”Все заключается в самом пути… все зависит от пути, от того, чтобы… продержаться в дороге. Мыслительные пути этого разбора обладают тем своеобразием, что, будучи в дороге, на таких путях мы ближе к месту, чем когда внушаем себе, что уже прибыли на место с целью поселиться там”. В этой формулировке Хайдеггера, пожалуй, в наиболее ясной форме дается отчет о том ветре смещения, который пронизывает всю историю Имманентного Невозможного. Однако не перестанет ли путь быть путем, если отправляющийся в него будет заранее знать, что он никуда не хочет прибыть? Резонно предположить, что тогда он может вообще не захотеть никуда идти.
Эта проблема решается обычно путем поддерживания странного двоемыслия: даже если в путь выходит только один, он должен быть расщеплен сам в себе на знающего и незнающего и идти в путь “с другом” - как в тех побегах из северных лагерей, когда незнающего брали с собой для того, чтобы съесть по дороге и таким образом продержаться в пути. На месте одного должны находиться два: один, думающий, что идет для того, чтобы поселиться, и другой, как бы едущий у него на спине, знающий, что место назначения - лишь предлог.
Это расщепление знания и не знания в истории ИН обычно носит диахронический характер и распределяется между разными историческими носителями: каждый следующий философ знает, что предшественник шел не для того, чтобы прийти, и “продерживается” в том пути, который был уже пройден до него (и именно будучи соединенными вместе они образуют настоящего “субъекта”, несущего на себе тяжесть данности неданного). Однако намечая пропущенное предшественником как цель, он совершает новый путь, в котором также не продерживается - но тем самым дает импульс для движения тех, кто придет после него. Именно поэтому с необходимостью “держаться в пути” связана и еще одна фундамаентальная черта истории Имманентного Невозможного, также фиксируемая Хайдеггером: “Хотя сам Кант сказать это был не в состоянии, но ведь во всяком философском познании вообще решающим должно быть не то, что оно говорит в высказанных предложениях, но то, что через сказанное открывается как еще не сказанное”.
Для мысли, развивающейся под знаком Имманентного Невозможного, место, в котором она располагается не идентично тем истинам, которые она высказывает, и существует лишь как “спектральное”, то, что разворачивается поверх и остается позади. Внутренний импульс развития этой мысли поэтому всегда определяется “синдромом Орфея” - попытками оглянуться, которые неминуемо приводят к тому, что остававшееся позади исчезает. История Имманентного Невозможного и есть история череды таких попыток, где каждая следующая эпоха делает своим объектом ускользнувшее от прежней - лишь затем, чтобы произвести на свет свою собственную ускользающую в Аид Эвридику.
Однако этот “вечный двигатель Орфея” может работать лишь пока он не станет “вечным двигателем для себя” - то есть пока участвующие в этом движении не до конца осознают принципы его устройства. Каждый новый выходящий в путь должен не знать, что повторит участь предшественника лишь для того, чтобы послужить топливом и толчком для следующего шага. Никто не согласится быть съеденным: история Имманентного Невозможного продолжается до тех пор, пока сохраняется возможность предполагать, что прошлый промах был вызван патологическими просчетами промахивающегося, его “метафизическими предрассудками”: например, его чрезмерным желанием дойти до конца.
Как только наступает момент, когда становится ясно, что промах носит системный характер, а субъект ИН всегда является шизо-субъектом, расколотым в самом себе и съедающим самого себя для того, чтобы двигаться дальше по своей линии ускользания, история ИН прекращается. Именно поэтому третья эпоха этой истории, эпоха Избытка, является также и последней: она создает объективные условия для фено-механической редукции, обеспечивающей прямой доступ к урагану, сдвигающими механизмы минимального соприкоснвоения и делающему промах неминуемым.
