— Дима! — зовет принцесса. Она уже разобралась с платьем и теперь указывает зонтиком на ближнюю тень, расползающуюся на несколько фигур.
Димка до сих пор удивляется, как во все это угодила она, такая хрупкая, точно хрустальный колокольчик. И как чудовища не добрались до нее, не схватили за пятку, не утащили в пыльное — хотя какая там пыль: Димка старательно наводит в комнате чистоту — подкроватье. Принцессино любопытство безмерно, она практически не боится — возможно, потому что рядом всегда Димка. Герой с совсем не героической близорукостью, который без очков едва ли отличил бы монстра от дерева. Или от пакета. Или от енота.
Перья… перья были повсюду. Когда Кёхэй заходилась кашлем, казалось, они летели даже изо рта. Ежедневно Ёнма Кан выметал их за порог, а пробегающая мимо ребятня ловила особенно забавные, покрытые нежными завитками, и загадывала на них желания, сдувая в сторону молчаливого угрюмого леса. Тот ощетинился чернеющими пиками елей, сделавшись ещё недружелюбнее. Но именно этим он и привлекал Кёхэй – и та порой просто уходила. Туда, где её не видно. Туда, где её не слышно. А возвращалась – с грибами в подоле и мелкими ягодами, которые тут же раздавала.
— На самом деле весь новый мир — одна сплошная аномалия.
- Ты птица, - донеслось до её ушей, втекло в них ядом. За большими отцом и матерью высился Человек В Чёрном, покуривая трубку. А по его наряду летали невесомые серебряные шелкопряды, выбравшиеся из коконов – вопреки человеческой прихоти.
- А ты, стало быть, господин очевидность, - вяло огрызнулась Кёхэй. А когда к её истерзанному животу прижали пропитанную чем-то тошнотворным тряпку, зашипела – совсем не как птица.
- Обычно люди, охваченные отчаянием, становятся псами.
Тень вьётся вдалеке, но Кирилл чувствует их связь — не как якорь, который не давал потеряться, а как поводок, удерживающий монстра.
Кирилл тормозит машину у дома ровно в тот момент, когда Лиза с Николаем поднимаются по высокому крыльцу к подъезду, шатаясь из стороны в сторону, с каким-то диким рёвом. Бормочет:
— Они что, этот букет в дом Сюзанны потащат? Им же вся квартира пропахнет!
— Поверь мне, это не самое страшное. Однажды Лиза вот также принесла домой утку. Живую. И заявила, что та теперь живёт с нами.
Хотя одноклассники зовут Тоху далеко не Цербером, а попроще — Псиной.
Но, как в стихотворении Маршака про багаж, собака подросла: Тоха вытянулся, сменил детскую округлость на привлекательную для девчонок подростковую угловатость, обзавелся улыбкой, от которой даже привыкшая к нему Роза иногда краснеет. Одноклассницы все еще кричат ему в спину оскорбления, но куда менее уверенно. У Тохи все еще котлеты в термосе, желтоватые рубашки, папины ботинки. Хотя он подрабатывает. Хотя может позволить себе что получше. Но, как говорит сам Тоха, на мангале вертел он статусность. И это звучит взросло.
Представлюсь еще раз: Мое Величество Мартина-Марина-Марти, гадючка, ведьма, ментовский волчонок и много чего еще.
Звучит дико, да, но про меня вечно говорят противоположное. Так, будто я — франкенштейнов монстр, сшитый из десятка людей: хороших, плохих, умных, глупых, честных, лживых, талантливых, бездарей. Но правда ведь, всё это я. Такая вот. И мне ок. В отличие от большинства друзей я воспринимаю свой характер как форму ушей или носа, не пытаюсь менять, нежно люблю и лелею каждого тараканчика в голове.
Еду из общего котла ненавидели все: кого-то раздражало жёсткое, почти не жующееся мясо; кто-то устал от липнущей к зубам рыбьей шкурки; у кого-то от определённых трав во рту переставал помещаться язык.
Все, кроме глупой девочки.
Ей одинаково нравились и хрустящие на зубах мелкие кости, и аромат веточек, почему-то попавших в похлёбку, а не в огонь, и что-то студенисто колышущееся на деревянной ложке. Глупая девочка предпочитала не задумываться о том, чем же это могло быть, ходило ли оно, ползало или случайно влетело в окно. Она вообще редко задумывалась.
- Как же здорово, - мурлыкала она себе под нос, пока все наперебой ругали дымящееся варево - естественно, вместе, сплочённые как никогда. - Когда есть то, что так объединяет. Как клей.
"Оно и на вкус - как клей", - подумала она вдогонку. И слила немного в недавно освободившийся от зелья пузырёк: может, и правда пригодится.
Кто знает, вдруг сероватым густым варевом можно и лошадей мыть, и голову. И врагов стращать!
Пока я не самозакопался, переключусь-ка на особей посимпатичнее и поумнее. На Дэна, например. Данилу. Нашего Левитана. Почему Левитан? Это первый художник, которого я вспомнил. Я вообще в художниках не разбираюсь, но Данька талант. И удивительно, как талант умещается в таком… эльфийском теле. Но Дэн не обидится, если я даже ткну его пальцем и посоветую: «Иди качайся, рисовальщик». И не нарисует на меня шарж с ослиными ушами. Это болтовня, что художники — существа мстительные. Некоторые почти святые. На святого он похож: спокойный и упорный. Чего стоит один факт: каждый день Дэн встает в шесть утра, чтобы к занятиям добраться в Москву от Наро-Фоминска. А после школы еще работает в художественном магазине. Носится как бельчонок, но будто и не устает. Впрочем… художники. Кто знает, на каких батарейках они работают?
— Дима! — зовет принцесса. Она уже разобралась с платьем и теперь указывает зонтиком на ближнюю тень, расползающуюся на несколько фигур.
Димка до сих пор удивляется, как во все это угодила она, такая хрупкая, точно хрустальный колокольчик. И как чудовища не добрались до нее, не схватили за пятку, не утащили в пыльное — хотя какая там пыль: Димка старательно наводит в комнате чистоту — подкроватье. Принцессино любопытство безмерно, она практически не боится — возможно, потому что рядом всегда Димка. Герой с совсем не героической близорукостью, который без очков едва ли отличил бы монстра от дерева. Или от пакета. Или от енота.
@rumexarium
@sabinoirart
@fekhner_art
@fufius_sun
@lumenflavum
Нет ничего бесконечнее того, что не имеет начала. Как, например, был бесконечным червяк (глупой девочке до сих пор не удалось понять, где у него голова) или папины нравоучения. А ещё холод, жара и еда из обеденного котла. Сколько бы раз глупая девочка ни подходила, в нём всегда что-то плескалось. Слишком густое для супа, слишком жидкое для жаркого. Дрожащее от одного лишь её грозного вида. Глупой девочке нравилось казаться грозной. Для этого она носила похожие на черепашьи панцири наплечники и ведроподобный шлем. И, конечно же, гербовую накидку, которой с удовольствием утирала грязные руки и нос.
Всю жизнь глупая девочка равнялась на своего явно бесконечного папу: тот и огонь разжигать умел, никого не подпалив, и мясо вкусное жарил, не превращая его в горстку угольков, и даже нелюдь проклятую убивал молча, не ругаясь прескверно. "А можешь паучье яйцо с чумного медведя мне принести?" - спросила однажды глупая девочка, пытаясь закатать штаны до бёдер - такое у неё сегодня было развлечение. "Совсем ополоумела?" - устало вздохнул папа и испарился, оставив её и дальше крутить одежду в задумчивости. "Может", - решила тогда глупая девочка. Но ничего никому не растрепала. Пускай удивятся, когда у неё будет яйцо с чумного медведя, а у них - нет. И неважно, что кроется внутри туго замотанного кокона. Даже если там на самом деле и не пауки вовсе, а самый до необыкновенного обыкновенный бесконечный червяк.
Зеленый вокзал в асфальтовом венке транспортных колец — особенный. Под здешним мостом не живут тролли и феи, но чудес хватает. Например, тут словно никогда не спят. Днем и ночью вокзал шумно дышит человечьими потоками, поездами и надеждами. Здесь правит западный ветер. Он дует в Европу вопреки всем страшным сказкам о ней, дует от Минска до Венеции.
- Ты птица, - донеслось до её ушей, втекло в них ядом. За большими отцом и матерью высился Человек В Чёрном, покуривая трубку. А по его наряду летали невесомые серебряные шелкопряды, выбравшиеся из коконов – вопреки человеческой прихоти.
- А ты, стало быть, господин очевидность, - вяло огрызнулась Кёхэй. А когда к её истерзанному животу прижали пропитанную чем-то тошнотворным тряпку, зашипела – совсем не как птица.
- Обычно люди, охваченные отчаянием, становятся псами.
