тадмаврелошке конфешн😈😈

      Данный канал посвящен фанатским работам по данному проекту, а так же возможным спойлерам о дальнейших событиях.

нас зарейдили, проверьте подписку. ( что случилось??)

[❤️] -> Мэтто 🤍
[🤪] -> Банановый Пудинг 🤍
[🦎/🎁/😇] -> Кирчя 🤍🤍

cr:: @ozz_tt

Лололошка чувствовал, как тошнота поднимается по его горлу. Он скривил губы, шумно сглатывая вязкую слюну. Его точно вывернет после этого. А ещё он истратит все водные запасы бункера находясь в душе, но, черт возьми, обязательно смоет это ощущение фантомных прикосновений со своего тела. Мерзкие, жилистые сухие руки пробирались под его одежду, заставляя нутро непроизвольно задрожать, от чего совсем рядом с ухом послышался смешок. Мерзко, мерзко, МЕРЗКО...

Когда он докатился до такого положения? С каких пор ему приходится получать информацию не выполняя причудливые задания, не собирая сотни труднодобываемых ресурсов и даже не с помощью вынужденного насилия, а исполняя роль секс-куклы для одного отвратительного старого маразматика? Если хоть одна живая душа узнает о произошедшем, его засмеют. И вот это тот самый Лололошка, герой сотни миров и один из Первых?

– Ты ведь не думал, что, пользуясь моими вещами, тебе не придётся платить? Знаешь, аренда вообще-то именно так и работает. – Тадмавриэль почти добродушно усмехнулся, слегка пожав плечами и выгнув одну из своих бровей.

Лололошке не было смешно. Он только ещё сильнее скривился, вжимаясь в край стола позади себя, словно пытаясь избежать нежеланных прикосновений. Его щёки пылали от стыда, а глаза начинало неприятно саднить. Нет. Если он заплачет, то Тадмавриэлю это понравится только больше.

– О, смотрите-ка, кто разобрался в тенденциях современного мира. – Лололошка прошипел сквозь зубы, тут же получая по заслугам за свою желчную интонацию. Чужая пасть сомкнулась на его открытой шее, оставляя болезненный укус и видимый след. Парень уперся ладонями в крепкие плечи Тадмавриэля.

– Если ты, ублюдок, заразишь меня чем-нибудь, я клянусь всеми до сих пор существующими богами, что убью тебя!

– Нет. – Резкий ответ пресек любые попытки воспротивиться. – Ты этого не сделаешь, юный Лололошка. Ты слишком хороший для своего же блага. По моей вине твой родной мир лишился будущего и потерял свое прошлое, по моей вине тебе пришлось покинуть его раз и навсегда, по моей вине умерли миллионы жителей Архея, включая твоих дорогих друзей. Но что в итоге? Ты все еще надеешься, что во мне было когда-то и осталось сейчас что-то светлое. О, я знаю наверняка, что ты так и делаешь.

Тадмавриэль мерзко улыбался, кажется, наслаждаясь всей этой ситуацией в полной мере. Впрочем, так оно и было. Как всегда, он получал всё, чего только возжелает. И сейчас он желает дрожащее юное тело перед собой.

Его грузная фигура впечатывает Лололошку в стол еще сильнее, явно доставляя тому не просто дискомфорт, а очевидную боль от неприятного давления твёрдой поверхности на свои мышцы под неправильным углом. Руки почти подрагивают от предвкушения, когда длинные слегка крючковатые пальцы начинают нетерпеливо возиться с ремнем брюк, заставляя пряжку безвольно повиснуть, а молнию резко вжикнуть.

Лололошка не может на это смотреть. Он выдыхает, слегка поднимая свою голову вверх и со всей внимательностью вглядываясь в люминесцентный свет от ламп медотсека. Через время его глазные яблоки начинает неприятно щипать, а зрение застилают беспорядочно мельтешащие радужные точки. Хочется отвесить пощёчину этому осунувшемуся от времени лицу с отвратительно похотливым выражением вседозволенности. Или хорошенько вдарить по скуле, или, может быть, даже в пах. Сделать всё, что угодно, лишь бы пытка прекратилась. Лишь бы он был волен развернуться и уйти. Лечь на неудобную кровать, укутаться в донельзя тонкое одеяло и безмятежно уснуть. А когда Лололошка проснётся, он обязательно окажется там, где должен. Дома. Рядом со своими друзьями. Он расплачется и бросится в чьи-нибудь объятья, плевать в чьи, лишь бы удостовериться, что это реально, что чужие теплые руки и беспорядочное от шока дыхание - это не миф и не причудливый сон. Что не было никогда никакого конца света, бункера, организации, Тадмавриэля... Что всё это - разовое помутнение рассудка. Кошмар.

Зрение расплывалось, тяжелое дыхание отдавалось гулким звуком в ушах, а мир, казалось, был словно под толщей воды.

И сейчас то же самое. Но Лололошка просто не мог быть в подобной ситуации когда-то там, на заре своего существования. Просто... Не мог. Не мог же, да? Он всегда был в состоянии постоять за себя, сказать «нет», сбежать в конце-то концов.

– Что? – Собственный голос показался каким-то слишком слабым, больше походившим на шепот. Губы неприятно пересохли от прерывистого дыхания, заставляя в нервной манере провести по ним кончиком языка.

– Чему ты удивляешься? Ты ведь не думаешь, что я просто так настолько сильно рвался заполучить тебя в свои руки тогда, во времена до Пробуждения? Я использовал твою тушу для плотских утех еще начиная с тех лет, когда ты был совсем юнцом. Твой поганый папаша спускал мне всё с рук, а твоя немощная мамаша ничего не могла с этим сделать

Теперь, когда от Тадмавриэля наконец-то не отворачиваются, он хочет добиться реакции. Добавляя третий палец к растяжке, любые его движения принимают грубый, резкий манер. Ресницы Лололошки затрепетали от мерзкого жжения снизу. Он слегка нахмурился, непроизвольно издавая рваный вздох. Отец и не собирался быть нежным, отнюдь. Ему просто нравилось тянуть этот момент как можно дольше. Когда все закончится, он еще долго будет лелеять это воспоминание. Может быть, даже иногда перебирать в памяти каждую крошечную деталь, каждый звук и каждое ощущение глубокой ночью, в темноте и тишине стен бункера.

– Ты больной ублюдок... – Лоло чувствовал, как мир начинает закручиваться в бешеном калейдоскопе из чувств и реальности происходящего. Каждый сантиметр его кожи покрылся мурашками, вызывая неприятное ощущение покалывания, словно от иголок.

И в этот момент Лололошка понял. Он наконец-то осознал, почему его каждый раз воротило от одной только мысли о половом акте с кем-либо. Он осознал, почему каждый раз, когда кто-то пытался зайти с ним за пределы дружбы, он только неловко улыбался и делал вид, что ничего не замечает. Он понял, почему каждый раз его тошнило.

Это был страх.

Страх, который этот ублюдок посадил прорастать глубоко в его теле много тысячелетий (миллионов лет?) назад. И даже спустя столько времени ощущения казались слишком живыми, слишком значимыми. До сих пор он пожинал плоды своего отвратительного прошлого.

Лололошка не может сказать, когда конкретно с него стягивают низ вместе с нижним бельем. Он сам пропустил этот момент, очнувшись только когда почувствовал, как налитый кровью член касается его оголенной промежности. О боже, он не просто дешевая проститутка, он бесплатная шлюха.

Тадмавриэль шумно выдыхает, когда чувствует, как легко его орган скользит между мокрых от естественной смазки складок. Может быть в следующий раз он трахнет эти бедра, может быть использует слишком говорливый рот. О, Отец не сомневался ни на секунду, что следующий раз обязательно произойдёт.

– Ты никогда не задумывался о своей причудливой анатомии? Всё-таки довольно нестандартный комплект, далеко не в каждой вселенной можно отыскать тебе подобных. – Тадмавриэль позволяет головке своего члена скользнуть вовнутрь. Он почти прижимает Лололошку к холодной поверхности белоснежного стола под ними.

– Глассгарф - не просто название поселения. Вас можно было назвать отдельной расой, со своими... Хм... Причудами. – Одна из массивных ладоней Отца чисто по инерции хватает оголенное бедро. Как только он замечает это, то тут же сильнее стискивает плоть, осознанно желая оставить парочку видимых синяков.

Лололошка пытается, он правда пытается вслушиваться в чужие слова и вычленить из них хоть сколько-то полезную информацию для себя. В конце концов, он пошел на весь этот кошмар наяву только ради новой крупицы любых полезных знаний. На секунду мироходец ловит себя на мысли, как он крайне сожалеет, что за столько-то лет существования у старика не развилась импотенция. Впрочем, если бы не похоть, какова вероятность, что Тадмавриэль не придумал бы что-то еще хуже?

Одинокая слеза все-таки скатывается по щеке Лололошки вниз. Он должен просто вытерпеть это. Ему жизненно необходимо знать, что здесь произошло. Весь этот мир умер без свидетелей. Архей, сердце этой треклятой вселенной, мир, с которого начала писаться история мироходцев. Мир, про который никто не помнит. Узнать, что было до катастрофы и как вообще произошел весь этот катаклизм, являлось каким-то само собой разумеющимся долгом для Лололошки. Если он не будет помнить этот мир, знать его историю и хранить глубоко в черепной коробке, то кто будет? Тадмавриэль? Тот, кто и поспособствовал в свое время страданиями этого несчастного кусочка вселенной?

Отец почти завороженно смотрит вниз. Его пристальный взгляд цепляется за множество шрамов на белёсой коже. Холодные пальцы обхватывают небольшой участок внутренней стороны бедра, щипая, пока не появится красный след. Затем кончики фаланг почти в бережной манере проводят вверх-вниз, чувствуя любую неровность под прикосновением. Он хочет внести свой вклад в этот исписанный холст, в это творение искусства. Создать несколько новых шрамов. Глубоких и обязательно на видном месте.

Тадмавриэль подался вперед, наклоняясь ближе к уху Лололошки и неприятно потираясь своей щетиной об его скулу. Горячее дыхание в опасной близости от лица заставляет поёжиться.

– Ты слишком напряжён. Тебя наверняка вымотали все эти события. Расслабься. Я помогу. – Грубые, мозолистые пальцы забираются под нижнее белье, касаясь клитора.

Вот она, точка невозврата.

Лололошка всхлипывает, поджимая губы. Его дыхание учащается, а сердце так и норовит выпрыгнуть из груди. Он пару раз в отрицании мотает головой, кажется, задевая своими беспорядочными кудряшками щеку Тадмавриэля. Нет, нет, нет... Этого не может быть в действительности. Он просто так и не проснулся после кошмара.

Чувства смешиваются в одну неприятную кашу, из которой трудно вычленить что-то конкретное. Ему душно не просто в этом помещении, не просто в этой одежде, в этом гребаном теле, таком, таком грязном... Нет, никакой душ не поможет отмыться от этой скверны. Черт, да никакая исповедь и самая отчаянная молитва не сможет перекрыть застилающий душу грех! Его тошнит, его так сильно тошнит. Приходится сглотнуть. Глотку нещадно жжет. Он не ел уже несколько дней. Кажется, если его и вырвет, то только желудочным соком.

Один из длинных пальцев Тадмавриэля толкается внутрь, на пару секунд застыв в таком положении, а после, словно после недолгих раздумий, добавляя и второй следом.

– Ты знаешь, еще до того, как я прибегнул к очищению, мы с тобой были знакомы. Я даже дружил с твоим отцом. Редкостный мудак, прямо-таки под стать мне. – Отец насмешливо ухмыляется. Ему было смешно. Каждый раз, когда его взгляд невольно фокусировался на отчаянном, пустом лице Лололошки, Тадмавриэлю казалось, что желание пуще бурлило в крови. Ему хотелось надавить. Сломать, разорвать в клочья. Он заставит этого непутевого мироходца задыхаться от собственных рыданий. Заставит кричать, просить остановиться. Но не смириться, нет, так будет совсем неинтересно. Ему нужно было, чтобы сопротивлялись, чтобы противились и пытались идти наперекор.

Лололошке было плевать. Всё, чего он хотел, это провалиться сквозь землю. Даже в аду будет не так жарко, как здесь и сейчас. Вентиляционные системы в медотсеке сломались или что?

– Ты не чувствуешь дежавю? – Что-то совершенно хищное сверкнуло во взгляде Тадмавриэля. Он знал наверняка, что забросил правильную наживку. Ему надоело пустое выражение лица. Он хотел большего. Злости, слёз, удовольствия. Чего угодно, но не пустоты.

Голова мироходца медленно повернулась, встретившись взглядом с двумя фиолетовыми огоньками.

Лололошка ни разу не упоминал, что он ненавидит фиолетовый?

Чувство дежавю никогда не уходило из его жизни. В какой-то момент оно стало таким привычным, таким будничным, что уже и совсем не замечаешь. Да, он всё это уже проходил, да, всё это уже было. Но что с того? Конкретных воспоминаний-то все равно не осталось. Однако в какие-то моменты эти ощущения усиливались.

Голова становится слишком тяжелой. Мысли то бешенным поездом мчатся с невозможной скоростью, то затихают, оставляя за собой одно только белое полотно. Лололошка думает, думает и думает. Он думает, что может быть, если бы на месте Тадмавриэля был кто-то другой, то всё было бы даже не так уж и плохо? Закрывая глаза, обмануть себя становится проще. Лололошка думает о том, что может представить сильную цепкую хватку рук Джодаха на своем бедре. Он может представить, как Джон ухмыляется где-то совсем рядом с его ухом, чувствуя себя как никогда в ударе. Он может представить себе беспокойного Эграсселя, который неуверенно двигается сантиметр за сантиметром для того, чтобы не причинить болезненных ощущений.

Когда в него входят наполовину, Лололошка издает жалкий полувсхлип-полустон. Как он вообще может думать о таких вещах? Мало того, что его самого запятнали эти омерзительные руки, так он еще и единственные греющие душу воспоминания - о близких друзьях - хочет заморать этой гадостью?

В медотсеке нет какой-то оглушающей тишины. Вентиляция всё-таки исправна и время от времени гремит из-за неустанной работы, приборы неприятно пищат и гудят, а до невозможного яркие лампы на потолке иногда трещат по непонятным причинам. И все-таки эти звуки тихие, едва различимые в своей симфонии. В некоторой степени даже успокаивающие, в конце концов, не будь в этом месте звуков, то что это было бы? Белая пытка?

Из-за всего этого звонкая пощёчина прогремела как гром средь бела дня. Голова Лололошки чуть метнулась в сторону, тут же возвращаясь в исходное положение, когда он с паническим выражением распахнул глаза. Тадмавриэль оказывается слишком близко. Настолько, что можно было почувствовать тепло от его тела. Теперь ладони мужчины покоились по обе стороны от головы Лололошки, полноценно нависая над ним.

— Смотри на меня. — Тадмавриэль угрожающе отчеканил каждое слово. Его нахмуренный взгляд внимательно вглядывался в испуганное лицо перед собой. Смотря за тем, как подрагивают блестящие от слёз черные ресницы, как слегка остекленевшие глаза расфокусировано пытаются зацепиться за хоть что-нибудь в пространстве, как чуть приоткрытые губы делают панические вдохи, что-то внутри отца приятно трепещет. Его член непроизвольно дернулся. Он подаётся вперед, накрывая чужие губы своими в грязном, развязном поцелуе, параллельно делая несколько толчков на пробу.

Лололошка упирается ладонями в чужую грудь, пытаясь отодвинуть тело подальше от себя, хмурясь и недовольно приглушенно мыча. У них был уговор - никаких поцелуев, черт возьми. Одно из двух единственных условий, и то он не смог выполнить! Отвратительный язык все дальше толкается в его рот, не вызывая ничего, кроме чувства омерзения.

Мерзко, мерзко, мерзко. Это было единственное слово, единственное чувство, о котором Лололошка мог думать с самого начала этого ужаса. Он чувствовал себя бесконечно жалким, не в силах дать хотя бы какой-то отпор. Да, в свое время он даже в слиянии с Джоном не смог оказать достойного противостояния Отцу. Но с тех пор многое поменялось. Сейчас они оба были ослаблены из-за сложившейся ситуации, но, видимо, Лоло оказался совсем изнуренным. Чертово время, чертов анти-скинт и чертов дохлый мир без единой радости! У него не было ни одного способа восстановить свои силы и рассудок, обреченный угасать до победного конца.

– Я не могу злиться на тебя слишком долго. Ты действительно удачный экземпляр, понимаешь? И личико смазливое, и фигурка неплохая. – Тадмавриэль безрадостно смеется, оставляя беспорядочные поцелуи то на горящей от смущения скуле Лололошки, то на его линии подбородка, то спускаясь ниже, на шею.

– Иногда... Иногда ты напоминаешь мне ее. – Неожиданное признание сопровождалось грубыми резкими толчками, набиравшими свой темп. Это почти навевало воспоминания о прошлом - с тех пор ощущения не поменялись. Узкие стенки влагалища сжимают член в тисках. Неразборчивые мольбы остановиться явно слетают с мокрых губ больше механически, чем осознанно. Слегка кудрявые пряди прилипают к мокрому лбу. Щеки налились пунцовым румянцем. Лололошка выглядит абсолютно разбитым.