Схоларий | Петр Пашков
03.05.202511:10
Чтобы вы понимали, насколько там все запущено (повторюсь — и это хороший историк, в общем):
«Евсевий Никомедийский был влиятельным придворным Лициния [которого Константин победил в ходе гражданской войны годом ранее]. <...> Вполне возможно, что богословие единосущия, утверждённое в Никее, которое не было частью церковной традиции и сбило с толку многих подписавшихся под ним, было специально разработано, чтобы скомпрометировать Евсевия Никомидийского, который был известен тем, что утверждал, что Сын не был рождён из сущности Отца».
Kaldellis A. The New Roman Empire: A History of Byzantium. Oxf., 2024. P. 84
«Евсевий Никомедийский был влиятельным придворным Лициния [которого Константин победил в ходе гражданской войны годом ранее]. <...> Вполне возможно, что богословие единосущия, утверждённое в Никее, которое не было частью церковной традиции и сбило с толку многих подписавшихся под ним, было специально разработано, чтобы скомпрометировать Евсевия Никомидийского, который был известен тем, что утверждал, что Сын не был рождён из сущности Отца».
Kaldellis A. The New Roman Empire: A History of Byzantium. Oxf., 2024. P. 84
से पुनः पोस्ट किया:
Академия журнала «Фома»
24.04.202514:02
«Имя розы»: о чем эта книга и стоит ли ее читать? Петр Пашков
«Повсюду искал я покоя и в одном лишь месте обрёл его — в углу, с книгою».
Роман Умберто Эко «Имя розы» переступает все границы. Казалось бы, два монаха-интеллектуала расследуют убийства в монастыре XIV века. Но это перевоплощается в настоящую битву идей и взглядов.
Что это за идеи? Какой философский подтекст стоит за ними? И какое отношение средневековая стилизация имеет к нам?
В кадре:
🤩 Петр Пашков — кандидат теологии, историк, переводчик, старший преподаватель ПСТГУ.
🌍 Смотреть
🌐 Смотреть
📺 Смотреть
🤩 Благодарим Черниговское патриаршее подворье за помощь в работе над лекцией.
Проект реализуется при поддержке Президентского фонда культурных инициатив.
«Повсюду искал я покоя и в одном лишь месте обрёл его — в углу, с книгою».
Роман Умберто Эко «Имя розы» переступает все границы. Казалось бы, два монаха-интеллектуала расследуют убийства в монастыре XIV века. Но это перевоплощается в настоящую битву идей и взглядов.
Что это за идеи? Какой философский подтекст стоит за ними? И какое отношение средневековая стилизация имеет к нам?
В кадре:
🤩 Петр Пашков — кандидат теологии, историк, переводчик, старший преподаватель ПСТГУ.
🌍 Смотреть
🌐 Смотреть
📺 Смотреть
🤩 Благодарим Черниговское патриаршее подворье за помощь в работе над лекцией.
Проект реализуется при поддержке Президентского фонда культурных инициатив.
19.04.202520:23
Пойдем, Адам. Здесь только прах и тьма.
Пойдем, Адам. Для нас с тобой не место
здесь. Наверху давным-давно весна.
Там звёзды светят так, что в небе тесно.
Пойдем, Адам. Там травы и цветы.
Пойдем, Адам. И Еве вытри слезы.
Идем со Мной. Она, и Я, и ты
— нас ждут уже сережки на березе,
тебя, ее, Меня ждут муравьи —
ты помнишь их? А пчел, гудящих роем?
А львов, а птиц — ведь все они твои.
Пойдем, Адам. Скорей иди за Мною.
Пойдем, Адам. Для нас с тобой не место
здесь. Наверху давным-давно весна.
Там звёзды светят так, что в небе тесно.
Пойдем, Адам. Там травы и цветы.
Пойдем, Адам. И Еве вытри слезы.
Идем со Мной. Она, и Я, и ты
— нас ждут уже сережки на березе,
тебя, ее, Меня ждут муравьи —
ты помнишь их? А пчел, гудящих роем?
А львов, а птиц — ведь все они твои.
Пойдем, Адам. Скорей иди за Мною.
17.04.202516:00
«От Каиафы повели Иисуса в преторию. Было утро; и они не вошли в преторию, чтобы не оскверниться, но чтобы можно было есть пасху» (Ин. 18:28).
Убивать Бога — это можно.
Входить к язычникам — это нельзя.
Не перепутай.
Убивать Бога — это можно.
Входить к язычникам — это нельзя.
Не перепутай.
10.04.202519:02
Писал сейчас другу: по работе мы постоянно читаем святоотеческие тексты, так что со временем они начинают казаться почти банальными. А потом неожиданно спотыкаешься о такие слова:
ἵνα εἰδῶμεν οἱ αὐτοὶ μέγιστοί τε ὄντες καὶ ταπεινότατοι, ἐπίγειοι καὶ οὐράνιοι, πρόσκαιροι καὶ ἀθάνατοι, κληρονόμοι φωτὸς καὶ πυρὸς, εἴτ’ οὖν σκότους, ὁποτέρως ἂν νεύσωμεν; Τοιοῦτον τὸ κρᾶμα ἡμῶν, καὶ διὰ ταῦτα, ὡς γοῦν ἐμοὶ καταφαίνεται, ἵν’ ὅταν ἐπαιρώμεθα διὰ τὴν εἰκόνα, διὰ τὸν χοῦν συστελλώμεθα.
Чтобы знали мы: нет нам равных ни в величии, ни в ничтожестве; мы принадлежим земле -- и небу, наша жизнь мимолетна -- но вечна, мы наследуем свет -- или огонь и тьму, стоит только склониться к одному или к другому. Так смешаны мы, и это, думается мне, для того, чтобы прах смирял нас, когда мы станем гордиться образом Божьим.
И думаешь: Господи, мой Господи, откуда мне сие?..
Gregorius Nazianzenus. Oratio 14.7 // PG. 35. Col. 865
ἵνα εἰδῶμεν οἱ αὐτοὶ μέγιστοί τε ὄντες καὶ ταπεινότατοι, ἐπίγειοι καὶ οὐράνιοι, πρόσκαιροι καὶ ἀθάνατοι, κληρονόμοι φωτὸς καὶ πυρὸς, εἴτ’ οὖν σκότους, ὁποτέρως ἂν νεύσωμεν; Τοιοῦτον τὸ κρᾶμα ἡμῶν, καὶ διὰ ταῦτα, ὡς γοῦν ἐμοὶ καταφαίνεται, ἵν’ ὅταν ἐπαιρώμεθα διὰ τὴν εἰκόνα, διὰ τὸν χοῦν συστελλώμεθα.
Чтобы знали мы: нет нам равных ни в величии, ни в ничтожестве; мы принадлежим земле -- и небу, наша жизнь мимолетна -- но вечна, мы наследуем свет -- или огонь и тьму, стоит только склониться к одному или к другому. Так смешаны мы, и это, думается мне, для того, чтобы прах смирял нас, когда мы станем гордиться образом Божьим.
И думаешь: Господи, мой Господи, откуда мне сие?..
Gregorius Nazianzenus. Oratio 14.7 // PG. 35. Col. 865
05.04.202507:22
Ещё немного побурчу по поводу Рассела (хотя, конечно, это какое-то битьё лежачего).
«Уже на Феррарском соборе (1438), формально воссоединившем восточную и западную церкви, разгорелся спор, в котором византийцы отстаивали мнение о превосходстве Платона над Аристотелем».
Это называется «слышал звон, но не знаю, где он». В актах Ферраро-Флорентийского собора Платон упомянут ровно один раз (у Сиропула — ни разу), причем в предложении типа «Сократ и Платон суть подлежащие».
Возникает такой «мираж» вследствие загадочного мифа о том, что христианский Восток был платоническим, а Запад — аристотелевским. Это, кажется, действительно миф: если, скажем, св. Григорий Палама и обращался активно к наследию кого-то из философов, то это был в первую очередь Аристотель и его комментаторы типа Филопона. Платониками были Пселл и Итал, но своим платонизмом они спровоцировали как раз осуждение явно платонических идей.
Впрочем, спор, который Рассел помещает на соборе, действительно имел место, хотя и не был связан с собором: это была полемика Геннадия Схолария с Виссарионом и учениками Гемиста Плифона. В ее рамках Виссарион написал опус в защиту Платона (недавно переведен и издан на русском, кстати). Но это не был спор между греками и латинянами — это был философский спор среди самих греков, причем язычники и униаты стояли за Платона, а православные — за Стагирита.
Хотя когда в популярной исторической литературе речь заходит о Ферраро-Флорентийском соборе, я за голову хватаюсь заранее...
«Уже на Феррарском соборе (1438), формально воссоединившем восточную и западную церкви, разгорелся спор, в котором византийцы отстаивали мнение о превосходстве Платона над Аристотелем».
Это называется «слышал звон, но не знаю, где он». В актах Ферраро-Флорентийского собора Платон упомянут ровно один раз (у Сиропула — ни разу), причем в предложении типа «Сократ и Платон суть подлежащие».
Возникает такой «мираж» вследствие загадочного мифа о том, что христианский Восток был платоническим, а Запад — аристотелевским. Это, кажется, действительно миф: если, скажем, св. Григорий Палама и обращался активно к наследию кого-то из философов, то это был в первую очередь Аристотель и его комментаторы типа Филопона. Платониками были Пселл и Итал, но своим платонизмом они спровоцировали как раз осуждение явно платонических идей.
Впрочем, спор, который Рассел помещает на соборе, действительно имел место, хотя и не был связан с собором: это была полемика Геннадия Схолария с Виссарионом и учениками Гемиста Плифона. В ее рамках Виссарион написал опус в защиту Платона (недавно переведен и издан на русском, кстати). Но это не был спор между греками и латинянами — это был философский спор среди самих греков, причем язычники и униаты стояли за Платона, а православные — за Стагирита.
Хотя когда в популярной исторической литературе речь заходит о Ферраро-Флорентийском соборе, я за голову хватаюсь заранее...
30.04.202506:05
Вилка и суд Божий: между Византией и Европой XI в.
Небольшая история из XI столетия, наглядно показывающая разницу культурного уровня между Константинополем и Венецией. Те вещи, которые жительница Нового Рима (как, кстати, и мы) считала нормальными — есть вилкой, мыться не водой из канавы (в Венеции из-за болотистой местности не было нормальных колодцев и чистую воду можно было получить только в виде дождевой), отворачиваться от неприятных запахов средневекового города — воспринимались итальянским моралистом как преступная изнеженность.
Речь идет о византийской знатной девушке, родственнице императора Василия II, Марии Аригире (Аргиропулине), которая в 1004 г. стала женой Джованни Орсеоло, сына венецианского дожа. Она умерла от чумы в 1007 г.; ее смерть от болезни католический богослов и моралист Петр Дамиани и описывает (не без злорадства) как кару Божию.
* * *
«У дожа Венеции была жена — гражданка Константинополя, которая, надо сказать, так изнеженно, так утончённо жила и, будучи не только суеверной, но и, так сказать, склонной к вычурности (artificiosa), настолько тешила себя удовольствиями, что даже гнушалась мыться обычной водой; слуги её с большим трудом собирали отовсюду льющуюся с неба воду, чтобы приготовить для неё столь трудоёмкую ванну.
Кроме того, она не касалась своими руками пищи, но евнухи измельчали все её кушанья на мелкие кусочки, которые она затем подносила ко рту какими-то маленькими золотыми вилами с двумя зубцами (quibusdam fuscinulis aureis atque bidentibus), чревоугодница! Её опочивальня же была наполнена таким количеством всевозможных благовоний и ароматов, что нам даже стыдно об этом рассказывать, а слушатель, пожалуй, и не поверит.
Однако очевидное карающее возмездие показало, насколько, сколь ненавистна была всемогущему Богу гордыня этой женщины! Ибо обрушился на нее меч Божественного Суда, все тело ее подверглось тлению, так что все члены тела всецело увяли, а все покои ее наполнились совершенно невыносимым зловонием!..»
* * *
Petrus Damianus. Institutio monialis // PL. 145. Col. 744
Небольшая история из XI столетия, наглядно показывающая разницу культурного уровня между Константинополем и Венецией. Те вещи, которые жительница Нового Рима (как, кстати, и мы) считала нормальными — есть вилкой, мыться не водой из канавы (в Венеции из-за болотистой местности не было нормальных колодцев и чистую воду можно было получить только в виде дождевой), отворачиваться от неприятных запахов средневекового города — воспринимались итальянским моралистом как преступная изнеженность.
Речь идет о византийской знатной девушке, родственнице императора Василия II, Марии Аригире (Аргиропулине), которая в 1004 г. стала женой Джованни Орсеоло, сына венецианского дожа. Она умерла от чумы в 1007 г.; ее смерть от болезни католический богослов и моралист Петр Дамиани и описывает (не без злорадства) как кару Божию.
* * *
«У дожа Венеции была жена — гражданка Константинополя, которая, надо сказать, так изнеженно, так утончённо жила и, будучи не только суеверной, но и, так сказать, склонной к вычурности (artificiosa), настолько тешила себя удовольствиями, что даже гнушалась мыться обычной водой; слуги её с большим трудом собирали отовсюду льющуюся с неба воду, чтобы приготовить для неё столь трудоёмкую ванну.
Кроме того, она не касалась своими руками пищи, но евнухи измельчали все её кушанья на мелкие кусочки, которые она затем подносила ко рту какими-то маленькими золотыми вилами с двумя зубцами (quibusdam fuscinulis aureis atque bidentibus), чревоугодница! Её опочивальня же была наполнена таким количеством всевозможных благовоний и ароматов, что нам даже стыдно об этом рассказывать, а слушатель, пожалуй, и не поверит.
Однако очевидное карающее возмездие показало, насколько, сколь ненавистна была всемогущему Богу гордыня этой женщины! Ибо обрушился на нее меч Божественного Суда, все тело ее подверглось тлению, так что все члены тела всецело увяли, а все покои ее наполнились совершенно невыносимым зловонием!..»
* * *
Petrus Damianus. Institutio monialis // PL. 145. Col. 744
23.04.202507:51
Язвы от гвоздей и воскресение мертвых
В воскресении Христа самое для меня поразительное — это то, что Спаситель сохранил при Себе «язвы гвоздиные» — с ними явился ученикам, с ними вознесся на небо и с ними пребывает Его человеческая плоть в том сверхсущностном «месте», где пребывает Пресвятая Троица. В вечность возносится не просто творение, не просто плоть, а плоть со всеми отметинами и следами ее исторической земной жизни.
«Когда они говорили о сем, Сам Иисус стал посреди них и сказал им: мир вам. Они, смутившись и испугавшись, подумали, что видят духа. Но Он сказал им: что смущаетесь, и для чего такие мысли входят в сердца ваши? Посмотрите на руки Мои и на ноги Мои; это Я Сам; осяжите Меня и рассмотрите; ибо дух плоти и костей не имеет, как видите у Меня. И, сказав это, показал им руки и ноги» (Лк. 24:36-40).
Свт. Амвросий Медиоланский об этом пишет:
«Без сомнения, это было тело! На нем оставались шрамы от язв и следы от увечий, и дал Господь осязать их не только ради укрепления веры, но и ради их особого почитания. Не постыдился Он принятые за нас раны вознести на небо, не захотел освободиться от них, но явил их Богу Отцу как цену нашей свободы. Таким сажает Его одесную Себя Отец, с любовью принимая трофеи нашего спасения; и в венце Его страданий ради нас они драгоценнейшие украшения» [1].
И шире, если идти от воскресения Христа к нашему воскресению (ведь Он для того и воскрес, чтобы быть Ему «первенцем из умерших» (1 Кор. 15:20), задать образец для всех последующих воскресений). Воскресение мертвых, победа над смертью, суд Божий — все это не предполагает устранения истории. Христос остается со Своими язвами от гвоздей, остается Сыном Марии, сводным братом Иакова, учителем Петра. Григорий остается сыном Григория и другом Василия, Марк остается учителем Геннадия. Господь «отрет всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло» (Откр. 21:4) — прошло, но не исчезло. Это в некотором смысле мета-Пушкин: «И я грущу, и слезы лью, // Но строк печальных не смываю» — хотя слез тоже уже больше не будет, а строки все-таки останутся такими, какими были, печальными или радостными.
Очень хорошо об этом пишет св. Августин, который указывает на то, что для Бога, поскольку Он есть Истина, изменить прошлое — значит отречься от истины:
«Итак, положим, кто-то скажет: “Если Бог всемогущ, пусть сделает, чтобы бывшее сделалось не-бывшим”. Такой человек не понимает, что тем самым он говорит: “Если Он всемогущ, пусть сделает, чтобы истинное было ложным в том же отношении, в каком оно истинно”»[2].
Сравните это с концепцией апокатастасиса Оригена, у которой основной нерв в том и состоит, что история мира станет не-бывшей, что она сотрется в ничто и «конец будет возвращен к началу»[3]. В начале же вовсе «не было мира, но было нечто подобное тому, как мы представляем будущий всеобщий конец и цель, когда царство будет предано Богу и Отцу»[4]. «Конец и совершение (consummatio) святых будет заключаться в невидимом и вечном состоянии их… Но если они имели такое же начало, какой предстоит им конец, то, без сомнения, от начала они находились в состоянии невидимом и вечном»[5]. Одна сплошная невидимая вечность, без мира, в которой конец неотличим от начала. Ни язв, ни имен, ни отцов, ни детей, ни любимых — ничего.
Собственно, поэтому так важна наша временная жизнь, что в вечность мы уходим именно такими, каким стали во времени. Бог так трепетно относится к реальности, что в воскресении увековечил ее, а не уничтожил. «Всю жестокую, милую жизнь, // Всю родную, странную землю» — всю, вплоть до креста.
___
[1] Амвросий Медиоланский, свт. Толкование на Евангелие от Луки, Х 170 // Собрание творений. Т. 8. Ч. 2. М., 2020. С. 473, 481
[2] Augustinus. Contra Faustum, XXVI 5 // PL. 42. Col. 481
[3] Origen. On First Principles, III 6.3. Oxf., 2017. Vol. 2. P. 444.
[4] Origen. On First Principles, II 3.1. Oxf., 2017. Vol. 1. P. 156.
[5] Origen. On First Principles, III 5.4. Oxf., 2017. Vol. 2. P. 430
В воскресении Христа самое для меня поразительное — это то, что Спаситель сохранил при Себе «язвы гвоздиные» — с ними явился ученикам, с ними вознесся на небо и с ними пребывает Его человеческая плоть в том сверхсущностном «месте», где пребывает Пресвятая Троица. В вечность возносится не просто творение, не просто плоть, а плоть со всеми отметинами и следами ее исторической земной жизни.
«Когда они говорили о сем, Сам Иисус стал посреди них и сказал им: мир вам. Они, смутившись и испугавшись, подумали, что видят духа. Но Он сказал им: что смущаетесь, и для чего такие мысли входят в сердца ваши? Посмотрите на руки Мои и на ноги Мои; это Я Сам; осяжите Меня и рассмотрите; ибо дух плоти и костей не имеет, как видите у Меня. И, сказав это, показал им руки и ноги» (Лк. 24:36-40).
Свт. Амвросий Медиоланский об этом пишет:
«Без сомнения, это было тело! На нем оставались шрамы от язв и следы от увечий, и дал Господь осязать их не только ради укрепления веры, но и ради их особого почитания. Не постыдился Он принятые за нас раны вознести на небо, не захотел освободиться от них, но явил их Богу Отцу как цену нашей свободы. Таким сажает Его одесную Себя Отец, с любовью принимая трофеи нашего спасения; и в венце Его страданий ради нас они драгоценнейшие украшения» [1].
И шире, если идти от воскресения Христа к нашему воскресению (ведь Он для того и воскрес, чтобы быть Ему «первенцем из умерших» (1 Кор. 15:20), задать образец для всех последующих воскресений). Воскресение мертвых, победа над смертью, суд Божий — все это не предполагает устранения истории. Христос остается со Своими язвами от гвоздей, остается Сыном Марии, сводным братом Иакова, учителем Петра. Григорий остается сыном Григория и другом Василия, Марк остается учителем Геннадия. Господь «отрет всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло» (Откр. 21:4) — прошло, но не исчезло. Это в некотором смысле мета-Пушкин: «И я грущу, и слезы лью, // Но строк печальных не смываю» — хотя слез тоже уже больше не будет, а строки все-таки останутся такими, какими были, печальными или радостными.
Очень хорошо об этом пишет св. Августин, который указывает на то, что для Бога, поскольку Он есть Истина, изменить прошлое — значит отречься от истины:
«Итак, положим, кто-то скажет: “Если Бог всемогущ, пусть сделает, чтобы бывшее сделалось не-бывшим”. Такой человек не понимает, что тем самым он говорит: “Если Он всемогущ, пусть сделает, чтобы истинное было ложным в том же отношении, в каком оно истинно”»[2].
Сравните это с концепцией апокатастасиса Оригена, у которой основной нерв в том и состоит, что история мира станет не-бывшей, что она сотрется в ничто и «конец будет возвращен к началу»[3]. В начале же вовсе «не было мира, но было нечто подобное тому, как мы представляем будущий всеобщий конец и цель, когда царство будет предано Богу и Отцу»[4]. «Конец и совершение (consummatio) святых будет заключаться в невидимом и вечном состоянии их… Но если они имели такое же начало, какой предстоит им конец, то, без сомнения, от начала они находились в состоянии невидимом и вечном»[5]. Одна сплошная невидимая вечность, без мира, в которой конец неотличим от начала. Ни язв, ни имен, ни отцов, ни детей, ни любимых — ничего.
Собственно, поэтому так важна наша временная жизнь, что в вечность мы уходим именно такими, каким стали во времени. Бог так трепетно относится к реальности, что в воскресении увековечил ее, а не уничтожил. «Всю жестокую, милую жизнь, // Всю родную, странную землю» — всю, вплоть до креста.
___
[1] Амвросий Медиоланский, свт. Толкование на Евангелие от Луки, Х 170 // Собрание творений. Т. 8. Ч. 2. М., 2020. С. 473, 481
[2] Augustinus. Contra Faustum, XXVI 5 // PL. 42. Col. 481
[3] Origen. On First Principles, III 6.3. Oxf., 2017. Vol. 2. P. 444.
[4] Origen. On First Principles, II 3.1. Oxf., 2017. Vol. 1. P. 156.
[5] Origen. On First Principles, III 5.4. Oxf., 2017. Vol. 2. P. 430
19.04.202506:58
Пс.-Епифаний Кипрский, «Слово на Великую Субботу»:
«“Дерзнув вниде к Пилату, и проси телесе Иисусова”. Смотри, какое благоразумие являет Иосиф пред Пилатом, чтобы достигнуть желаемой цели; с какою скромностию говорит Пилату, дабы, огорчив его, не лишиться желаемого. Так, он не говорит ему: дай мне тело Иисуса, который пред сим помрачил солнце, расторг камни, поколебал землю, отверз гробы и раздрал завесу церковную; но что же? Предлагает ему самую маловажную просьбу.
Судия! Я пришел, говорил он, предложить тебе небольшую просьбу: – позволь мне похоронить мертвое тело того Иисуса Назарянина, котораго ты осудил; Иисуса беднаго, не имеющаго дома, повешенного, обнаженного, презираемого, Иисуса – сына тектонова; Иисуса связанного, который обитал под открытым небом, странника неведомого, всеми небрегомого.
Дай мне сего странника: ибо какая тебе польза в Его теле? Дай мне сего странника, потому что он пришел из дальней страны, дабы спасти странников; Он сошел в темную область, дабы восставить странника; дай мне сего странника, потому что Он и Он один есть истинный странник; дай мне сего странника, отчизны коего мы странники не знаем; дай мне сего странника, отец коего неизвестен нам странникам; дай мне сего странника, коего место, рождение и образ бытия неизвестны нам, странникам; дай мне сего странника, который проводил странническую жизнь среди странников; дай мне сего странника Назарянина, не имевшаго где “главу подклонити” (Мф. 8:20), дай мне сего странника, который, подобно страннику на чужой земле, не имел собственнаго жилища, даже родился в яслях; дай мне сего странника, который из самых яслей должен был спасаться бегством от Ирода; дай мне сего странника, который даже в пеленах привитал в Египте, не имел града, веси, дома, жилища и родства, и обитал в чужой стране.
Дай мне, игемон, сего нагаго, висящаго на древе: я покрою Его, покрою того, кто покрыл наготу моего естества; дай мне сего мертвеца, который есть вместе Бог: я покрою Его, потому что Он покрыл мои беззакония; дай мне, игемон, сего мертвеца, который во Иордане похоронил мой грех.
Я ходатайствую о мертвеце, который от всех терпел обиды, котораго друг продал, ученик предал, братия гнали, а раб заушил; ходатайствую о мертвеце, коего осудили те самые, кого Он освободил из рабства; я прошу, игемон, о мертвеце, у которого нет отца на земле, нет друга, ученика, родственника, нет погребателя; Он один единородный единого Отца, Бог в мире, и нет другого, кроме Его».
_
Святаго Епифания епископа Кипрского, слово на Великую Субботу // Христианское чтение. 1846. Ч. 2. С. 27-50.
«“Дерзнув вниде к Пилату, и проси телесе Иисусова”. Смотри, какое благоразумие являет Иосиф пред Пилатом, чтобы достигнуть желаемой цели; с какою скромностию говорит Пилату, дабы, огорчив его, не лишиться желаемого. Так, он не говорит ему: дай мне тело Иисуса, который пред сим помрачил солнце, расторг камни, поколебал землю, отверз гробы и раздрал завесу церковную; но что же? Предлагает ему самую маловажную просьбу.
Судия! Я пришел, говорил он, предложить тебе небольшую просьбу: – позволь мне похоронить мертвое тело того Иисуса Назарянина, котораго ты осудил; Иисуса беднаго, не имеющаго дома, повешенного, обнаженного, презираемого, Иисуса – сына тектонова; Иисуса связанного, который обитал под открытым небом, странника неведомого, всеми небрегомого.
Дай мне сего странника: ибо какая тебе польза в Его теле? Дай мне сего странника, потому что он пришел из дальней страны, дабы спасти странников; Он сошел в темную область, дабы восставить странника; дай мне сего странника, потому что Он и Он один есть истинный странник; дай мне сего странника, отчизны коего мы странники не знаем; дай мне сего странника, отец коего неизвестен нам странникам; дай мне сего странника, коего место, рождение и образ бытия неизвестны нам, странникам; дай мне сего странника, который проводил странническую жизнь среди странников; дай мне сего странника Назарянина, не имевшаго где “главу подклонити” (Мф. 8:20), дай мне сего странника, который, подобно страннику на чужой земле, не имел собственнаго жилища, даже родился в яслях; дай мне сего странника, который из самых яслей должен был спасаться бегством от Ирода; дай мне сего странника, который даже в пеленах привитал в Египте, не имел града, веси, дома, жилища и родства, и обитал в чужой стране.
Дай мне, игемон, сего нагаго, висящаго на древе: я покрою Его, покрою того, кто покрыл наготу моего естества; дай мне сего мертвеца, который есть вместе Бог: я покрою Его, потому что Он покрыл мои беззакония; дай мне, игемон, сего мертвеца, который во Иордане похоронил мой грех.
Я ходатайствую о мертвеце, который от всех терпел обиды, котораго друг продал, ученик предал, братия гнали, а раб заушил; ходатайствую о мертвеце, коего осудили те самые, кого Он освободил из рабства; я прошу, игемон, о мертвеце, у которого нет отца на земле, нет друга, ученика, родственника, нет погребателя; Он один единородный единого Отца, Бог в мире, и нет другого, кроме Его».
_
Святаго Епифания епископа Кипрского, слово на Великую Субботу // Христианское чтение. 1846. Ч. 2. С. 27-50.
16.04.202513:38
С одной стороны, конечно, нельзя не восхищаться тем, что французы XVIII в. больше читали византийских историков, чем сейчас их читает кто-либо, кроме профессиональных византинистов (Монтескьё читал и Хониата, и Пахимера...). Но с другой стороны, восприятие просвещенцами истории Восточной империи -- это какой-то анекдот. Корыстные монахи, которым нет дела до того, сотворен ли Фаворский свет или нет, всеобщее ханжество, парализовавшее всю империю и проч. «<strike>Русская </strike> ромейская душа -- тысячелетняя раба».
Upd. Понятно, что Монтескьё с Вольтером сводили таким образом счеты с собственным правительством (где они ругают Юстиниана, нужно видеть Людовика и т. д.), но образ-то остался! «В растленной Византии угас божественный алтарь...»
* * *
«Тогда произошло то же самое, что произошло несколько веков спустя при спорах Варлаама и Акиндина с монахами, волновавших империю вплоть до ее гибели. Спорили о том, был ли свет, окружавший Иисуса Христа на горе Фаворе, сотворенным или несотворенным. По существу монахи меньше всего беспокоились о том, был ли он сотворенным или несотворенным; но так как Варлаам нападал прямо на них, то непременно нужно было, чтобы этот свет был несотворенным» (Монтескье Ш. Л. Размышления о причинах величия и падения римлян. М., 2002. С. 379).
* * *
«Всеобщее ханжество уничтожило смелость в людях и привело в оцепенение всю империю. Константинополь, собственно говоря, являлся единственной страной на Востоке, где господствовала христианская религия. Но эта трусость, леность, расслабленность азиатских народов смешались с самой набожностью. <…> Когда я думаю о глубоком невежестве, в которое греческое духовенство погрузило мирян, я не могу не сравнить их со скифами, которые, по словам Геродота, выкалывали глаза своим рабам с той целью, чтобы ничто не развлекало их и не мешало им сбивать молоко» (С. 377, 379).
* * *
Кстати, вся эта византинофобия была отчасти смешана с фобией по отношению и к нашим дальним предкам:
«Христианская религия в Греческой империи пришла в такое же состояние упадка, в каком она находилась в наше время у московитов до того, как царь Петр I возродил этот народ и ввел в управляемом государстве больше перемен, чем это делают завоеватели в покоренных ими странах» (С. 378).
Upd. Понятно, что Монтескьё с Вольтером сводили таким образом счеты с собственным правительством (где они ругают Юстиниана, нужно видеть Людовика и т. д.), но образ-то остался! «В растленной Византии угас божественный алтарь...»
* * *
«Тогда произошло то же самое, что произошло несколько веков спустя при спорах Варлаама и Акиндина с монахами, волновавших империю вплоть до ее гибели. Спорили о том, был ли свет, окружавший Иисуса Христа на горе Фаворе, сотворенным или несотворенным. По существу монахи меньше всего беспокоились о том, был ли он сотворенным или несотворенным; но так как Варлаам нападал прямо на них, то непременно нужно было, чтобы этот свет был несотворенным» (Монтескье Ш. Л. Размышления о причинах величия и падения римлян. М., 2002. С. 379).
* * *
«Всеобщее ханжество уничтожило смелость в людях и привело в оцепенение всю империю. Константинополь, собственно говоря, являлся единственной страной на Востоке, где господствовала христианская религия. Но эта трусость, леность, расслабленность азиатских народов смешались с самой набожностью. <…> Когда я думаю о глубоком невежестве, в которое греческое духовенство погрузило мирян, я не могу не сравнить их со скифами, которые, по словам Геродота, выкалывали глаза своим рабам с той целью, чтобы ничто не развлекало их и не мешало им сбивать молоко» (С. 377, 379).
* * *
Кстати, вся эта византинофобия была отчасти смешана с фобией по отношению и к нашим дальним предкам:
«Христианская религия в Греческой империи пришла в такое же состояние упадка, в каком она находилась в наше время у московитов до того, как царь Петр I возродил этот народ и ввел в управляемом государстве больше перемен, чем это делают завоеватели в покоренных ими странах» (С. 378).
से पुनः पोस्ट किया:
Богословский факультет ПСТГУ
09.04.202506:49
Познакомиться с программой обучения можно не только на Дне открытых дверей. Многие преподаватели нашего университета читают публичные лекции в разных форматах. Послушать их — лучший способ познакомиться с содержанием будущей учебы.
Одна из программ богословского факультета по Теологии — «Библейское и святоотеческое богословие» — предлагает студентам погрузиться в исследование Священного Писания, творений Святых Отцов, а также в историю Церкви от апостольского времени до падения Византии.
Этим темам близки выпуски передач на радио ВЕРА, гостями которых стали преподаватели нашего факультета:
— Николай Константинович Антонов @KAnt961, руководитель программы, кандидат теологии, старший преподаватель кафедры систематического богословия и патрологии.
— Петр Алексеевич Пашков @scholarios, кандидат теологии, старший преподаватель кафедры древних языков и древнехристианской письменности.
— Анастасия Алексеевна Медведева @biblironism, кандидат философских наук, старший преподаватель кафедры библеистики.
Предлагаем к прослушиванию выпуски:
Из цикла о «главных» святителях Древней Церкви:
«Святитель Василий Великий» Н. К. Антонов
«Святитель Григорий Богослов» Н. К. Антонов
«Преподобный Максим Исповедник» П. А. Пашков
Из цикла о Символе веры:
«Как появился Символ веры» Н. К. Антонов
«Символ веры — история распространения» П. А. Пашков
Из цикла о Евангелиях:
Евангелие от Матфея А. А. Медведева
Евангелие от Иоанна А. А. Медведева
Одна из программ богословского факультета по Теологии — «Библейское и святоотеческое богословие» — предлагает студентам погрузиться в исследование Священного Писания, творений Святых Отцов, а также в историю Церкви от апостольского времени до падения Византии.
Этим темам близки выпуски передач на радио ВЕРА, гостями которых стали преподаватели нашего факультета:
— Николай Константинович Антонов @KAnt961, руководитель программы, кандидат теологии, старший преподаватель кафедры систематического богословия и патрологии.
— Петр Алексеевич Пашков @scholarios, кандидат теологии, старший преподаватель кафедры древних языков и древнехристианской письменности.
— Анастасия Алексеевна Медведева @biblironism, кандидат философских наук, старший преподаватель кафедры библеистики.
Предлагаем к прослушиванию выпуски:
Из цикла о «главных» святителях Древней Церкви:
«Святитель Василий Великий» Н. К. Антонов
«Святитель Григорий Богослов» Н. К. Антонов
«Преподобный Максим Исповедник» П. А. Пашков
Из цикла о Символе веры:
«Как появился Символ веры» Н. К. Антонов
«Символ веры — история распространения» П. А. Пашков
Из цикла о Евангелиях:
Евангелие от Матфея А. А. Медведева
Евангелие от Иоанна А. А. Медведева
04.04.202506:45
А вы знали, откуда, по мнению византийцев, получает свою власть законный «царь», сиречь император? Св. патриарх Фотий отвечает:
«τῷ δὲ βασιλεῖ νόμος τε τὸ ἀξίωμα καὶ ἡ τῶν ὑπηκόων ἐγχειρίζεται ψῆφος»
«θεσμοῖς καὶ γνώμῃ τῶν ἀρχομένων τὴν κατ’ αὐτῶν [ἔχει] κυριότητα (ταῦτα γὰρ τῷ κυρίως σημαινομένῳ διὰ τῆς τοῦ βασιλέως φωνῆς ἕπεται)»
«Царю его достоинство вручается законом и голосованием подданных».
«…по закону и воле подданных [он имеет] господство над ними (поскольку в собственном смысле слово “царь” подразумевает именно это)».
Photius. Amphilochia 24 // Epistulae et Amphilochia. Lpz., 1986. Vol. 4. P. 93–94 [рус. пер.: Фотий Константинопольский, свт. Избранные трактаты из «Амфилохий» / Пер.: Д. Е. Афиногенов. М., 2002. С. 86-87]
«τῷ δὲ βασιλεῖ νόμος τε τὸ ἀξίωμα καὶ ἡ τῶν ὑπηκόων ἐγχειρίζεται ψῆφος»
«θεσμοῖς καὶ γνώμῃ τῶν ἀρχομένων τὴν κατ’ αὐτῶν [ἔχει] κυριότητα (ταῦτα γὰρ τῷ κυρίως σημαινομένῳ διὰ τῆς τοῦ βασιλέως φωνῆς ἕπεται)»
«Царю его достоинство вручается законом и голосованием подданных».
«…по закону и воле подданных [он имеет] господство над ними (поскольку в собственном смысле слово “царь” подразумевает именно это)».
Photius. Amphilochia 24 // Epistulae et Amphilochia. Lpz., 1986. Vol. 4. P. 93–94 [рус. пер.: Фотий Константинопольский, свт. Избранные трактаты из «Амфилохий» / Пер.: Д. Е. Афиногенов. М., 2002. С. 86-87]
29.04.202504:47
«... гораздо важнее отметить то общее понятие о мире и о Боге, которое одинаково для всех откровений, кроме христианского, и которое понимает мир как эманацию из Божества или отождествляет мир с Божеством. Так смотрели древние египтяне, халдеи, индусы, а по их наследству Каббала, оккультизм и нынешняя теософия. В откровениях этого рода можно видеть колебание мысли между двумя предположениями: истек ли мир со всеми своими предметами и существами из божественного элемента или же наряду с Божеством как устроителем, архитектором существовала равновечная ему материя, из которой и само Божество зародилось как результат какого-то колебания частиц? Но идет ли мысль по тому или иному направлению, ясно одно: что для такого мировоззрения нет надобности в Божественном Откровении, ибо идея пантеизма и эманации есть чисто человеческая. Ничего другого и не может представить человек, когда пытается создать философию бытия, руководствуясь только тем, что он наблюдает в окружающем мире физических явлений. <...>
И, конечно, таков закон вещества. Нет ни создания вещества, ни его гибели, а есть только трансформация. Поэтому, когда ум исходит из наблюдения законов вещества, он ни в коем случае не может допустить факта создания. Он знает только порождение одного явления из другого. Идея создания могла явиться только из Откровения Того, Кто стоит вне законов вещества. <...>
А потому-то и видно, что все философии бытия, не представляющие себе создания мира из ничего, – не суть откровения свыше. Они исходят из такого понимания, которое свойственно человеку. Для того чтобы так рассуждать, не нужно никакого откровения.
Откровение мы можем видеть только в том необычайном, непредставимом способе происхождения нас и всего мира, о котором мы узнали из учения моисее-христианского. Это действительно нечто такое, что мы сами по себе, своим разумом не могли бы узнать. Эту необычайность мог сообщить только Тот, Кто сотворил мир. <...>
А. С. Хомяков превосходно отмечает то громадное принципиальное значение, какое имеет, с одной стороны, христианская история о создании из ничего и, с другой – языческая идея рождения и мирового полового принципа. <...> Нет свободы, нет воли, – возглашает принцип рождения, – есть только необходимость.
Этим отрицается истинное бытие, отрицается высшее достояние человеческого духа, отрицается и исполнение человеком предназначенной ему Богом мировой миссии. Наоборот, исключительно при создании из небытия мы могли явиться существами свободными. Если бы мы были эманацией Божества, то не имели бы свободы, а тянулись бы почти механически обратно к своему Источнику не как свободные личности, а как составная часть Божества. Теперь же мы можем идти к Богу и удаляться от Него, и даже идти против Него, как это сделал некогда величайший из созданных духов. Эта наша свобода, уподобляющая нас Богу, не связанному никакими внешними законами, создает нравственную ответственность. При свободе наше стремление к Богу, конечно, получает нравственную цену, ибо мы властны не по необходимости, а свободно понять Его, полюбить Его, захотеть быть с Ним. Мы приходим к Богу не невольно, как понимает философия индуизма, не расплываясь в океане нирваны, а сохраняя свою индивидуальность и личность. Все это понятно только при христианском Откровении. Только оно нам объясняет тончайшие свойства наши».
Тихомиров Л. А. Религиозно-философские основы истории. М., 2012. С. 37-39
И, конечно, таков закон вещества. Нет ни создания вещества, ни его гибели, а есть только трансформация. Поэтому, когда ум исходит из наблюдения законов вещества, он ни в коем случае не может допустить факта создания. Он знает только порождение одного явления из другого. Идея создания могла явиться только из Откровения Того, Кто стоит вне законов вещества. <...>
А потому-то и видно, что все философии бытия, не представляющие себе создания мира из ничего, – не суть откровения свыше. Они исходят из такого понимания, которое свойственно человеку. Для того чтобы так рассуждать, не нужно никакого откровения.
Откровение мы можем видеть только в том необычайном, непредставимом способе происхождения нас и всего мира, о котором мы узнали из учения моисее-христианского. Это действительно нечто такое, что мы сами по себе, своим разумом не могли бы узнать. Эту необычайность мог сообщить только Тот, Кто сотворил мир. <...>
А. С. Хомяков превосходно отмечает то громадное принципиальное значение, какое имеет, с одной стороны, христианская история о создании из ничего и, с другой – языческая идея рождения и мирового полового принципа. <...> Нет свободы, нет воли, – возглашает принцип рождения, – есть только необходимость.
Этим отрицается истинное бытие, отрицается высшее достояние человеческого духа, отрицается и исполнение человеком предназначенной ему Богом мировой миссии. Наоборот, исключительно при создании из небытия мы могли явиться существами свободными. Если бы мы были эманацией Божества, то не имели бы свободы, а тянулись бы почти механически обратно к своему Источнику не как свободные личности, а как составная часть Божества. Теперь же мы можем идти к Богу и удаляться от Него, и даже идти против Него, как это сделал некогда величайший из созданных духов. Эта наша свобода, уподобляющая нас Богу, не связанному никакими внешними законами, создает нравственную ответственность. При свободе наше стремление к Богу, конечно, получает нравственную цену, ибо мы властны не по необходимости, а свободно понять Его, полюбить Его, захотеть быть с Ним. Мы приходим к Богу не невольно, как понимает философия индуизма, не расплываясь в океане нирваны, а сохраняя свою индивидуальность и личность. Все это понятно только при христианском Откровении. Только оно нам объясняет тончайшие свойства наши».
Тихомиров Л. А. Религиозно-философские основы истории. М., 2012. С. 37-39
20.04.202520:47
https://telegra.ph/Vizantijskaya-ritorika-i-plach-Bogorodicy-04-20
https://vk.com/wall-184478279_239630
Наверное, самый живой, неожиданно яркий и пронзительный текст Страстной седмицы — это канон «О распятии Господни и на плач Пресвятыя Богородицы», егоже начало «Обе́шена я́ко ви́де на Кресте́...» (ἀναρτηθέντα ὡς εἶδεν ἐπὶ σταυροῦ...). По ссылке -- небольшой рассказ о том, откуда этот канон взялся и что я по его поводу думаю.
* * *
Византийскую риторику X столетия, эпохи «энциклопедизма», принято поругивать за сухость, искусственность и бездушие. Но на примере канона «На плач Пресвятой Богородицы» можно видеть, насколько сильные тексты могла создавать эта риторическая традиция. Это ведь именно классическое риторическое построение: речь от лица известного исторического лица в известных обстоятельствах; как «Героиды» Овидия — собрание писем от мифологических героинь, страдающих в разлуке с любимыми: от Пенелопы — Одиссею и т. д. Только накал переживаний и значение трагедии в случае с Пенелопой и близко не может сравниться со скорбью Богоматери. И однако один из патриархов Константинопольских с задачей все-таки справился: его слова, вложенные им в уста Приснодевы, заставляют нас плакать и надеяться вместе со скорбящей Матерью Господа до сих пор.
https://vk.com/wall-184478279_239630
Наверное, самый живой, неожиданно яркий и пронзительный текст Страстной седмицы — это канон «О распятии Господни и на плач Пресвятыя Богородицы», егоже начало «Обе́шена я́ко ви́де на Кресте́...» (ἀναρτηθέντα ὡς εἶδεν ἐπὶ σταυροῦ...). По ссылке -- небольшой рассказ о том, откуда этот канон взялся и что я по его поводу думаю.
* * *
Византийскую риторику X столетия, эпохи «энциклопедизма», принято поругивать за сухость, искусственность и бездушие. Но на примере канона «На плач Пресвятой Богородицы» можно видеть, насколько сильные тексты могла создавать эта риторическая традиция. Это ведь именно классическое риторическое построение: речь от лица известного исторического лица в известных обстоятельствах; как «Героиды» Овидия — собрание писем от мифологических героинь, страдающих в разлуке с любимыми: от Пенелопы — Одиссею и т. д. Только накал переживаний и значение трагедии в случае с Пенелопой и близко не может сравниться со скорбью Богоматери. И однако один из патриархов Константинопольских с задачей все-таки справился: его слова, вложенные им в уста Приснодевы, заставляют нас плакать и надеяться вместе со скорбящей Матерью Господа до сих пор.
18.04.202507:18
На Страстную Пятницу 1613 г. Джон Донн написал стихотворение, которое я очень люблю. Надо сказать, что поэзия барокко вообще близка эллинистической и византийской в силу любви к парадоксам, сложным многоярусным метафорам и причудливой образности. Поэтому когда барочный поэт пишет о Распятии, получается почти стихира кир Иоанна Английского.
Дальше — небольшой фрагмент и мой прозаический перевод (существующий поэтический, к сожалению, даже близко не соответствует красоте оригинала).
* * *
Там я бы увидел Солнце, которое, восходя [на крест], закатилось,
а закатом Своим породило бесконечный день;
ведь если бы Христос с креста вознёсся, тем самым пав,
грех погрузил бы всех в вечную ночь.
Впрочем, я дерзну даже радоваться, что не вижу
этого зрелища, которое было бы для меня чрезмерно тяжким.
Кто видит Божий лик, который есть сама жизнь, должен умереть;
какой же смертью стало бы зрение Божией смерти?
Его служительница Природа из-за этой смерти содрогнулась,
Его подножие раскололось, солнце померкло.
Мог ли бы я смотреть, как ладони, которыми измерены небеса,
и приведены в гармонию все сферы разом, — пронзены насквозь?
Мог ли бы я смотреть, как бесконечная высота, которая зенит для нас и для антиподов,
унижена под нашими ногами?..
There I should see a Sunne, by rising set,
And by that setting endlesse day beget;
But that Christ on this Crosse, did rise and fall,
Sinne had eternally benighted all.
Yet dare I'almost be glad, I do not see
That spectacle of too much weight for mee.
Who sees Gods face, that is selfe life, must dye;
What a death were it then to see God dye?
It made his owne Lieutenant Nature shrinke,
It made his footstoole crack, and the Sunne winke.
Could I behold those hands which span the Poles,
And tune all spheares at once peirc'd with those holes?
Could I behold that endlesse height which is
Zenith to us, and our Antipodes,
Humbled below us?
Дальше — небольшой фрагмент и мой прозаический перевод (существующий поэтический, к сожалению, даже близко не соответствует красоте оригинала).
* * *
Там я бы увидел Солнце, которое, восходя [на крест], закатилось,
а закатом Своим породило бесконечный день;
ведь если бы Христос с креста вознёсся, тем самым пав,
грех погрузил бы всех в вечную ночь.
Впрочем, я дерзну даже радоваться, что не вижу
этого зрелища, которое было бы для меня чрезмерно тяжким.
Кто видит Божий лик, который есть сама жизнь, должен умереть;
какой же смертью стало бы зрение Божией смерти?
Его служительница Природа из-за этой смерти содрогнулась,
Его подножие раскололось, солнце померкло.
Мог ли бы я смотреть, как ладони, которыми измерены небеса,
и приведены в гармонию все сферы разом, — пронзены насквозь?
Мог ли бы я смотреть, как бесконечная высота, которая зенит для нас и для антиподов,
унижена под нашими ногами?..
There I should see a Sunne, by rising set,
And by that setting endlesse day beget;
But that Christ on this Crosse, did rise and fall,
Sinne had eternally benighted all.
Yet dare I'almost be glad, I do not see
That spectacle of too much weight for mee.
Who sees Gods face, that is selfe life, must dye;
What a death were it then to see God dye?
It made his owne Lieutenant Nature shrinke,
It made his footstoole crack, and the Sunne winke.
Could I behold those hands which span the Poles,
And tune all spheares at once peirc'd with those holes?
Could I behold that endlesse height which is
Zenith to us, and our Antipodes,
Humbled below us?
से पुनः पोस्ट किया:
Строчка
15.04.202506:20
...нелепый мой зрак прегрешений совлецы причастием страданий твоих и одеждою славы твоей красоты украсив, сообедника светла мя покажи твоего царствия...
08.04.202514:56
Еще немного поизобретаю велосипед: наверняка кто-то уже об этом писал, но мне эта мысль пришла в голову впервые и хочется ее зафиксировать, чтобы не забыть и не потерять.
Положим, во Франции XVII-XVIII вв. Византию любили (да настолько, что византийские любовные романы становились популярным чтением и выходили их салонные переделки, которые потом еще и на русский переводились). Затем просветители, Вольтер, Руссо и компания. стали клеймить Церковь, историю и Средние века. Особые «пятиминутки ненависти» они уделили Византии с ее исихастами, Юстинианами и Феодорами. Но почему же Средние века в целом пережили Просвещение, а с Империей ромеев случилось полное «проклятие памяти»?
Сейчас подумалось — повторюсь, уверен, что мысль не нова, просто фиксирую ее для памяти, — что, вероятно, дело в том, что в целом Средние века «реабилитровал» романтизм, пришедший на смену эпохе Просвещения. Начался поиск «духа народа», древних героев, «гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие» (с) и прочая. Отсюда интерес к былинам, легендам, народным сказкам и песням, рыцарям, монастырям и всему в том же духе. Тем самым родился в культурной памяти второй лик Средневековья: если первый — это грязь, мракобесие, невежество и жестокость, то второй — это благочестие, доблесть, слава, честь и прочие Вальтер Скотт и «песнь о Вещем Олеге».
Однако у Византии не было своей нации, для которой она могла бы стать предметом национальной гордости: греки вели свою духовную родословную скорее из Афин, чем из Константинополя, и гордились не доблестью Ираклия с Дигенисом, а скорее победой при Марафоне. Про южных славян и русских и говорить нечего: для них Византия была скорее отрицательным персонажем исторической памяти (романтическим славянофилам современные им греки стояли поперек горла, антипатия переходила сразу на Болгаробойцу). Вот и вышло, что героями византийцы могли быть разве что для консервативной публицистики Российской империи, но один Леонтьев вряд ли мог сформировать культурную память о целой цивилизации (да и рисуемые им картины не назовешь симпатичными для широкой публики).
Тем самым выходит, что своя «черная легенда» у Византии была та же, что и у западного Средневековья с его крестоносцами, инквизиторами и мракобесными схоластами, а вот с романтическим мифом не сложилось. В итоге мы так и не имеем, скажем, значимого присутствия Византии в хоть сколько-то массовой культуре: сколько угодно книг и фильмов о рыцарях, но не найти ничего о приключениях протоспафариев, протоиперпансевастов (sarcasm) и прочих кувикулариев.
Положим, во Франции XVII-XVIII вв. Византию любили (да настолько, что византийские любовные романы становились популярным чтением и выходили их салонные переделки, которые потом еще и на русский переводились). Затем просветители, Вольтер, Руссо и компания. стали клеймить Церковь, историю и Средние века. Особые «пятиминутки ненависти» они уделили Византии с ее исихастами, Юстинианами и Феодорами. Но почему же Средние века в целом пережили Просвещение, а с Империей ромеев случилось полное «проклятие памяти»?
Сейчас подумалось — повторюсь, уверен, что мысль не нова, просто фиксирую ее для памяти, — что, вероятно, дело в том, что в целом Средние века «реабилитровал» романтизм, пришедший на смену эпохе Просвещения. Начался поиск «духа народа», древних героев, «гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие» (с) и прочая. Отсюда интерес к былинам, легендам, народным сказкам и песням, рыцарям, монастырям и всему в том же духе. Тем самым родился в культурной памяти второй лик Средневековья: если первый — это грязь, мракобесие, невежество и жестокость, то второй — это благочестие, доблесть, слава, честь и прочие Вальтер Скотт и «песнь о Вещем Олеге».
Однако у Византии не было своей нации, для которой она могла бы стать предметом национальной гордости: греки вели свою духовную родословную скорее из Афин, чем из Константинополя, и гордились не доблестью Ираклия с Дигенисом, а скорее победой при Марафоне. Про южных славян и русских и говорить нечего: для них Византия была скорее отрицательным персонажем исторической памяти (романтическим славянофилам современные им греки стояли поперек горла, антипатия переходила сразу на Болгаробойцу). Вот и вышло, что героями византийцы могли быть разве что для консервативной публицистики Российской империи, но один Леонтьев вряд ли мог сформировать культурную память о целой цивилизации (да и рисуемые им картины не назовешь симпатичными для широкой публики).
Тем самым выходит, что своя «черная легенда» у Византии была та же, что и у западного Средневековья с его крестоносцами, инквизиторами и мракобесными схоластами, а вот с романтическим мифом не сложилось. В итоге мы так и не имеем, скажем, значимого присутствия Византии в хоть сколько-то массовой культуре: сколько угодно книг и фильмов о рыцарях, но не найти ничего о приключениях протоспафариев, протоиперпансевастов (sarcasm) и прочих кувикулариев.
02.04.202514:59
Откуда в «весьма хорошем» мире зло? Отвечает свт. Фотий Константинопольский.
«“Все хорошо весьма” сказано о природе созданного, а чистое и нечистое [называется так] применительно к человеческому употреблению. Употребление же и природа весьма сильно различаются: многое по природе очень хорошо, но для пользующихся становится большим злом, не из-за собственной природы, но из-за порочности пользующихся.
И чтобы придать достоверности настоящему рассуждению также и с другой стороны: вот небо, это дивное и премудрое произведение, есть нечто весьма хорошее, но для тех, кто придумал, будто оно есть одушевленное и разумное существо и бог, и воздал почитание созданию вместо Создателя, кто, хотя можно было воспользоваться творением для прославления Творца, злоупотребил им и сделал из сотоварища по рабству господина, — для них прекраснейшее по природе оказывается гибельным и вреднейшим. При этом оно не теряет ничего из собственной прирожденной красоты, но из-за безрассудной дерзости и злоупотребления сотоварищей по рабству делается для них величайшим злом.
Так что разные вещи – природная красота и неподходящее употребление. Итак, все хорошо весьма в смысле природы, а употребление не у всего одинаковое и не для всех хорошо, не только в применении к человеческой природе, но даже по отношению друг к другу».
Фотий Константинопольский, свт. Избранные трактаты из «Амфилохий». М., 2002. С. 58-59
«“Все хорошо весьма” сказано о природе созданного, а чистое и нечистое [называется так] применительно к человеческому употреблению. Употребление же и природа весьма сильно различаются: многое по природе очень хорошо, но для пользующихся становится большим злом, не из-за собственной природы, но из-за порочности пользующихся.
И чтобы придать достоверности настоящему рассуждению также и с другой стороны: вот небо, это дивное и премудрое произведение, есть нечто весьма хорошее, но для тех, кто придумал, будто оно есть одушевленное и разумное существо и бог, и воздал почитание созданию вместо Создателя, кто, хотя можно было воспользоваться творением для прославления Творца, злоупотребил им и сделал из сотоварища по рабству господина, — для них прекраснейшее по природе оказывается гибельным и вреднейшим. При этом оно не теряет ничего из собственной прирожденной красоты, но из-за безрассудной дерзости и злоупотребления сотоварищей по рабству делается для них величайшим злом.
Так что разные вещи – природная красота и неподходящее употребление. Итак, все хорошо весьма в смысле природы, а употребление не у всего одинаковое и не для всех хорошо, не только в применении к человеческой природе, но даже по отношению друг к другу».
Фотий Константинопольский, свт. Избранные трактаты из «Амфилохий». М., 2002. С. 58-59
28.04.202507:19
Трипеснцы второй недели по Пасхе
Богослужения Триоди Цветной. М., 2017. С. 706-724
Чтобы помочь нам не утратить радость о воскресении Христовом во дни от Пасхи до Троицы, Святая Церковь составила множество прекрасных молитвословий. В их числе — и трипеснцы авторства прп. Иосифа Песнописца, предназначенные для чтения на Повечериях в будние дни послепасхального периода.
В наши дни они обыкновенно не звучат в приходском богослужении, и потому я бы хотел предложить всем, кому это важно, включить их в состав своего вечернего молитвенного правила: читать их на повечериях или же вместо некоторых молитв из правила, помещенного в молитвослове.
Публикации с ними будут выходить еженедельно.
https://vk.com/@aletheia-canones-paschales-1
Богослужения Триоди Цветной. М., 2017. С. 706-724
Чтобы помочь нам не утратить радость о воскресении Христовом во дни от Пасхи до Троицы, Святая Церковь составила множество прекрасных молитвословий. В их числе — и трипеснцы авторства прп. Иосифа Песнописца, предназначенные для чтения на Повечериях в будние дни послепасхального периода.
В наши дни они обыкновенно не звучат в приходском богослужении, и потому я бы хотел предложить всем, кому это важно, включить их в состав своего вечернего молитвенного правила: читать их на повечериях или же вместо некоторых молитв из правила, помещенного в молитвослове.
Публикации с ними будут выходить еженедельно.
https://vk.com/@aletheia-canones-paschales-1
19.04.202520:53
Христос воскресе!
«Я Бог твой, и со властию повелеваю узникам выйти, сущим во тьме просветиться, умершим воскреснуть; посему и тебе приказываю: “Восстань, спящий”, потому что Я не для того тебя создал, чтобы ты содержался во аде. “Воскресни из мертвых” — Я жизнь мертвых. Воскресни, подобие Мое, сотворенное по образу моему; встань, выйдем отсюда.
Восстаньте, выйдем отсюда, — из смерти в жизнь, из тления в нетление, из тьмы в вечный свет.
Восстаньте, выйдем отсюда, — из скорби в радость, из рабства в свободу, из плена в райское наслаждение, от земли на небо, ибо Я для того и умер и воскрес, да и живыми и мертвыми обладаю.
Восстаньте, выйдем отсюда».
__
Святаго Епифания епископа Кипрского, слово на Великую Субботу // Христианское чтение. 1846. Ч. 2. С. 27-50.
«Я Бог твой, и со властию повелеваю узникам выйти, сущим во тьме просветиться, умершим воскреснуть; посему и тебе приказываю: “Восстань, спящий”, потому что Я не для того тебя создал, чтобы ты содержался во аде. “Воскресни из мертвых” — Я жизнь мертвых. Воскресни, подобие Мое, сотворенное по образу моему; встань, выйдем отсюда.
Восстаньте, выйдем отсюда, — из смерти в жизнь, из тления в нетление, из тьмы в вечный свет.
Восстаньте, выйдем отсюда, — из скорби в радость, из рабства в свободу, из плена в райское наслаждение, от земли на небо, ибо Я для того и умер и воскрес, да и живыми и мертвыми обладаю.
Восстаньте, выйдем отсюда».
__
Святаго Епифания епископа Кипрского, слово на Великую Субботу // Христианское чтение. 1846. Ч. 2. С. 27-50.
17.04.202516:17
А про Иуду я много лет назад написал стишок. Сохраню его сюда, чтобы он не потерялся окончательно.
«Больше на свете нет
света: я продал свет;
пылью покрытый, сер
воздух: я продал цвет;
в затхлую тишину
зря направляю слух:
глухо, я продал звук;
если шагнуть хочу —
поздно, я продал путь;
выпью глоток воды,
но на зубах хрустит
только песок и пыль.
Мне надоело быть.
О, это смех и грех!
просто за горсть монет
продал я звук и цвет,
продал я воздух, свет,
воду, вино и хлеб,
Тело, и Кровь, и жизнь,
продал я целый мир!
...право, продешевил».
«Больше на свете нет
света: я продал свет;
пылью покрытый, сер
воздух: я продал цвет;
в затхлую тишину
зря направляю слух:
глухо, я продал звук;
если шагнуть хочу —
поздно, я продал путь;
выпью глоток воды,
но на зубах хрустит
только песок и пыль.
Мне надоело быть.
О, это смех и грех!
просто за горсть монет
продал я звук и цвет,
продал я воздух, свет,
воду, вино и хлеб,
Тело, и Кровь, и жизнь,
продал я целый мир!
...право, продешевил».
14.04.202504:15
https://vk.com/@aletheia-canones-passionum
А ещё у Церкви есть очень красивые небольшие молитвенные последования, помогающие прожить Страстную седмицу правильным образом. Давайте молиться вместе!
А ещё у Церкви есть очень красивые небольшие молитвенные последования, помогающие прожить Страстную седмицу правильным образом. Давайте молиться вместе!
05.04.202514:13
«Пусть вообразят строгие мои судьи, что мне пришла охота поиграть в бирюльки или поездить верхом на длинной хворостине.
В самом деле, разрешая игры людям всякого звания, справедливо ли отказывать в них ученому, тем более если он так трактует забавные предметы, что читатель, не вовсе бестолковый, извлечет отсюда более пользы, чем из иного педантского и напыщенного рассуждения?» (с)
https://vkvideo.ru/video-218362027_456239410
В самом деле, разрешая игры людям всякого звания, справедливо ли отказывать в них ученому, тем более если он так трактует забавные предметы, что читатель, не вовсе бестолковый, извлечет отсюда более пользы, чем из иного педантского и напыщенного рассуждения?» (с)
https://vkvideo.ru/video-218362027_456239410
31.03.202510:47
«Историки и семиотики (наряду с
археологами) — это самые настоящие ищейки, даром что академические. Историк собирает, интерпретирует и объясняет доступные ему свидетельства, используя методы, мало чем отличающиеся от тех, которые использует детектив в художественной литературе. Оба ищут улики, которые отчасти помогают ответить на стоящие перед ними вопросы, выстраивают их в осмысленные схемы и оценивают их достоверность, значимость и причинно-следственные взаимосвязи.
И детектив, и историк оценивают достоверность показаний своих свидетелей, будь то живые люди или тексты, чтобы определить возможные предубеждения, которые могут повлиять на описание произошедших событий. Более того, немалая часть их работы представляет собой мучительный одинокий интеллектуальный труд — мучительный, но решительно необходимый, если мы не хотим потерять ключ к разгадке. Необходимо пойти по ложному следу, чтобы убедиться, что он на самом деле ложный; необходимо допросить молчаливого свидетеля о причинах его молчания.
Наконец, и историк, и детектив обречены совершать большой скачок от доказательств к заключению — процесс, который неизменно предполагает интуицию, или “обоснованное предположение”».
Haft A. J., White J. G., White R. J. The key to “The Name of the Rose”. Ann Arbor (MI), 1999. P. 21
археологами) — это самые настоящие ищейки, даром что академические. Историк собирает, интерпретирует и объясняет доступные ему свидетельства, используя методы, мало чем отличающиеся от тех, которые использует детектив в художественной литературе. Оба ищут улики, которые отчасти помогают ответить на стоящие перед ними вопросы, выстраивают их в осмысленные схемы и оценивают их достоверность, значимость и причинно-следственные взаимосвязи.
И детектив, и историк оценивают достоверность показаний своих свидетелей, будь то живые люди или тексты, чтобы определить возможные предубеждения, которые могут повлиять на описание произошедших событий. Более того, немалая часть их работы представляет собой мучительный одинокий интеллектуальный труд — мучительный, но решительно необходимый, если мы не хотим потерять ключ к разгадке. Необходимо пойти по ложному следу, чтобы убедиться, что он на самом деле ложный; необходимо допросить молчаливого свидетеля о причинах его молчания.
Наконец, и историк, и детектив обречены совершать большой скачок от доказательств к заключению — процесс, который неизменно предполагает интуицию, или “обоснованное предположение”».
Haft A. J., White J. G., White R. J. The key to “The Name of the Rose”. Ann Arbor (MI), 1999. P. 21
दिखाया गया 1 - 24 का 56
अधिक कार्यक्षमता अनलॉक करने के लिए लॉगिन करें।