сестра Пандоры. Подо льдом (продолжение)
10.02.25
Город Nск
Зима. -20. Полметра снега. Кладбище, участок почетных захоронений. Парадный квадрат у входа расчищен техникой. Дальше - натоптанная дорога. Недолго. Чем глубже внутрь участка, тем Уже человеческие дороги. Они расходятся, растекаются на отдельные тропки, цепочки одиноких следов: и у "официальных" могил есть измерение личного горя, частной памяти.
Вот лежит писатель. Вот академик. Вот народная артистка. Вот учитель и наставник одного из моих провожатых. Вот мать коллеги. Значимые и знаковые для местного сообщества люди. Теперь рядом хоронят воевавших на Украине. Плотные ряды чёрных надгробий, каждое украшено букетом флагов: сведений яркий триколор на фоне морозного неба, перечеркнутого уверенной, утверждающей жизнь полосой дыма. Кроме триколора в каждом букете - флаги от "своих": ЧВК Вагнер, ВМФ, футбольные болельщики, рокеры Санкт-Петербурга... Покойные были "своими" разным людям. Нижняя часть полотнищ у многих флагов проткнута, надорвана или оторвана - следы вернакулярной погребальной практики? На одном надгробии - два письма папе. Детский рисунок, розовое сердечко, подпись "в день папы", сложены вдвое, вложены в файлик, заткнуты между табличкой с именем и черной-черной холодной плитой. Другая могила: "Сами не летаем и другим не даем". От братьев-артиллеристов.
Смена внешней эстетики, смена смыслового наполнения. Вопросы провожатых замерзают на морозе, повисают в тишине: и кого хороним теперь на участке почетных захоронений? Что эти люди сделали для этого места, кроме того, что родились здесь и были убиты в Украине? А как так вышло, что моя мама попала в такое окружение? Наверное, она бы не хотела лежать вот так, если бы знала. А почему могилу профессора найти в сугробах, невозможно, он уже два года как лежит под временной плитой.
Как будто две реки надгробий встретились - поток военных как встречное течение, которое вдруг ринулось навстречу основному...
Одна могила на самом краю ближнего ряда - открытая и пустая, выстелена брезентом. Ждет своего постояльца. Видимо, похороны назначены на этот день. Около неё человек в камуфляже, одинокий живой, стерегущий дом для нового жильца города мёртвых. Подошел, спросил который час, закурил. Мороз, живые стынут. Мёртвые молчат. Разговаривают только знаки, оставленные живыми: колышется ткань флагов, утвердительно светится еще не выцветший пластик искусственных цветов.
Через дорогу и немного пройти - соседний участок, уже не почетный. Там рядом лежат советские люди, жертвы финских лагерей, а через дорогу от них - сами финны, немцы, прибалты, интернированные, погибшие, пока жили и работали в городе после Великой Отечественной. Территория примирения. Коллега "всерьёз опасается", что местные власти уберут несколько надгробий, не соответствующих текущей повестке. Подходит, фотографирует, обещает их беречь как берегут своих пожилых родственников.
На старом недействующем кладбище внутри города - мемориальный камень репрессированным. Рассказы местных коллег о тех, кто приходил сюда до поздней ночи с цветами в день смерти и похорон Навального. «А один мужчина пришел, я, говорит, из соседнего дома, смотрю и не понимаю, чего это люди собрались. Рядом - машина полиции, просто стояли. У нас тут не так жестят, как в Москве".
На одном кресте надпись "Путин вон". "Это, наверное, моя коллега написала, я знаю, что она этой дорогой ходит на работу".
Я в день смерти Навального сделала из снега могилу в овраге. Плакала и несколько часов кидала снег, трамбовала его лопатой. Мой личный дурацкий курган. И ходила к нему потом до весны. И теперь хожу иногда на это место.
Говорим о Сандармохе... Мерзкий проект ВРИО (РВИО-?) – откопать убитого, отвезти его пуговицы на экспертизу, объявить его погибшим советским солдатом, поставить памятник, символически присвоить территорию. Как собачка ножку задрала… Фон человеческой жертвы - сидящий в тюрьме за сохранение имён расстреляных в Сандармохе Юрий Дмитриев.
Люди гибнут, власти переписывают память, разные люди борются за память. Война в тылу, война на фронте.
Продолжение следует
