проведения реформ, отраслей экономики, социальных и образовательных проектов, здравоохранения. Как правило, никакого систематического и позитивного эффекта от вливания денег в эти государства не наблюдается.
Поэтому стоит ожидать, что истории с закрытием государственных проектов по международной поддержке западными странами продолжатся.
Так, в США агентству USAID порезали бюджет и подчинили его Госдепу. Похожее управленческое решение было принято в Великобритании еще в 2020 году, когда их государственный фонд также был переподчинен профильному министерству. Европейские страны тоже постепенно берут курс на снижение расходов и более строгий контроль за ними.
Причем речь идет не столько о выделении средств на около-политические проекты (на которые тот же USAID тратил меньшую часть средств), сколько о поддержке развивающихся стран в целом. То есть о спонсировании проведения реформ, отраслей экономики, социальных и образовательных проектов, здравоохранения. Как правило, никакого систематического и позитивного эффекта от вливания денег в эти государства не наблюдается.
Поэтому стоит ожидать, что истории с закрытием государственных проектов по международной поддержке западными странами продолжатся.
07.04.202518:13
Если есть кто-то из читателей-кошатников в Ульяновске, то прошу обратить внимание — котику моих друзей нужна помощь, а именно донор крови: кот или кошка 1,5 лет и весом от 4,5 кг. Если у вас есть знакомые на месте — скиньте им тоже.
Контакты по ссылке в оригинальном посте. Спасибо.
Контакты по ссылке в оригинальном посте. Спасибо.
登录以解锁更多功能。
