Лёд, пыль, подмёрзшие лужи и огоньки; тёмный и тихий, как будто мёртвый старый район, кое-какое шевеление возле улицы Кирова — и всюду грязь, раскуроченные газоны, обрезанные ещё осенью ветки и чёрный снег.
По пути встретились две девочки лет шестнадцати — бегали вдоль улицы Ленина и с криком вытаскивали что-то из полной воды канавы. Потом наткнулась на стайку парней у "Пятёрочки": гоготали, что-то обсуждали, делили. Решила на всякий случай, что пройду мимо, зайду вместо "Пятёры" в "Магнит". Встретила библиотекаря из Публичной научной библиотеки им.Короленко, которая так сильно и горячо поддерживала меня в начале моего писательского пути. Библиотекарь сказала, что я выгляжу уставшей. Спросила, кто меня так замучил (спойлер: дикий март). Сказала: у вас же книга недавно вышла?
Я перебрала в голове свои книги. Ну... формально — действительно недавно, "Всему злу земному" около трёх месяцев. Но за это время случилось, написалось, разрушилось и создалось столько всего, что ощущение, словно Нонфик со стендом "Питера", украшенным огромной обложкой "Всего зла земного", был давно, давно, давно...
Поговорили. Повспоминали. Пока стояли — разошлись парни у "Пятёрочки". Я зашла за продуктами: хочу завтра приготовить бабушке бургеры. Решила, что не буду скупиться и выгадывать, ища дишманское, а возьму классные вкусные продукты, чтобы сделать классные вкусные бургеры.
...Это было такое странное ощущение: класть в корзину салат, кунжутные булочки и "Ламбер", когда рядом ходят бабульки и ищут молоко подешевле. Я себя ощутила инопланетянином или иностранцем. Ты живёшь в этом, ты механически совершаешь какие-то движения, ходишь по магазинам, смотришь, что по акции, батон покупаешь или кефир; а в какие-то моменты открываются глаза, и ты видишь и это одинокое молоко в чужой корзине, и гогочущих подростков, и рыгающих мужиков, и грязные коричневые лужи, и серые крыши, и облупившуюся штукатурку, тьму, тишину любимого старого района... И кажется, что город этот — словно уже не совсем тот, что ты знаешь; словно это какое-то странное зазеркалье — и вот бы вернуться туда, в нормальное, в невырубленное, спокойное, ясное...
Шла домой с мутью на душе. Хотелось только скорее забраться в квартиру, запереть дверь, включить свет, спрятаться от мира в своей берложке.
А потом, уж не знаю, почему, я вспомнила, что Глазов — как и мир вообще — не состоит из одной только грязи, из одних только криков, окурков и темноты. В Глазове есть столько невероятно крутых людей, которые борются за образование, искусство и творчество, за перемены к лучшему и помощь тем, кто нуждается в ней; которые созидают, смеются, несут свет. Я хочу быть на стороне этих людей, даже если кажется, что она малочисленней. Даже если кажется временами, что какая-то совсем вокруг образовалась тьма, что весь мир превратился в безмолвный и холодный старый район с помидорными окнами.
Умылась, выпила чаю, съела бабушкину кашу. Поговорили с бабушкой об "Исчёрканной" и вообще о книгах. Посмеялись. Бабушка сложила мне с собой пирожки, а дома я обнаружила, что она ещё добавила в пакет колечки консервированного ананаса. Так странно думать, что на таких вещах порой и удерживается мир. Но ведь так и есть.
Тоска пройдёт, усталость пройдёт, даже пыль — и ту прибьёт скоро дождём. А огоньки во дворе, в ледяных лужах, останутся; и чай, и ананас, и встреча с библиотекарем, и все мощные, классные люди, вдохновляющие, оставляющие след и свет, создающие что-то.
Я думаю, созидатели всегда правы. А завтра — уже завтра — кончится даже этот дикий тяжёлый март.
#Глазов
