Из Бурятии на фронт ушло более 120 тысяч человек, т.е. каждый пятый житель республики. В годы Великой Отечественной войны погибло более 39 тысяч уроженцев Бурятии - каждый третий, из ушедших на фронт.
Летом горького года я убит...
Для меня -
Ни известий, ни сводок
После этого дня.
Вся кадровая армия погибла на границе в 41-м и раненную, почти смертельно, уже агонизирующую страну, двинули спасать сибирские дивизии из недавно мобилизованных новобранцев. В основном это были совсем молодые парни из далеких городков и поселков необъятной России: русские из староверов, буряты, якуты, калмыки, удмурты. С далеких чабанских стойбищ, из маленьких заснеженных деревень, рабочих поселков, придорожных полустанков провожали матери своих сыновей. На санях, а иногда верхом, до райцентра, там на крытой полуторке до города. А здесь уже выдавали полушубки, в переполненные вагоны и на Запад, сразу на фронт.
На старой фотографии два брата - Дамдин и Жамбал - братья моей прабабушки. Красивые, статные, высокие, образованные. Про таких говорят: гордость и краса народа. Полны честолюбивых планов, только собираются жить. Я читал их письма, видел книги. Но нет, война...
Один пропал без вести в 41-м в белоснежных полях под Москвой. Просто растаял вместе с ещё одним миллионом, кинутым вождями спасать почти взятую немцами столицу. Отстояли.
Другой - в 42-м - под Ленинградом. В одной из тысяч кровавых, безуспешных, отчаянных атак по деблокированию города. До первых успехов ещё долгих два года.
Что происходило там - под Ленинградом? Мясорубка.
"Пополнения идут беспрерывно, в людях дефицита нет. И горы трупов у Погостий, Невских пятачков, безымянных высот росли, росли, росли. Так готовилась будущая победа.
Легко писать это, когда прошли годы, когда затянулись воронки в Погостье, когда почти все забыли эту маленькую станцию. И уже притупились тоска и отчаяние, которые пришлось тогда пережить. Представить это отчаяние невозможно, и поймет его лишь тот, кто сам на себе испытал необходимость просто встать и идти умирать. Не кто-нибудь другой, а именно ты, и не когда-нибудь, а сейчас, сию минуту, ты должен идти в огонь, где в лучшем случае тебя легко ранит, а в худшем — либо оторвет челюсть, либо разворотит живот, либо выбьет глаза, либо снесет череп. Именно тебе, хотя тебе так хочется жить! Тебе, у которого было столько надежд. Тебе, который еще и не жил, еще ничего не видел. Тебе, у которого все впереди, когда тебе всего семнадцать! Ты должен быть готов умереть не только сейчас, но и постоянно. Сегодня тебе повезло, смерть прошла мимо. Но завтра опять надо атаковать. Опять надо умирать, и не геройски, а без помпы, без оркестра и речей, в грязи, в смраде. И смерти твоей никто не заметит: ляжешь в большой штабель трупов у железной дороги и сгниешь, забытый всеми в липкой жиже погостьинских болот" - писал чудом выживший новобранец Николай Никулин, впоследствии доктор наук, главный искусствовед Эрмитажа.
Я убит подо Ржевом,
В безыменном болоте,
В пятой роте, на левом,
При жестоком налете.
Я не слышал разрыва,
Я не видел той вспышки, —
Точно в пропасть с обрыва —
И ни дна ни покрышки.
И во всем этом мире,
До конца его дней,
Ни петлички, ни лычки
С гимнастерки моей.
Летом горького года
Я убит. Для меня —
Ни известий, ни сводок
После этого дня.
Наши очи померкли,
Пламень сердца погас,
На земле на поверке
Выкликают не нас.
Мы — что кочка, что камень,
Даже глуше, темней.
Наша вечная память —
Кто завидует ей?
Нашим прахом по праву
Овладел чернозем.
Наша вечная слава —
Невеселый резон.
Нам свои боевые
Не носить ордена.
Вам — все это, живые.
Нам — отрада одна:
Что недаром боролись
Мы за родину-мать.
Пусть не слышен наш голос, —
Вы должны его знать.
Завещаю в той жизни
Вам счастливыми быть
И родимой отчизне
С честью дальше служить.
Горевать — горделиво,
Не клонясь головой,
Ликовать — не хвастливо
В час победы самой.
И беречь её свято,
Братья, счастье свое —
В память воина-брата,
Что погиб за нее.
