Два студенческих Гамлета. Часть 1
«Я Гамлет / Ошибка», реж. Татьяна Тарасова, курс Олега Кудряшова, ГИТИС
В 1960-е годы шекспировская эстетика обновилась самым серьезным образом - Шекспира научились ставить через абсурд. Абсурдизм за счет своего антипсихологизма и эстетики отстутствия восстанавливал авторитет трагедии, наново вышивал трагическую картину мира. Когда Козинцев говорил о том, что пустое пространство - это территория трагедии, это пустое выжженное, вытравленное, постъядерное пространство из «В ожидании Годо». Ждать некого и нечего. Nothing to be done. Шут в «Короле Лире» Козинцева - это едва выживший мальчик из Освенцима, от бесилии могущий только выдавить пару нот из жалейки.
А вот спектакль Татьяны Тарасовой - это и абсурдизация Шекспира, и его же одновременная макдонахизация. Может быть, это при постановке не имелось в виду, но Гамлет Михаила Жакова выглядит как бешеный Падрайк из «Лейтенанта», Розенкранц и Гильденстерн, допрашиваемые им, выглядят как Донни и Дейви, ведомые на расстрел, а Офелия Анастасии Веселкиной - как Мейрид, девочка эпохи гранжа, этакая Аврил Лавинь с трагической тушью на лице и копной изломанных волос. Тут много крови, насилия и мокрой земли. Тут пир как кладбище, и кладбище как пир. Отбросу общества Гамлету не стыдно шпионить за матерью - в его руках аргумент в виде диктофона с записью их с Клавдием интима. Ничего святого: месть по тем же законам, что и преступление. Никто не хочет быть лучше, чище, милосерднее. Этот мальчик навсегда испорчен отцом, который вручает молодому парню свое обмотанное кровавыми бинтами ружье и заставляет мстить. Этому отцу недостаточно, что он подох и стал неприкаянным призраком, он хочет свою стратегию передать несмышленому мальчику, больше и передать-то нечего. Спектакль называется «ошибкой», потому этот Гамлет чувствует себя машиной для убийства, Гамлетом-машиной, у него вытравлены все чувства, кроме агрессии и душегубства. Ошибка культуры - назначить пьесу о безжалостном убийце главной пьесой человечества.
