Лампочка

По-настоящему все изменилось в одном из отпусков. Я, как турист, съездила в святой Иерусалим, где, по рекомендации гида, загадала желание. Он уверил, что каждый день все передают богу, так что призвал попросить то, что посоветует внутренний голос. Его, увы, я не услышала, зато на листочек вдруг вписала то, о чем никогда и не думала: “Хочу стать писательницей!”

Я нетерпеливо мотнула головой, повернулась вправо, чтобы проявить для себя Табию… И почувствовала, как плечо сжали невидимые щипчики. И наткнулась на взгляд неподвижных зеленых глаз.
Иштар сидела в яблонях. Или в траве. Или в небе. Постоянное изменение размеров ее бугристого тела тут же вызвало прилив острой тошноты. Мне в лицо беззвучно понеслись огромные, как небоскребы, молекулы ее волоса. Я дернулась, и богиня стала размером с пылинку. Потом — с автобус. Потом превратилась в тошнотную рыжую мешанину, в которой мелькали чьи-то маленькие, будто кукольные, ручки. Мешанина вывернулась, и оказалось, что Иштар снова стоит напротив меня и смотрит…
Но Богиня не только смотрела — она говорила. Не издавая звуков — просто у меня в голове под ее взглядом возникали помехи, тоже похожие на тошноту, только внутри мозга. Через какое-то время уродливый мысленный ком распался на отдельные слова, которые зазвучали у меня в ушах, будто эхо беззвучного голоса:
— Ты виновата… В наружу! Откупорить! Убила, да, убила, никто не простит, дружить не будут, семьи не будет… В наружу! Закрыт! Раз виновата, надо искупить, правильно. У твоего дерева… Надо найти дерево…
— Надо… — согласилась я. — Найти…
— Пойдем.
Я хотела спросить, куда пойдем, но догадалась, про что она: про дерево, на ветвях которого висят события моей жизни. Да, нам к нему надо. Но как его найти? Иштар снова зарылась в мою голову, и я увидела Сад по-другому: сверху, как плоскую карту. Удивительно, но все события, даже самые мелкие, тоже было видно. Откуда-то я знала, что мое дерево, как и деревья всех нынче живущих людей, находится недалеко от места, где я стояла. Может быть, на вот той аллее, среди тоненьких яблонь?.. Я повела глазами, изнемогая от внутреннего скрежета, с каким они поворачивались: ведь мы смотрели «хором» с Иштар. Надо скорее искать, богиня же просит. Может, здесь? Или здесь? Или...
— Ой, ма-а-мочка-а! — вдруг пронзил мне ухо жуткий вопль Арины. — Ой, меня сейчас вырвет!
Карта перетекла в объемный Сад. Богиня куда-то отъехала, превратившись почти в микроба. Перед глазами пронеслась Черная спираль, и я рухнула навзничь, ударившись лопатками о дощатый пол.

Ей снится лето. Небо такое лазурное и радостное, что у Тоши на душе легко-легко. Она – как облачко. Зелень травы блестит под солнечными лучами, пружинит под ее старыми чумазыми кроссовками. Машина, голубая и оттого будто воздушная, стоит во дворе и смотрит на Тошу круглыми фарами.

Дед учит ее менять моторное масло в «Москвиче» – для этого надо подобраться машине под брюхо. Удобного подкатного лежака для ремонта у них нет, и дед подкладывает под машину большой кусок картона, складывает на нем инструменты и ставит небольшой тазик. Сам он в легкой рубашке с закатанными по локоть рукавами, на ногах – старые, в пятнах, брюки. Ремень обхватывает его худое поджарое тело. Он опускается на колени, устраивается на картонке и забирается под «Москвич».

– Давай сюда, Нинок!

Дед – единственный в семье, кто зовет ее Ниной. Сам он Лев Антонович, а жену, Тошину бабушку, звали Антонина Львовна. Такой получился у них каламбур, и Тоша словно объединила в своем имени несколько поколений. Сама она – Антонина Антоновна.

Тоша залезает под машину следом за дедом, устраивается с ним рядом. Смотрит, как он откручивает сливную пробку, подставляет тазик под струю черной жижи. Прогорклый запах старого масла смешивается в ее носу с дедушкиным одеколоном, по‌том и отдаленным, витающим в воздухе ароматом цветов.

Тоша внимательно слушает деда, наблюдает за движениями его мозолистых рук.
Из дома доносится мамин крик:

– Папа! Тоша! Идите обедать!
В этих звуках и запахах – само счастье.