
Анатолий Шарий

Реальний Київ | Украина

Україна Сейчас | УС: новини, політика

Труха⚡️Україна

Николаевский Ванёк

Инсайдер UA

Реальна Війна | Україна | Новини

Лачен пише

Nairaland Pulse | News

Анатолий Шарий

Реальний Київ | Украина

Україна Сейчас | УС: новини, політика

Труха⚡️Україна

Николаевский Ванёк

Инсайдер UA

Реальна Війна | Україна | Новини

Лачен пише

Nairaland Pulse | News

Анатолий Шарий

Реальний Київ | Украина

Україна Сейчас | УС: новини, політика

Фантомы конечности
Русская жизнь на карандаше русской мысли
@Zabeliness
@Zabeliness
TGlist reytingi
0
0
TuriOmmaviy
Tekshirish
TekshirilmaganIshonchnoma
ShubhaliJoylashuv
TilBoshqa
Kanal yaratilgan sanaJun 06, 2024
TGlist-ga qo'shildi
Jun 25, 2024Rekordlar
12.11.202423:59
701Obunachilar14.11.202423:59
200Iqtiboslar indeksi18.04.202523:59
909Bitta post qamrovi19.04.202523:59
615Reklama posti qamrovi08.02.202518:11
30.30%ER05.07.202423:59
182.20%ERR

16.05.202517:13
Обоснование необходимости продолжать учёбу на философском не считаясь ни с какими потерями:


04.05.202518:02
«Я знаю на что это похоже быть мной»
В общаге на первом курсе со мной случился сосед мечты. Ночи не спал, дни не учился. Ворвался в МГУ из некоего театрального училища, а туда из детдома. Голова на плечах, уже изрядно полысевшая к экватору третьего десятка, у соседа, безусловно, имелась, в ней торжествовало лихое междуцарствие... Бессмертное веселье сменялось приступами депрессивного психоза с метанием в стену предметов быта и вообще метаниями по жизни.
Шороху на всю общажную округу сосед наводил нешуточного. Да и не только общажную. Толя (так его тогда звали) был равнонеугомонен и на семинарах, вступая в перепалки с преподами, и на всевозможных протестных мероприятиях, включая навальнистские <strike>правые</strike> марши, где он орал в рупор злые слова, за что его задерживали. Крупнейший ТВ-канал оппозиции брал у него интервью прямо из нашей пошарпанной комнатушки, чем Толя неистово гордился (посмотрите, дескать, как «бытуют» студенты МГУ!).
Словом, сосед жил свою лучшую жизнь, манифестарно сменил имя и, кажется, гендер (я не разбираюсь), а я клял свой первый курс, ибо вместо желанной интеллигентной среды очутился в филиале ада, липкого, терпкого и пахучего. И там, под аккомпанемент чьего-то похмельного зубовного скрежета, снова пили, дрались и плакали многоликие дионисийские существа.
Напылив и накопытив кругом, как и полагается подобному типажу, Толя вскоре пропал из моей жизни под всё тот же дьявольский свист. Промучившись год в газовой камере моих университетских надежд я собрал манатки и съехал от греха в другую общагу. Пересекались затем разве что в факультетской курилке, перекидываясь смешками и колкостями (экс-сосед любил деланно обижаться на моё крепкое рукопожатие).
Вскоре Толю отчислили. Не сдал, кажется, логику. Потом то ли перепоступил, то ли вышел в академ и восстановился. Подобное Толя проделывал с завидной ловкостью и регулярностью ещё много раз. Так что моё поступление в аспирантуру через много лет пришлось на его бакалавриат. Кажется, на второй или третий курс.
Преподаватели в университете шутят, что жены стареют, а третьекурсницы никогда. Толя был, скажем так, нраву эстетического, и тоже отчаянно не хотел стареть, раз за разом уходя с третьего курса в академ и снова на него возвращаясь. И хотя лысина становилась всё более внушительной, а в глаза всё сильнее бросалась щуплость и сгорбленность — нет, не фигуры даже, а как-то сразу всей Толиной натуры, — мой сосед оставался верным однажды выбранному пути.
Крайний раз я видел его в январе на Курском вокзале. Сухо поздоровались, он то ли спешил, то ли не хотел со мной говорить. Может, и правда боялся куда-то не успеть. Толю вот-вот настигала тридцатка.
Рубеж, за которым. Что?
Вопрос, уже не имеющий значения. Толя умер в конце марта, навсегда оставшись вечным студентом, озорным призраком общежития, чьим-то другом и сыном, странствующим философом и Бог ведает кем ещё.
Той осенью далекого первого курса он как-то признался, что не любит Достоевского. Я же любил. Тогда он отдал мне пылившиеся в его книжках карточки с Ф.М. Сегодня я нашёл их в своих чёрных томиках ФМД и понял, что в сущности их даритель остался для меня таким постаревшим достоевским мальчиком. Неприкаянный, с оголёнными нервами и обострённым чувством справедливости, беснующийся от невозможности эту справедливость найти, он протанцевал по жизни каким-то разбрасывающимся смерчем и стих на горизонте.
Вот сборник текстов, который он составил с ещё одним моим давнишним однокурсником. Дерзко ницшеанские, эти тексты призывают постчеловека, провозглашают поедание жути смехом и прорицают великую полночь. Один из наиболее личных мотивов здесь — мотив вопрошания: «Кто мы? Мы замерли в жутком молчании своего вопрошания».
Толя жил в модусе этого вопрошания. Так он стал Леонардом, потом кем-то ещё, и ещё кем-то.
В какой-то момент нить теряется, след обрывается, язык заплетается. Человек уходит или просто находит ответ на вопрос о себе, переключаясь из модуса вопрошания в иной, внеязыковой модус.
Об этом явно что-то знал уважаемый Толей Витгенштейн, но он уже не расскажет.
Да и рано нам ещё о таком знать.
В общаге на первом курсе со мной случился сосед мечты. Ночи не спал, дни не учился. Ворвался в МГУ из некоего театрального училища, а туда из детдома. Голова на плечах, уже изрядно полысевшая к экватору третьего десятка, у соседа, безусловно, имелась, в ней торжествовало лихое междуцарствие... Бессмертное веселье сменялось приступами депрессивного психоза с метанием в стену предметов быта и вообще метаниями по жизни.
Шороху на всю общажную округу сосед наводил нешуточного. Да и не только общажную. Толя (так его тогда звали) был равнонеугомонен и на семинарах, вступая в перепалки с преподами, и на всевозможных протестных мероприятиях, включая навальнистские <strike>правые</strike> марши, где он орал в рупор злые слова, за что его задерживали. Крупнейший ТВ-канал оппозиции брал у него интервью прямо из нашей пошарпанной комнатушки, чем Толя неистово гордился (посмотрите, дескать, как «бытуют» студенты МГУ!).
Словом, сосед жил свою лучшую жизнь, манифестарно сменил имя и, кажется, гендер (я не разбираюсь), а я клял свой первый курс, ибо вместо желанной интеллигентной среды очутился в филиале ада, липкого, терпкого и пахучего. И там, под аккомпанемент чьего-то похмельного зубовного скрежета, снова пили, дрались и плакали многоликие дионисийские существа.
Напылив и накопытив кругом, как и полагается подобному типажу, Толя вскоре пропал из моей жизни под всё тот же дьявольский свист. Промучившись год в газовой камере моих университетских надежд я собрал манатки и съехал от греха в другую общагу. Пересекались затем разве что в факультетской курилке, перекидываясь смешками и колкостями (экс-сосед любил деланно обижаться на моё крепкое рукопожатие).
Вскоре Толю отчислили. Не сдал, кажется, логику. Потом то ли перепоступил, то ли вышел в академ и восстановился. Подобное Толя проделывал с завидной ловкостью и регулярностью ещё много раз. Так что моё поступление в аспирантуру через много лет пришлось на его бакалавриат. Кажется, на второй или третий курс.
Преподаватели в университете шутят, что жены стареют, а третьекурсницы никогда. Толя был, скажем так, нраву эстетического, и тоже отчаянно не хотел стареть, раз за разом уходя с третьего курса в академ и снова на него возвращаясь. И хотя лысина становилась всё более внушительной, а в глаза всё сильнее бросалась щуплость и сгорбленность — нет, не фигуры даже, а как-то сразу всей Толиной натуры, — мой сосед оставался верным однажды выбранному пути.
Крайний раз я видел его в январе на Курском вокзале. Сухо поздоровались, он то ли спешил, то ли не хотел со мной говорить. Может, и правда боялся куда-то не успеть. Толю вот-вот настигала тридцатка.
Рубеж, за которым. Что?
Вопрос, уже не имеющий значения. Толя умер в конце марта, навсегда оставшись вечным студентом, озорным призраком общежития, чьим-то другом и сыном, странствующим философом и Бог ведает кем ещё.
Той осенью далекого первого курса он как-то признался, что не любит Достоевского. Я же любил. Тогда он отдал мне пылившиеся в его книжках карточки с Ф.М. Сегодня я нашёл их в своих чёрных томиках ФМД и понял, что в сущности их даритель остался для меня таким постаревшим достоевским мальчиком. Неприкаянный, с оголёнными нервами и обострённым чувством справедливости, беснующийся от невозможности эту справедливость найти, он протанцевал по жизни каким-то разбрасывающимся смерчем и стих на горизонте.
Вот сборник текстов, который он составил с ещё одним моим давнишним однокурсником. Дерзко ницшеанские, эти тексты призывают постчеловека, провозглашают поедание жути смехом и прорицают великую полночь. Один из наиболее личных мотивов здесь — мотив вопрошания: «Кто мы? Мы замерли в жутком молчании своего вопрошания».
Толя жил в модусе этого вопрошания. Так он стал Леонардом, потом кем-то ещё, и ещё кем-то.
В какой-то момент нить теряется, след обрывается, язык заплетается. Человек уходит или просто находит ответ на вопрос о себе, переключаясь из модуса вопрошания в иной, внеязыковой модус.
Об этом явно что-то знал уважаемый Толей Витгенштейн, но он уже не расскажет.
Да и рано нам ещё о таком знать.
09.05.202519:26
Нерождённым детям Победы
День Победы — навсегда великий и пламенный. И всё же, когда отгремят парады и отзвучат песни, охрипнут динамики и голоса, оставшись наедине с самими собой, зададимся вопросом: а кто мы в этом дне? По какой благодати мы причащаемся символу Победы? Какие духовные практики его реально обеспечивают?
Размышляя об этом с опорой на Мамардашвили здесь ровно год назад, я проговаривал ряд опасений по поводу того модуса, в котором День Победы живёт в общественном сознании. Модус этот в ряде случаев этический (сознание долга перед Отцами). В большинстве же — наивно-эстетический, культурно-потребительский (Отцы воевали, чтобы Я жил). Есть, конечно, и совсем выродки естества (Отцы воевали, да будут прокляты Отца), но не о них речь. Речь о том, что, по-видимому, ни одна из стратегий не работает на возрастание и экспансию символа. В лучшем случае — по-леонтьевски его «подмораживает».
Между тем без (син)энергийной реактивации символы усыхают и изнашиваются. Энтропия теплохладности нарастает, так что символическая вселенная Победы рискует однажды погибнуть от «тепловой смерти». В сущности, это вопрос об онтологии символа. О том, чем и как может быть реально обеспечено символическое бытие.
Парадоксальность ситуации заключена ещё и в том, что вроде бы самоочевидная ориентация на культурно-историческое сохранение/консервацию символа также работает на его постепенное закукливание и самоотвод. Попытки произвести символическую реактивацию не символическими (как правило, грубо-медийными) средствами и вовсе дискредитируют этот День, поскольку онтологически несоразмерны ему.
По всей видимости, русскому онтосу только предстоит пройти тот путь, который Ницше описал в Заратустре на языке трёх превращений духа в пустыне, — но уже в отношении Победы.
Мы научились быть вьючными животными Победы, доверенно нести её святую память, эстетически любоваться её символикой.
Иные превзошли в себе эту природу и стали львами Победы — они доказали, что могут и сами победоносно господствовать, побеждать именем Победы, которое этически носят в себе. Но тот, кто отрицает, всегда негативно зависит от того, что он отрицает. Поэтому и эту яростно-львиную природу необходимо преодолеть… в пользу детской, непосредственно-творческой.
Нам только предстоит стать детьми Победы. Теми, кто утверждает её по умолчанию, в ком сознание Победы пульсирует как кровь, спокойно и естественно, не нуждаясь ни в чём, кроме себя самого. Тогда ценность Победы имеет шанс стать не данностью, но заданием — тем, чему только надлежит развернуться в качестве творческого проекта.
Если же нам это не удастся, то однажды, проснувшись в светлое 9 мая, можно просто не найти, чем обеспечить произносимые слова и производимые жесты (а ведь это удовольствие не из дешёвых). Это и станет концом Победы, началом поражения.
Тогда, чтобы отвести подозрения от себя, будут хаять сам праздник. Нарекут его милитаристским, кровавым, идеологичным, или как угодно.
Но День Победы тут будет не при чём. Обанкротится сам субъект, более неспособный платить по счетам собственной памяти.
День Победы — навсегда великий и пламенный. И всё же, когда отгремят парады и отзвучат песни, охрипнут динамики и голоса, оставшись наедине с самими собой, зададимся вопросом: а кто мы в этом дне? По какой благодати мы причащаемся символу Победы? Какие духовные практики его реально обеспечивают?
Размышляя об этом с опорой на Мамардашвили здесь ровно год назад, я проговаривал ряд опасений по поводу того модуса, в котором День Победы живёт в общественном сознании. Модус этот в ряде случаев этический (сознание долга перед Отцами). В большинстве же — наивно-эстетический, культурно-потребительский (Отцы воевали, чтобы Я жил). Есть, конечно, и совсем выродки естества (Отцы воевали, да будут прокляты Отца), но не о них речь. Речь о том, что, по-видимому, ни одна из стратегий не работает на возрастание и экспансию символа. В лучшем случае — по-леонтьевски его «подмораживает».
Между тем без (син)энергийной реактивации символы усыхают и изнашиваются. Энтропия теплохладности нарастает, так что символическая вселенная Победы рискует однажды погибнуть от «тепловой смерти». В сущности, это вопрос об онтологии символа. О том, чем и как может быть реально обеспечено символическое бытие.
Парадоксальность ситуации заключена ещё и в том, что вроде бы самоочевидная ориентация на культурно-историческое сохранение/консервацию символа также работает на его постепенное закукливание и самоотвод. Попытки произвести символическую реактивацию не символическими (как правило, грубо-медийными) средствами и вовсе дискредитируют этот День, поскольку онтологически несоразмерны ему.
По всей видимости, русскому онтосу только предстоит пройти тот путь, который Ницше описал в Заратустре на языке трёх превращений духа в пустыне, — но уже в отношении Победы.
Мы научились быть вьючными животными Победы, доверенно нести её святую память, эстетически любоваться её символикой.
Иные превзошли в себе эту природу и стали львами Победы — они доказали, что могут и сами победоносно господствовать, побеждать именем Победы, которое этически носят в себе. Но тот, кто отрицает, всегда негативно зависит от того, что он отрицает. Поэтому и эту яростно-львиную природу необходимо преодолеть… в пользу детской, непосредственно-творческой.
Нам только предстоит стать детьми Победы. Теми, кто утверждает её по умолчанию, в ком сознание Победы пульсирует как кровь, спокойно и естественно, не нуждаясь ни в чём, кроме себя самого. Тогда ценность Победы имеет шанс стать не данностью, но заданием — тем, чему только надлежит развернуться в качестве творческого проекта.
Если же нам это не удастся, то однажды, проснувшись в светлое 9 мая, можно просто не найти, чем обеспечить произносимые слова и производимые жесты (а ведь это удовольствие не из дешёвых). Это и станет концом Победы, началом поражения.
Тогда, чтобы отвести подозрения от себя, будут хаять сам праздник. Нарекут его милитаристским, кровавым, идеологичным, или как угодно.
Но День Победы тут будет не при чём. Обанкротится сам субъект, более неспособный платить по счетам собственной памяти.


05.05.202513:23
Главное здание МГУ как реализация евгенической программы Платона
Есть у админа одна шальная гипотеза:
в общежитие Главного здания МГУ не пускают никого, кроме студентов МГУ (ну, ещё родственников проживающих здесь студентов МГУ) из соображений евгеники.
Иных достойных храма науки объяснений, почему драконовские ковидные правила прохода всё ещё в силе — просто нет.
1) Вспомним, как важен для Платона топос собаки: стражи, из которых затем и рекрутируются учёные (философы), должны быть яростны к чужим и кротки к своим.
2) Кроме того, стражам возбраняется иметь частную собственность (то есть они буквально живут в обще-житии).
3) Рождаются же эти существа (и должны порождать) главным образом от себе подобных, чтобы не допустить преступного смешения генов и порчи породы.
Одним словом, ГЗ МГУ — идеальное государство в государстве, торжество платонизма.
Установив жёсткие системы генетической и интеллектуальной фильтрации, здесь выводят академических сверхчеловеков!
Есть у админа одна шальная гипотеза:
в общежитие Главного здания МГУ не пускают никого, кроме студентов МГУ (ну, ещё родственников проживающих здесь студентов МГУ) из соображений евгеники.
Иных достойных храма науки объяснений, почему драконовские ковидные правила прохода всё ещё в силе — просто нет.
1) Вспомним, как важен для Платона топос собаки: стражи, из которых затем и рекрутируются учёные (философы), должны быть яростны к чужим и кротки к своим.
2) Кроме того, стражам возбраняется иметь частную собственность (то есть они буквально живут в обще-житии).
3) Рождаются же эти существа (и должны порождать) главным образом от себе подобных, чтобы не допустить преступного смешения генов и порчи породы.
Одним словом, ГЗ МГУ — идеальное государство в государстве, торжество платонизма.
Установив жёсткие системы генетической и интеллектуальной фильтрации, здесь выводят академических сверхчеловеков!


06.05.202519:26
Сидел сегодня в Доме Лосева, глотал книгов и думал горькую думу — почему меня никто не предупредил вот об этом раньше!?
Когда пациент только начинал злоупотреблять Лосевым и ещё имел некоторые шансы на выживание.
Когда пациент только начинал злоупотреблять Лосевым и ещё имел некоторые шансы на выживание.


03.05.202513:09
Обнаружил нечто внушающее интеллектуальный трепет. Велик соблазн заняться, ввести в научный оборот.
Да и вообще признать, что русское ницшеанство неистребимо, проступает и будет проступать в самых неожиданных формах и встречаться в не менее неожиданных местах (книжная лавка Троице-Сергиевой Лавры). Сам Ницше автором обильно цитируется и упоминается. Зацитируем и мы один из бессмертных постулатов ницшеанской «мужской философии»:
В самом деле, не отдавать же бедного Ницше Делёзам с Фуко на поругание. Наш он, <strike>буржуинский</strike> правоконсервативный. Эдакий религиозный материалист, почти как Вл. Соловьёв, Лосев и Флоренский.
Пусть с особенностями.
Но на то и Всеединство. Чтобы никого не обделить, никого тотально не подвергнуть дискурсивным практикам исключения. Истина — то, что объединяет и солидаризует. Что разъединяет и ликвидирует, то не вполне истина, а подчас — вполне не истина.
«И пусть никто не уйдёт обиженный!».
Даже этот ваш Ницше…
Да и вообще признать, что русское ницшеанство неистребимо, проступает и будет проступать в самых неожиданных формах и встречаться в не менее неожиданных местах (книжная лавка Троице-Сергиевой Лавры). Сам Ницше автором обильно цитируется и упоминается. Зацитируем и мы один из бессмертных постулатов ницшеанской «мужской философии»:
«Беззаботными, насмешливыми, сильными — такими хочет нас мудрость: она — женщина и любит всегда только воина».
В самом деле, не отдавать же бедного Ницше Делёзам с Фуко на поругание. Наш он, <strike>буржуинский</strike> правоконсервативный. Эдакий религиозный материалист, почти как Вл. Соловьёв, Лосев и Флоренский.
Пусть с особенностями.
Но на то и Всеединство. Чтобы никого не обделить, никого тотально не подвергнуть дискурсивным практикам исключения. Истина — то, что объединяет и солидаризует. Что разъединяет и ликвидирует, то не вполне истина, а подчас — вполне не истина.
«И пусть никто не уйдёт обиженный!».
Даже этот ваш Ницше…
13.05.202509:18
От сумы и от диссертации не зарекайся


17.05.202512:18
«В американском докомпьютерном анекдоте университетский завхоз жалуется на физиков и биологов, которым нужны приборы: «То ли дело математики — им нужны только карандаши и резинки». И мечтательно: «А философам даже резинок не нужно...» Если философия есть философствование, то да. Эйнштейн о философах: «Как будто у них в животе то, что не побывало во рту».
М. Гаспаров, Записи и выписки
М. Гаспаров, Записи и выписки


14.05.202514:18
Я, конечно, всякое повидал, но к геисихазму меня жизнь не готовила.
Воистину дьявол прячется в печатной краске!
Воистину дьявол прячется в печатной краске!
16.05.202509:18
Как писал Алексей Цветков:
«Пушкин будущее наше
наше всё что есть вообще».
Посему извольте выплачивать свою ипотеку и не плакаться.
«Пушкин будущее наше
наше всё что есть вообще».
Посему извольте выплачивать свою ипотеку и не плакаться.
18.05.202520:33
Намедни осознал, что Кириллов — всё ещё главный для меня герой у Достоевского. Главенство это обусловлено тем, что Кириллов — герой-соблазн, герой-скандал, обратная сторона нашей духовности.
Его невозможно высветить в полноте, прожить, отпустить. Кириллов возвращается, он требует ответов на свои проклятые вопросы. Всегда одни и те же. И их ему необходимо предоставить.
Не буду перечислять эти вопросы (в конце концов, Кириллов задаёт каждому свои) но один из принципиальных — вопрос о воли к власти.
Делёз в качестве первой — и самой печальной — благородной истины Ницше выделял ту истину, что воля к власти может быть волей к ничто, волей к смерти. Кириллов вопрошает: на каком основании каждый из нас всякую минуту своей жизни не обращает волю к власти — в волю к ничто, с соответствующими, уже, впрочем, чисто техническими, выводами.
Предельно честный ответ на этот вопрос, без заныривания в фантомы социального, предполагает попадание в сферу тотальной безосновности, где основанием может служить только сам ответ, святое «Да», утверждение воли в акте самого этого утверждения, raison detre, причина быть. Ваша и ничья больше. Полуответы Кирилловым не принимаются.
Как точно сегодня процитировал Ницше мой друг применительно к одному смысложизненному сюжету:
«Лучше жить среди льдов, чем под теплыми веяниями современных добродетелей… Формула нашего счастья: одно Да, одно Нет, одна прямая линия, одна цель».
Пожалуй, Ницше тут даже несколько риторичен. На языке Кириллова это звучало бы так:
«Есть ли иная жизнь, чем жизнь среди льдов? Жизнь под теплыми веяниями современных добродетелей?» И «возможна ли иная формула жизни, чем: одно Да, одно Нет, одна прямая линия, одна цель?».
Кириллов — герой одного Да и одного Нет. Но из этого одного, как из семени, прорастаёт затем вся цветущая сложность многого, которое только и может быть обеспечено этим одним — Да или Нет.
Его невозможно высветить в полноте, прожить, отпустить. Кириллов возвращается, он требует ответов на свои проклятые вопросы. Всегда одни и те же. И их ему необходимо предоставить.
Не буду перечислять эти вопросы (в конце концов, Кириллов задаёт каждому свои) но один из принципиальных — вопрос о воли к власти.
Делёз в качестве первой — и самой печальной — благородной истины Ницше выделял ту истину, что воля к власти может быть волей к ничто, волей к смерти. Кириллов вопрошает: на каком основании каждый из нас всякую минуту своей жизни не обращает волю к власти — в волю к ничто, с соответствующими, уже, впрочем, чисто техническими, выводами.
Предельно честный ответ на этот вопрос, без заныривания в фантомы социального, предполагает попадание в сферу тотальной безосновности, где основанием может служить только сам ответ, святое «Да», утверждение воли в акте самого этого утверждения, raison detre, причина быть. Ваша и ничья больше. Полуответы Кирилловым не принимаются.
Как точно сегодня процитировал Ницше мой друг применительно к одному смысложизненному сюжету:
«Лучше жить среди льдов, чем под теплыми веяниями современных добродетелей… Формула нашего счастья: одно Да, одно Нет, одна прямая линия, одна цель».
Пожалуй, Ницше тут даже несколько риторичен. На языке Кириллова это звучало бы так:
«Есть ли иная жизнь, чем жизнь среди льдов? Жизнь под теплыми веяниями современных добродетелей?» И «возможна ли иная формула жизни, чем: одно Да, одно Нет, одна прямая линия, одна цель?».
Кириллов — герой одного Да и одного Нет. Но из этого одного, как из семени, прорастаёт затем вся цветущая сложность многого, которое только и может быть обеспечено этим одним — Да или Нет.


03.05.202508:00
Тем временем на просторах Необъятной обнаружено обиталище философов.
Проникнуть внутрь админ не решился. Да и нет нужды. Аристофан всё описал за нас ещё две тысячи лет назад. С тех пор едва ли что-то кардинально поменялось:
***
Стрепсиад
…Открой, открой скорее мне в мыслильню дверь,
Сократа видеть я хочу великого!
К нему иду в науку, дверь открой скорей!
(Дверь открывается, видны ученики.)
Геракл великий, это что за чудища?
Ученик
Чему дивишься, за кого ты принял их?
Стрепсиад
Да за спартанцев пленных, взятых в Пилосе.
Но в землю почему они уставились?
Ученик
Разыскивают то, что под землей.
Стрепсиад
Ага.
Чеснок! Не надо, не трудитесь, милые,
Я знаю место, там растет отличнейший.
А те, что в кучу скучились, чем заняты?
Ученик
Они глубины Тартара исследуют.
Стрепсиад
Зачем же в небо этот поднял задницу?
Ученик
Считает звезды собственными средствами!
(Ученикам, подбегающим к двери.)
Идите в дом, чтоб здесь он не застигнул вас.
Стрепсиад
Нет, нет, не надо! Пусть они останутся!
Поговорю я с ними о делах моих.
Ученик
Никак нельзя! Им строго запрещается
Дышать так долго чистым, свежим воздухом.
(Ученики уходят.)
Аристофан, «Облака»
Проникнуть внутрь админ не решился. Да и нет нужды. Аристофан всё описал за нас ещё две тысячи лет назад. С тех пор едва ли что-то кардинально поменялось:
***
Стрепсиад
…Открой, открой скорее мне в мыслильню дверь,
Сократа видеть я хочу великого!
К нему иду в науку, дверь открой скорей!
(Дверь открывается, видны ученики.)
Геракл великий, это что за чудища?
Ученик
Чему дивишься, за кого ты принял их?
Стрепсиад
Да за спартанцев пленных, взятых в Пилосе.
Но в землю почему они уставились?
Ученик
Разыскивают то, что под землей.
Стрепсиад
Ага.
Чеснок! Не надо, не трудитесь, милые,
Я знаю место, там растет отличнейший.
А те, что в кучу скучились, чем заняты?
Ученик
Они глубины Тартара исследуют.
Стрепсиад
Зачем же в небо этот поднял задницу?
Ученик
Считает звезды собственными средствами!
(Ученикам, подбегающим к двери.)
Идите в дом, чтоб здесь он не застигнул вас.
Стрепсиад
Нет, нет, не надо! Пусть они останутся!
Поговорю я с ними о делах моих.
Ученик
Никак нельзя! Им строго запрещается
Дышать так долго чистым, свежим воздухом.
(Ученики уходят.)
Аристофан, «Облака»


11.05.202509:49
Сверхурочные розановские медитации — в память обо всех <strike>Больновых и Костыляевых</strike> люто ботающих в эти майские:
16.II.1914
«Пока он был юн, зелен и свеж, его держали над книгою. Когда же одряхлел, ему напомнили, что пришла пора любви.
Он женился.
Дети рождались хилыми. И в младенчестве умирали. И жена, и он возились с докторами. Рождали и хоронили.
Выжил из детей один. Он был слабоумен и не мог учиться. Небольшой капитал, оставленный родителями, он пролечил, проел и проковылял.
Когда умер — клюку его положили с ним в гроб. Поставили дорогой памятник и написали на нем:
Здесь покоится
последний из славного рода
КОСТЫЛЯЕВЫХ»
Розанов, «Мимолётное»
16.II.1914
«Пока он был юн, зелен и свеж, его держали над книгою. Когда же одряхлел, ему напомнили, что пришла пора любви.
Он женился.
Дети рождались хилыми. И в младенчестве умирали. И жена, и он возились с докторами. Рождали и хоронили.
Выжил из детей один. Он был слабоумен и не мог учиться. Небольшой капитал, оставленный родителями, он пролечил, проел и проковылял.
Когда умер — клюку его положили с ним в гроб. Поставили дорогой памятник и написали на нем:
Здесь покоится
последний из славного рода
КОСТЫЛЯЕВЫХ»
Розанов, «Мимолётное»


29.04.202512:02
Пути к философии воистину неисповедимы.
Никогда не знаешь, где окаянная подстерегает на этот раз.
Никогда не знаешь, где окаянная подстерегает на этот раз.
30.04.202519:21
Розановские медитации — сегодня о том, что в России есть, а что только кажется, что есть:
«15.IV.1915
В России только кажется, что 8 университетов и 500 гимназий и 15 000 каких-то школ...
Это — мундиры, формы без содержания. Сути нет. Суть просто в мужике, который пашет себе хлеба, в попе, который служит себе обедню, и в солдате, который «провожает глазами начальство» (ну и защищает отечество; солдат — молодец).
Прочее — мишура и только кажется, что есть»
В. Розанов, Мимолётное.
«15.IV.1915
В России только кажется, что 8 университетов и 500 гимназий и 15 000 каких-то школ...
Это — мундиры, формы без содержания. Сути нет. Суть просто в мужике, который пашет себе хлеба, в попе, который служит себе обедню, и в солдате, который «провожает глазами начальство» (ну и защищает отечество; солдат — молодец).
Прочее — мишура и только кажется, что есть»
В. Розанов, Мимолётное.
Ko'proq funksiyalarni ochish uchun tizimga kiring.