Я провёл два года, собирая «промывочную жидкость», кишечный сок, слюну и кровь у пациентов с различными заболеваниями. За следующие два года я опубликовал несколько статей и написал докторскую диссертацию. Одурманенный этим скромным успехом, я наивно решил построить карьеру в науке и получил более высокую должность в том же отделе. Это была ошибка: я быстро разочаровался в академической жизни. Менее чем через полтора года я ушёл, чтобы занять должность старшего регистратора в Йоркшире. Моя исследовательская карьера, бесславно сошедшая на нет, всё же дала мне ценный урок. Я понял, что мне не хватает любознательности настоящего учёного. Я мог бы продвигаться по академической лестнице традиционным путём, но у меня был низкий порог терпимости к рутине, и, хоть я и был циничен, я не был достаточно циничным. Я гордился публикацией в The Lancet и степенью MD, но этого было достаточно, и я с облегчением вернулся к клинической работе. Три года, проведённые в качестве научного сотрудника, с утилитарной точки зрения прошли не зря: я достиг поставленных целей, но это был холодный, безрадостный процесс, и я не создал ничего по-настоящему значимого.

Хотя я не внёс существенного вклада в науку, я многое узнал о том, как устроены медицинские исследования. Лишь немногие учёные руководствовались научным любопытством; старшие академики, с которыми я сталкивался, двигались в основном карьерными интересами — публикациями, грантами, повышениями и премиями. Медицинская лаборатория — это фабрика, производящая сырьё в виде данных. Из этих данных можно сделать что угодно: доклады на конференциях, статьи в журналах, диссертации, успешные заявки на гранты и даже авиамили. То, что происходило в соседних больничных палатах, имело мало значения, кроме как источника биоматериалов («клинического материала») для этих данных.

Академические брамины — профессора, заведующие кафедрами и деканы — обладали огромной властью над назначениями, даже на должности с минимальной научной составляющей. Они заседали в комитетах. Они распределяли гранты между собой. Их клиническая нагрузка часто была чистой формальностью, поскольку NHS в те годы держалась на опытных «младших» врачах. Старшие регистраторы, особенно в хирургии, нередко приближались к сорока годам, прежде чем получали должность консультанта. Зачастую они были куда более компетентны, чем сами консультанты, особенно академические.

Один такой академик-консультант проводил обход раз в неделю. Его решения были настолько абсурдными, опасными и стабильно ошибочными, что старшая медсестра и старший регистратор были вынуждены проводить «настоящий» обход после того, как сначала провели этого шута по палатам в бутафорском спектакле. Другой академик — хирург — был настолько опасен в операционной, что

Once an LV thrombus has been diagnosed, OAC therapy (warfarin or NOAC) should be considered for 3–6 months, guided by repeated echocardiography or CMR and with consideration of bleeding risk and the need for concomitant antiplatelet therapy.

«То, как одеты медицинские работники, то, как они преподносят себя и как они разговаривают с пациентом, вот этому всему также нужно учить для того, чтобы они не просто знали клинические рекомендации, а чтобы они могли еще правильно объяснить это все пациенту», — объяснила Самойлова.

Согласно нему, функции лечащего врача может взять на себя фельдшер или акушер «в случае неукомплектованности или недостаточной укомплектованности» медучреждения педиатрами, терапевтами, врачами общей практики и акушерами-гинекологами, а также в случае их временного отсутствия. Такие функции получает и фельдшер бригады скорой помощи.

According to the researchers, there was no evidence of excess harm in regard to morality, ischemic bleeding or major bleeding.

Meaning These results suggest that optimizing surgeon stress may offer an avenue to improve surgical performance, with increased stress benefitting patient outcomes for experienced surgeons.