Nero

Эндрю прекрасно знал, что не стоит соглашаться на пьяные поцелуи с Нилом. А тем более на трезвый секс. И дело не только в том, что они друзья. Будто этого мало, Эндрю давно испытывает к нему чувства. Когда он понимает, что смесь дружбы и секса слишком похожа на романтические отношения, а страх потерять Нила сводит с ума, Эндрю предлагает им вернуться к старой дружбе. Нил разрывает с ним все контакты, и все, что остается Эндрю – наблюдать за его беспорядочными связями, истекая бессильной злобой.

Нил запрокидывает голову, встречаясь с ним взглядом. Щелчок — и крохотный огонек озаряет светом его лицо. Глаза Нила окунаются в тени, щеки вспыхивают оранжевым, а губы — алым. Россыпь кротких веснушек, пламенеющие медные кудри, острые края челюсти.

Фильтр сигареты привычно ощущается во рту, прилипает ко влажной тонкой коже. Эндрю наклоняется чуть ближе к этому снедающему пламени, которым горят чужие губы. Табак едва слышно трещит. Глаза Нила опускаются ниже, прослеживают взглядом, как огонь обнимает бумагу — ласково и губительно.

Эндрю делает затяжку, немного отклоняется, чтобы выдохнуть, опускает сигарету. Дым извивается между ними, его крохотные змейки скользят в волосы Нила, переплетаются с прядями и остаются там.

Зажигалка тухнет, и все что остается — отголосок алого света, который тлеющая сигарета отбрасывает на губы Нила.

— Красный тебе к лицу, — шепчет Эндрю.

Он не знает сам, почему говорит тихо. Кажется, стоит хоть одному лишнему звуку проскользнуть между ними, и тонкое марево момента расслоится, рассыплется в воздухе, словно иллюзия, сотканная из дыма и зеркал.

— Знаешь, — и Нил отвечает тоже шепотом, — наверное, я совсем идиот, но сейчас мне очень хочется, чтобы ты меня поцеловал.

— Значит, нас таких двое.

Эндрю протягивает свободную руку к его лицу, и пальцы ложатся на мягкую кожу слишком привычно и правильно. Настолько, что становится физически больно от ужасающего осознания — возможно, никогда больше ему не будет этого позволено. Нил закрывает глаза. Мгновение останавливается, бесконечно долгое и прекрасное, однако напоминает совсем не вечность, а что-то трепетное и нежное, но покрытое царапинами и изломами. Словно тонкое и хрупкое стрекозиное крыло, испещренное темной мозаикой трещин.

— Тогда сделай это.