Светскость как истинная религиозность и традиция
Время, высеченное в камне коллективной памяти, учит: подлинная святость рождается не в тени алтарей, а в гуще людских судеб. Там, где хлеб делится между голодными, где кров становится убежищем для бездомных, где слово превращается в мост между поколениями — там пульсирует живая традиция. Она не скована догмами, не спрятана за ритуалами, чьи смыслы забыты. Её язык — это язык земли, труда и взаимности, унаследованный от предков, которые знали: выжить можно лишь сообща.
Вера — не в обрядах, а в общности. Первые христиане, гонимые и бедные, не строили соборов — они делили имущество, кормили вдов и сирот, называя это «телом Христовым». Ранние мусульмане, отвергая племенную вражду, создавали умму — общество, где закят (милостыня) был не подачкой, а правом бедняка, а ростовщичество объявлялось грехом против справедливости. Их вера была не ритуалом, а революцией против эгоизма. Но что осталось от этого духа? Современные храмы и мечети, освящающие неравенство, благословляющие войны и богатства, стали служанками классового государства. Они твердят о «вечном порядке», забыв, что их основатели бросали вызов империям.
Историю вершили и те кто молился в тиши келий, и те, кто строил дома, пахал поля, пел песни у костра, передавая детям не букву закона, а дух справедливости. Вера в человека, в его способность преобразить мир через братство, — вот древнейшая из религий. Её храмы — это мастерские, школы, больницы; её пророки — учителя, врачи, ремесленники, чьи руки творят жизнь, а не опустошение. Священное — не в облачениях, а в повседневном подвиге сохранения общего блага.
Культ религии подменил веру. Современные жрецы превратили духовность в товар. Они продают «спасение» тем, кто может заплатить, а грехи власть имущих покрывают молчанием. Религия стала опиумом не потому, что утешает страдающих, а потому, что оправдывает страдания — как «волю высших сил». Но разве пророки не шли против царей и ростовщиков? Разве Христос не изгнал торгующих из храма, а Мухаммад не разрушил идолов Каабы? Их наследие предано, когда молитвами освящают буржуазный порядок, где человек эксплуатирует человека.
В этом плане показателен пример наших оппонентов, националистов, которые выпячивают напоказ свою псевдо-идентичность и по сути вся их показная религиозность сводится лишь к фетишу и культу. Бороды, косоворотки, татуировки, и все конечно измеряется деньгами. Это и отличает приличных людей от них. Приличный человек - он скромен. За него говорит его жизнь и дела.
Светскость — не отрицание священного, а его очищение. Только там, где власть принадлежит трудящимся, а не жрецам и капиталу, религия возвращается к своему истоку: служению Человеку. При социализме, отвергающем лицемерие «нейтралитета», хлеб для голодного становится высшим таинством, а школа — местом, где учат не покорности, а солидарности. Буржуазная же «светскость» — обман: она сохраняет алтари банков и корпораций, интегрируя их с религиозной системой культов, которые поддерживают эту систему, где «свобода совести» означает свободу угнетать под прикрытием толерантности.
Религиозность, лишённая социальной совести, — мертва. Тот, кто говорит о любви к Богу, но ненавидит брата своего - лжёт. Подлинная духовность — в борьбе за освобождение угнетённых, в отказе делить людей на «чистых» и «нечистых», в признании, что свято каждое дыхание, каждое сердце, бьющееся в такт с другими. Традиция, которая не служит жизни, предает своих предков.
Пусть же светскость станет новым ликом древней правды: небо обретается не в вышине, а здесь, в сплетении рук, строящих мир без господ и рабов. Ритуалом будущего будет не коленопреклонение, а солидарность; не моление о чуде, а созидание справедливости. Истинная вера — та, что сбрасывает цепи классового лицемерия, чтобы, как в первые дни, стать общиной равенства. Тогда, как писали старцы, «последние станут первыми» — не в загробном царстве, а здесь, на земле, которую наконец назовут домом для всех.
