Мне пришлось выяснить, что они означают, и они вошли в следующее издание словаря "Лидделла и Скотта". Папирус был полон лакун и потертостей и написан на таком повседневном греческом языке, который никогда не встретишь в учебниках.

— Что было такого интересного в договоре аренды этой оливковой рощи?

С. П. — Несмотря на распространенность оливковой культуры в древнем мире, это был первый опубликованный договор аренды оливковой рощи. Роща находилась в Каранисе в Египте, а договор аренды был заключен в римский период. Меня заинтересовал этот документ из-за новой сельскохозяйственной лексики, но на самом деле одним из партнеров по договору аренды была женщина. В те дни мне даже не пришло в голову, что это может быть чем-то достойным изучения: женщина, подписавшая этот юридический документ, женщина, владеющая прибыльной оливковой рощей. На защите моей диссертации никто не спрашивал меня об этой женщине. В те времена это никого не интересовало. В Колумбийском университете на факультете классической филологии не было женщин. Конечно, на кафедре истории искусств была Ева Харрисон, но в классике – никого.

<…>

— Считаете ли вы, что классическая филология выживет и даже будет процветать как дисциплина?

С. П. — О, да. У классики всегда была и будет своя аудитория. Конечно, аудитория меняется. Когда я тольео начинала преподавать в Хантерском колледже, большинство студентов на занятиях греческим и латынью были девочками из церковно-приходских школ. Они все еще носили клетчатую форму, потому что не были богаты, а зачем выбрасывать хорошую одежду? Но были и такие, кто вообще никогда не ошибался. Даже в ударениях. Не все из них были гениальны, но они умели учиться. Сейчас существуют разные аудитории, например, пенсионеры, которые хотят вернуться в школу. Всегда найдутся люди, которые захотят узнать о классике.

По словам Марка, именно из Мирового Града или, как еще он выражается, из Высочайшего Града, то есть из Града разумных существ, проистекает наше сознание, разум и закон. Это уравнение весьма значительно. Сознание и разум присущи всем разумным существам — следовательно, они универсальны. Вот почему они служат тем всеобщим и универсальным законом, который заключен в каждом разумном существе. Благодаря своей универсальности, превосходящей каждого индивида в отдельности, сознание и разум позволяют нам подняться от эгоцентрической индивидуальной точки зрения к универсальной перспективе Всего. Именно поэтому сознание и разум естественным образом учитывают благо и интересы Целого. Λογικόν («разумное») и κοινωνικόν («общественное, заботящееся об общем благе») нераздельны (VII, 55):

«Надлежит то, что сообразно устроению каждого, устроено же все прочее ради существ разумных… а разумные существа — ради друг друга. Так вот, первостепенным в человеческом устроении является общественное» (пер. А. Гаврилова).

Часто высказывалась точка зрения, что стоицизм в основе своей был философией себялюбия, поскольку отправной пункт его физики и этики — это стремление к самосохранению и к тому, чтобы оставаться в согласии с самим собой. На самом деле в гораздо большей степени тон стоицизму задает любовь ко Всеобщему, поскольку самосохранение и согласие с самим собой возможны исключительно благодаря полной приверженности Целому, частью которого мы являемся. Быть стоиком — значит осознавать, что ничто не пребывает в одиночестве, но все мы являемся частью Целого, составленного из совокупности разумных существ и тотальности всего Космоса. Hadot P. The Inner Citadel: The Meditations of Marcus Aurelius. P. 212.

— Как Вы оказались в классической филологии?

Когда я был подростком, я жила с родителями на углу Пятой авеню и 78-й улицы, поэтому для меня было вполне естественно проводить много времени в Metropolitan Museum. Тогда он был совсем другим. У него не было такой парадной лестницы, как сейчас, и он никогда не был переполнен. Туда можно было зайти и побыть в полном одиночестве. В залах было прохладно и темно. Мне нравилось бродить среди мумий на втором этаже. В главном зале стояли две огромные этрусские скульптуры. Позже выяснилось, что они не настоящие, но все равно они были великолепны, и были скопированы с маленьких этрусских оригиналов. Я обожала эти скульптуры. Я училась в школе Бёрч Уотен, которая тогда находилась в Вест-Сайде. Все изучали французский язык. Я также учила латынь и древнюю историю. Примерно треть моего класса – а в моем классе было всего 43 человека – стали докторами наук. Не только по классической филологии, конечно, но в основном по гуманитарным наукам. Это была замечательная школа.

Мне было шестнадцать, когда я окончила школу, а потом я поступила в Барнард-колледж и изучала там классические языки. Кафедра в Барнарде была очень маленькой. Там был всего один человек, Джон Дэй, который впоследствии стал моим научным руководителем. Он был папирологом. Из-за того, что Барнард был таким маленьким, большая часть моих занятий проходила в Колумбийском университете. Бакалаврские курсы читались в Гамильтон-холле, но в те времена женщин не пускали в Гамильтон-холл раньше двенадцати часов дня. Это было связано с тем, что большие курсы по гуманитарным наукам, которые вели Ван Дорен и другие знаменитые профессора, проводились там утром. Ни одна женщина не могла посещать этих занятий. Но курсы по классической филологии проводились во второй половине дня, и на них не было желающих, поэтому их разрешили посещать студенткам Барнард-колледжа.

<…>

Я закончила колледж за три года, в девятнадцать лет, в 1957 году. В те времена Барнард был очень женским колледжем. Там было не так много мужчин. Как я уже говорила, некоторые курсы я слушала в Колумбийском университете, и я так быстро освоила учебный план, что в итоге стала учиться в магистратуре, когда еще была студенткой бакалавриата. Когда я окончила школу, все мои друзья, конечно же, еще учились в колледже, поэтому я просто продолжила посещать курсы по классике в Колумбийском университете. Поскольку я уже прослушала большинство обязательных курсов по литературе, я смогла заполнить свою программу древней историей, историей искусства и греческой философией. Я занималась с Отто Бренделем и Евой Харрисон. Думаю, это помогло мне в изучении женщин, потому что я поняла, что если ты будешь просто филологом и будешь полагаться на известные тексты, то никогда не узнаешь о женщинах достаточно, чтобы написать хотя бы одну книгу. Я также занималась папирологией у Джона Дэя. Он был учеником Ростовцева, великого историка, который превозносил Altertumswissenschaft, используя не только тексты, но и все виды информации о древнем мире. В те времена было революционно использовать фотографии в книгах по классической филологии. Но именно так меня учили.

<…>

Я написала свою диссертацию на основе одного античного документа – договора аренды оливковой рощи. В этом договоре было три новых сельскохозяйственных слова.

В этой книге исследуются бестиарии и их авторов через призмы римской энциклопедии Плиния Старшего, рецепты греко-египетских папирусов или гримуары Киранидов и проливает свет на производство силы, животной, человеческой или божественной, которая предстает горизонтом трансформации знания в имперский период.

Так называемая "магическая" документация греко-римской античности охватывает широкий спектр источников по ритуальным практикам, которые, особенно в период Римской империи, свидетельствуют о масштабах обмена между культурами Средиземноморского бассейна. В ритуалах исцеления, заклятия и различных просьбах, обращенных к божествам, на стыке между религией и другими формами знания, использовались такие разнообразные и диковинные животные, как гиена, хамелеон, удод или рыба, известная как эхенеида, и такие обычные, как петух, голубь, собака или змея, или такие священные, как кошка, сокол, ибис или жук ради их способностей и жизненных сил.