"Первое мая - праздник пролетариата, а я себя к пролетариям не причисляю. Я... признаю праздники общенародные, а не классовые. Потому вы меня и встретили с бантиком в день свержения самодержавия. Я, слава богу, не меньшевик и не большевик" (с.323)
"Я за социалистов был, пока они за свободу боролись <...>, а теперь социалисты натравливают рабочих на интеллигенцию, солдат на офицеров, и ты хочешь, чтобы я оставался социалистом? А вы, большевики, - вы прямые пораженцы и, с моей точки зрения, изменники! Играете в руку немцам, недаром газеты начали писать..." (с. 323)
"- Ты, Мишка, дурак и скот! - рассердился Костя. - Выперла-таки наружу буржуазная порода! Идём, Оля, ну его к чёрту, нечего с ним разговаривать!
Михаил прошипел им вслед:
- Погоди, я тебе этого "скота" припомню!..
Когда они немного отошли, Оля, поежившись, точно от холода, сказала:
- Как люди быстро становятся чужими! Ведь если б пришлось, Мишка, мог бы в тебя стрелять
- И я в него! - не задумываясь, отвечал Костя!" (с.323)
Но понадобится ещё война против затевающих войны(с.154)
И он, Сергей, убивает для того, чтобы приблизить день, когда на земле убивать друг друга не будут.
Нет, это было не просто, очень не просто - решиться убить. Но другой дороги не было. Как прав Ян Карлович, как прав! Две враждебные силы живут на одной земле, обе эту землю считают своей, только своей, ни одна другой не уступит ее добровольно, и каждый раз при столкновении этих сил будет только так, только так, как получилось сегодня между ним, Осокиным, и Жильцовым. И только потому, что Осокин на мгновение опередил Жильцова, не он валяется на этой мокрой земле, а Жильцов.
Наблюдая Скугарева, Костя всё больше в него влюблялся - трудно передать то чувство поклонения, какое Володя в нём пробуждал. "Вот у кого слово не расходится с делом, - думал он. - Кроме революционной работы, у него ничего нет. А у меня и девушки-то на уме, и футбол, и петь-то я люблю, и рисовать, и охотиться... Всё это надо побоку!"(с.156).
– Что ж поделаешь? Вон что поп-то сказал на молебне: ежели не хрестьянству, так кому же Расею защищать?
– Некому, родимая, больше некому…
– … Уж и ума не приложу, как тогда: и без мужика, и без лошади?
На смену женским голосам послышались мужские. Голос помоложе спрашивал, а постарше… отвечал.
– А если немец нас пересилит, кого же он нам в цари посадит? Своего, что ли, немца?
– Цари-то помирятся. Они, слышь, между собой родня. Отсыплет наш-то немцу из мужицкого закрома, сколько энтот запросит, вот и вся недолга! (Астров В. Огни впереди. Круча. М., 1974. С. 79).
Людмила тихонько фыркнула, а дед [сельский поп – прим.], покосившись на внучку, продолжал:
– Я ведь нынче заделался каким-то, прости, господи, агитатором. Благочинный нас собрал, читали мы синодские циркуляры, о проповедях на военные темы толковали. Да что ж, всё это я и в газете могу вычитать: за веру, царя и отечество. Да мужику-то этого мало, он доискивается, что там, на самом дне, лежит? За что воюем, за чью выгоду? <…> Ему, милый мой, не ответишь – вот как ты мне сейчас объяснял, – что мы французским банкирам задолжали: он те скажет: «Я у них не брал!». Уж я их, мужиков, вот как насквозь изучил! Они привыкли, что их везде надувают, вот и боятся: дескать, не затевают ли господа на нашей кровушке нажиться?
– Но, папа, вы можете им сказать, что после победы Россия приобретет новые земли. Овладеем Дарданеллами, возрастёт хлебный вывоз, хлеб подорожает, крестьянину прямая выгода <…>
– Погоди, погоди, милый мой, не торопись! Насчёт новых земель знаешь, что мне сказал на днях Ермолай Нагорнов? «У нас, говорит, своей земли хватат, на кой нам чужая?».
– «Хватат!» – усмехнулся Борис.– Если им своей хватат, зачем они в пятом году на воейковскую зарились?
– Вот как раз про неё-то Ермолай и сказал: «У нас, говорит, своя воейковская под боком, мы её ещё не завоевали!» (с. 81-82)
В среде еланской интеллигенции было несколько «почтенных» пожилых лиц, считавших себя социалистами. Они принимали какое-то участие в событиях пятого года, кое-кто из них высылался, потом осели на легальной работе и отреклись от «подполья» <…> в годы войны превратились в «оборонцев» – сторонников гражданского мира с буржуазией и самодержавием. Они отказывали ученическим кружкам в квартирах под собрания. Молодёжь насмешливо прозвала их «зубрами» (с. 114).
