Поэзия арабского мира
30.04.202507:10
Рияд Ас-Салих Аль-Хусайн
(1954—1982)
رياض الصالح الحسين
Велосипед
Мальчик на велосипеде —
счастливый, смеющийся, радостный —
крутит педали у своей могилы.
(Когда он был жив,
он упал с велосипеда и умер.)
Мальчик у своей могилы
крутит педали костяного велосипеда —
счастливый, смеющийся, радостный.
(Это стихотворение из последней книги Аль-Хусайна и, может быть, самое мрачное у него — я долго сомневался стоит ли его переводить, но потом поймал себя на том, что в течении нескольких недель оно не давало мне покоя)
(1954—1982)
رياض الصالح الحسين
Велосипед
Мальчик на велосипеде —
счастливый, смеющийся, радостный —
крутит педали у своей могилы.
(Когда он был жив,
он упал с велосипеда и умер.)
Мальчик у своей могилы
крутит педали костяного велосипеда —
счастливый, смеющийся, радостный.
(Это стихотворение из последней книги Аль-Хусайна и, может быть, самое мрачное у него — я долго сомневался стоит ли его переводить, но потом поймал себя на том, что в течении нескольких недель оно не давало мне покоя)
07.04.202513:24
Рияд Ас-Салих Аль-Хусайн
(1954—1982)
رياض الصالح الحسين
Привычка
Я приготовил тебе чашку кофе,
чашку горячего кофе —
кофе остыл,
ты не пришла.
Я положил розу в стакан с водой,
красную-красную розу —
роза завяла,
ты не пришла.
Каждый день я открываю окно
и вижу, как опадают листья,
льет дождь,
стонут птицы —
я не вижу тебя.
Я привык
каждое утро готовить кофе на двоих,
класть красную розу в стакан с водой,
открывать окна ветру, дождю и солнцу —
я привык
ждать тебя, революция!
(1954—1982)
رياض الصالح الحسين
Привычка
Я приготовил тебе чашку кофе,
чашку горячего кофе —
кофе остыл,
ты не пришла.
Я положил розу в стакан с водой,
красную-красную розу —
роза завяла,
ты не пришла.
Каждый день я открываю окно
и вижу, как опадают листья,
льет дождь,
стонут птицы —
я не вижу тебя.
Я привык
каждое утро готовить кофе на двоих,
класть красную розу в стакан с водой,
открывать окна ветру, дождю и солнцу —
я привык
ждать тебя, революция!
15.04.202509:31
Посмотрите на лицо Ас-Сайяб — он похож на марсианина или, по крайней мере, древнего шумера и родом примерно из тех же мест у слияния Тигра и Евфрата. Я переводил несколько его стихотворений для «Поэзии арабского мира», но они оставили меня с чувством недовыполненного дела — во-первых, из-за формы, которая для переводчика вызов, а во-вторых, из-за интонации — которая одновременно напомнит и Элиота (его Сайяб хорошо знал и отчасти ему подражал), и Николая Некрасова (а его Сайяб не знал, но совпал с ним). Это стихотворение считается одним из наиболее важных текстов арабского модернизма — написано оно еще в 1950-е годы, в еще старом Ираке. Удивительно, что хотя Сайяб — признанный классик арабского модернизма, на русский его почти не переводили (я нашел только одну поэму в древнем сборнике «Поэты Азии»).
01.04.202512:32
В арабском интернете можно найти несколько фотографий Рияда Ас-Салиха Аль-Хусайна. Среди них есть обычное портретное фото, есть фото, где поэт беснуется вместе с детьми и с подписью «Рияд танцует». На еще одном довольный поэт сидит где-то в уличном кафе с девушкой, они оба с удовольствием смотрят в объектив и, похоже, их отношения переживают романтический период. Но только эта фотография разорвана на две части и разрез проходит ровно по лицу Хусайна. Кто эта девушка — та самая госпожа S., которая упоминается в нескольких стихотворениях этой книги? Тогда ее настоящее имя Самар Аль-Мир, с ней Хусайн дружил. Или же это Хайфа Ахмед — молодая вдова из Ирака с двумя детьми от прошлого мужа (может, с этими детьми он танцует на другом фото?) — в нее он был влюблен в последний год жизни и на ней хотел жениться, найти работу получше и жилье попросторнее. Но однажды он поехал в приморско-курортную Латакию вместе с юной художницей Халой Аль-Фейсал, прославившейся гораздо позже своим перформансом: в 2005 году она появилась в манхэттенском парке с обнаженной грудью и кроваво-красной надписью на спине «STOP THE WAR», протестуя против войны в Ираке. Хайфа не простила Рияду это путешествие и молниеносно порвала с ним. Рияд тяжело переживал этот разрыв: он не спал несколько ночей, непрерывно пил и курил сигарету за сигаретой. Спустя несколько дней обеспокоенные друзья обнаружили его еле живым: он был почти без сознания, трясся, галлюцинировал и просил воды. Его сразу же отвезли в больницу, но было уже слишком поздно и вскоре он скончался.
Это стихотворение из небольшого цикла, которое вошло в последнюю написанную им книгу. Он успел закончить ее перед самой смертью: друзья обнаружили рукопись в ящике стола. На первой странице стояло посвящение Хайфе, а последнее стихотворение — и в рукописи, и, видимо, в жизни Рияда — заканчивалось словом «Революция». До революции, как известно, еще было долго, да и едва ли то, что стало сирийской революцией, понравилось бы Рияду. Но важно, что его стихи существовали в ожидании той преображающей силы, которая смогла бы навсегда исправить несправедливость мира, и присутствие этой силы в его стихах мы можем почувствовать спустя полвека, в совсем другой стране и на совсем другом языке.
Это стихотворение из небольшого цикла, которое вошло в последнюю написанную им книгу. Он успел закончить ее перед самой смертью: друзья обнаружили рукопись в ящике стола. На первой странице стояло посвящение Хайфе, а последнее стихотворение — и в рукописи, и, видимо, в жизни Рияда — заканчивалось словом «Революция». До революции, как известно, еще было долго, да и едва ли то, что стало сирийской революцией, понравилось бы Рияду. Но важно, что его стихи существовали в ожидании той преображающей силы, которая смогла бы навсегда исправить несправедливость мира, и присутствие этой силы в его стихах мы можем почувствовать спустя полвека, в совсем другой стране и на совсем другом языке.
15.04.202509:28
Бадр Шакир Ас-Сайяб
(1926—1964)
بدر شاكر السياب
Песня дождя
Твои глаза — две пальмовых рощи в час волшебства
или два балкона, куда от рощ удалилась луна,
они, когда ты улыбнешься, как зеленеющая лоза
и блики танцуют как множество лун в реке,
весло несмело дрожит в тот час на заре,
как будто звёзды пульсируют где-то там в глубине:
они утопают в тумане прозрачных скорбей
и бродят как руки по равнинам вечерних морей —
там осенняя дрожь и зимняя теплота,
и рожденье, и смерть, и свечение, и темнота,
пробуждение в духе, лихорадка и плач,
опьяненье и дикость, что восходят на небеса,
опьяненье ребенка, когда его пугает луна.
Словно выпили тучи радугу и облака,
и капля за каплей тают они среди дождя,
и дети играют, смеются, и стелется виноград,
и в рощах от гомона воробьев расколота тишина —
все это песня дождя…
Дождя…
Дождя…
Дождя…
Снова вечер, и обступают вокруг облака,
изольется из них за слезою тяжелой слеза:
где-то бредит ребенок во власти мрачного сна
о маме своей — как будил он ее год назад,
как не добудился, и спрашивал всех, когда
вернется она, а ему отвечали: «Завтра, потом», —
но, конечно, она не вернулась,
и говорили ему — там вдалеке за холмом
она дремлет последним глубоким сном,
питается пылью, запивая ее дождем.
А на реке собирает сети грустный рыбак,
проклиная пучину вод и собственный рок,
и вдруг рассыпается в песне, пока садится луна,
в песне дождя,
дождя…
Ты знаешь ли, что за печаль приходит вместе с дождем?
И как водостоки рыдают, пока он льется кругом?
Как потерянно люди себя ощущают под ливнем таким?
Как предателей кровь бесконечен, как голод он одержим,
как любовь он и детство, как гибель твоя под дождем,
как глаза твои, что меня окружают вместе с дождем!
В блеске молний виден залив, за волною волна
выносит звёзды и ракушки на его берега,
и будто восходят они в небеса,
и кровавый полог над ними стягивает заря.
Закричу я: «Залив,
ты даришь нам жемчуг, ракушки, смерть», —
и слышу, как эхо
рыдает в ответ:
«Ты даришь нам ракушки, смерть…».
Я чуть ли не слышу, Ирак запасает грома́
и молнии, чтобы хранить их в полях и горах,
и если людьми будет сломана эта печать, —
пропадут из Самуда ветра
над долинами без следа.
Я чуть ли не слышу, как пальмы напились дождем,
как стонут деревни и как выступают кругом
переселенцы в сражении с парусом и веслом,
со штормом в заливе и громом, и поют они так:
«Под дождем,
под дождем,
под дождем —
голодает Ирак:
здесь во время жатвы везде рассыпают зерно,
насыщая им саранчу и ворон,
мелят камни и шелуху в жерновах,
а вокруг них люди стоят и чего-то ждут на полях.
Это дождь,
это дождь,
это дождь —
сколько ночью отъезда мы проливали слез,
чтобы не презирали нас, мы во всем обвиняли дождь:
это дождь,
это дождь —
с тех пор, как детьми были мы
облака собирались во время зимы,
проливаясь дождем, и, хотя
каждый год зеленела трава, были мы голодны,
каждый год в Ираке был голода годом и тьмы.
Это дождь,
Это дождь,
Это дождь —
в каждой капле дождя
красно-желтая цветочная пыльца.
Голодающего и раздетого каждая слеза,
и вся пролитая кровь рабов —
это только улыбка в ожидании юного рта
или на лице младенца отпечатанная мечта
о жизни в завтрашнем мире, прекраснейшем из миров!
Это дождь,
Это дождь,
Это дождь —
и пока дождем зеленеет Ирак,
закричу я: «Залив,
ты даришь нам жемчуг, ракушки, смерть», —
и слышу, как эхо
рыдает в ответ:
«Ты даришь нам ракушки, смерть…» —
все дары залива разбросаны здесь на песке,
где соленая пена и ракушки, и остатки костей
утонувшего переселенца, что продолжает в тоске
из пучины пить свою гибель, из мрачных ее пропастей,
пока тысячи змей в Ираке впивают нектар
от цветов, что вскормил своей влагой Евфрат.
И я слышу, как эхо
над заливом звенит:
«Это дождь,
Это дождь,
Это дождь —
в каждой капле дождя
красно-желтая цветочная пыльца.
Голодающего и раздетого каждая слеза,
и вся пролитая кровь рабов —
это только улыбка в ожидании юного рта
или на лице младенца отпечатанная мечта
о жизни в завтрашнем мире, прекраснейшем из миров!» —
но вокруг один только дождь…
(1926—1964)
بدر شاكر السياب
Песня дождя
Твои глаза — две пальмовых рощи в час волшебства
или два балкона, куда от рощ удалилась луна,
они, когда ты улыбнешься, как зеленеющая лоза
и блики танцуют как множество лун в реке,
весло несмело дрожит в тот час на заре,
как будто звёзды пульсируют где-то там в глубине:
они утопают в тумане прозрачных скорбей
и бродят как руки по равнинам вечерних морей —
там осенняя дрожь и зимняя теплота,
и рожденье, и смерть, и свечение, и темнота,
пробуждение в духе, лихорадка и плач,
опьяненье и дикость, что восходят на небеса,
опьяненье ребенка, когда его пугает луна.
Словно выпили тучи радугу и облака,
и капля за каплей тают они среди дождя,
и дети играют, смеются, и стелется виноград,
и в рощах от гомона воробьев расколота тишина —
все это песня дождя…
Дождя…
Дождя…
Дождя…
Снова вечер, и обступают вокруг облака,
изольется из них за слезою тяжелой слеза:
где-то бредит ребенок во власти мрачного сна
о маме своей — как будил он ее год назад,
как не добудился, и спрашивал всех, когда
вернется она, а ему отвечали: «Завтра, потом», —
но, конечно, она не вернулась,
и говорили ему — там вдалеке за холмом
она дремлет последним глубоким сном,
питается пылью, запивая ее дождем.
А на реке собирает сети грустный рыбак,
проклиная пучину вод и собственный рок,
и вдруг рассыпается в песне, пока садится луна,
в песне дождя,
дождя…
Ты знаешь ли, что за печаль приходит вместе с дождем?
И как водостоки рыдают, пока он льется кругом?
Как потерянно люди себя ощущают под ливнем таким?
Как предателей кровь бесконечен, как голод он одержим,
как любовь он и детство, как гибель твоя под дождем,
как глаза твои, что меня окружают вместе с дождем!
В блеске молний виден залив, за волною волна
выносит звёзды и ракушки на его берега,
и будто восходят они в небеса,
и кровавый полог над ними стягивает заря.
Закричу я: «Залив,
ты даришь нам жемчуг, ракушки, смерть», —
и слышу, как эхо
рыдает в ответ:
«Ты даришь нам ракушки, смерть…».
Я чуть ли не слышу, Ирак запасает грома́
и молнии, чтобы хранить их в полях и горах,
и если людьми будет сломана эта печать, —
пропадут из Самуда ветра
над долинами без следа.
Я чуть ли не слышу, как пальмы напились дождем,
как стонут деревни и как выступают кругом
переселенцы в сражении с парусом и веслом,
со штормом в заливе и громом, и поют они так:
«Под дождем,
под дождем,
под дождем —
голодает Ирак:
здесь во время жатвы везде рассыпают зерно,
насыщая им саранчу и ворон,
мелят камни и шелуху в жерновах,
а вокруг них люди стоят и чего-то ждут на полях.
Это дождь,
это дождь,
это дождь —
сколько ночью отъезда мы проливали слез,
чтобы не презирали нас, мы во всем обвиняли дождь:
это дождь,
это дождь —
с тех пор, как детьми были мы
облака собирались во время зимы,
проливаясь дождем, и, хотя
каждый год зеленела трава, были мы голодны,
каждый год в Ираке был голода годом и тьмы.
Это дождь,
Это дождь,
Это дождь —
в каждой капле дождя
красно-желтая цветочная пыльца.
Голодающего и раздетого каждая слеза,
и вся пролитая кровь рабов —
это только улыбка в ожидании юного рта
или на лице младенца отпечатанная мечта
о жизни в завтрашнем мире, прекраснейшем из миров!
Это дождь,
Это дождь,
Это дождь —
и пока дождем зеленеет Ирак,
закричу я: «Залив,
ты даришь нам жемчуг, ракушки, смерть», —
и слышу, как эхо
рыдает в ответ:
«Ты даришь нам ракушки, смерть…» —
все дары залива разбросаны здесь на песке,
где соленая пена и ракушки, и остатки костей
утонувшего переселенца, что продолжает в тоске
из пучины пить свою гибель, из мрачных ее пропастей,
пока тысячи змей в Ираке впивают нектар
от цветов, что вскормил своей влагой Евфрат.
И я слышу, как эхо
над заливом звенит:
«Это дождь,
Это дождь,
Это дождь —
в каждой капле дождя
красно-желтая цветочная пыльца.
Голодающего и раздетого каждая слеза,
и вся пролитая кровь рабов —
это только улыбка в ожидании юного рта
или на лице младенца отпечатанная мечта
о жизни в завтрашнем мире, прекраснейшем из миров!» —
но вокруг один только дождь…
12.03.202511:44
(написано еще при отце Асаде, но настроение вполне сегодняшнего дня)
Рийяд Ас-Салих Аль-Хусайн
(1952—1982)
Война. Война. Война
Влюбленный идет между грохотом беженцев и грохотом слов,
влюбленный как эти кровавые пустоши и золоченые трупы,
он уезжает от времени чтобы петь,
он приезжает на родину чтобы петь,
покупает мотыгу и хлеб,
покупает заводы и порты,
покупает огромную горечь
и танк, проглоченный олеандром,
покупает чудную могилу для самолета
и зеленые ветви вечного счастья для влюбленных.
Влюбленный идет между грохотом беженцев и грохотом пуль,
влюбленный говорит:
— Это война
снимает свои деревянные рубашки,
открывает свою насекомую наготу:
кровь и асфальт,
тетради мокрые от рыданий,
кровь и любимая, и тетради мокрые от крови,
кровь и хлеб,
и узкие браслеты,
и широкие минареты,
и перелетные птицы,
скотобойня и народы,
скотобойня и цветы —
это война отрывает окна любви для убийц,
а для любовников открывает окна могил.
Сквозь войны, которые прошли,
сквозь войны, которые все идут,
сквозь войны, которые хотели прийти —
дорогое лицо любимой, что пылится в песке и классовой боли.
Красивые влюбленные выходят на балконы
и преподносят Богу свои окровавленные тела,
а Бог посещает деревни в компании солдат,
наполняет свой королевский передник войнами и разбрасывает их по полям —
по полям из обетованного серебра,
по полям из серебра.
И затем были войны —
идешь ли ты домой
или идешь на смерть?
Идешь ли ты к травам
или идешь на войну?
Мы двигались, двигались, пронзали нас пули,
мы двигались, двигались, по кругу в тысячу печалей диаметром,
рука об руку пели,
рука об руку умирали.
Смерть, не приходи летом,
ведь птицы делят с нами лето.
Смерть, не приходи со страшным далеким дождем,
не приходи —
ссохлась земля,
нет времен года,
высохнет ячмень
и девушки оплачут возлюбленных,
не приходи, не приходи!
Но смерть приходит,
но война приходит, вползая как насекомое
через щели в дверях,
через щели на окнах,
плодится в барах, газетах и книгах,
плодится в трупах возлюбленных,
а потом заявляет убийцам: «Пора отдохнуть!» —
и кормит нас несчастьями и патронами.
Один влюбленный сказал:
— После двух дней усталости и пуль
от земли придет любимая,
она протянет руки к дождю и сливам,
протянет руки к воде,
омоет языки ораторов и цензоров,
запишет всех бедняков, проглоченных войнами
в деревянной тетради,
сорвет фуражку с генерала,
и перед двумя вечерами с дождями и сливами я увижу
под генеральской фуражкой деревни, гложущие кости своих детей,
и фрагменты рук,
я вижу под генеральской фуражкой
алую кровь
и крошево черепов, произносящих буквы,
в каждой из которых — план подпорченной мечты,
я увижу под генеральской фуражкой
план войны с цветком,
план войны с рекой,
план войны с нищими,
между отрубленной правой и левой рукой.
Влюбленные бегут от любви,
бедные — от бедности,
вот падает бомба и приходят могучие оккупанты —
с чашки чая и утренней сигареты,
с чашки чая и сигареты начинается мировая революция
или же просто водопад желаний,
ораторы начинают свои речи,
солдаты — стрельбу,
а я опорожняю печаль до дна,
швыряю ее под генеральскую фуражку
и убегаю в бескрайнее убийство
(теперь мне хватает родины,
теперь мне хватает репрессий)
и сквозь бескрайнее время я вижу любимую на берегу,
отдыхающую от отчаяния:
она просит найти чудесное место, где нету ментов,
где мы обменяемся песнями и поцелуями —
я говорю: «Это море». —
И она повторила: «Море». И она повторила: «Море».
И улыбнулась.
Рийяд Ас-Салих Аль-Хусайн
(1952—1982)
Война. Война. Война
Влюбленный идет между грохотом беженцев и грохотом слов,
влюбленный как эти кровавые пустоши и золоченые трупы,
он уезжает от времени чтобы петь,
он приезжает на родину чтобы петь,
покупает мотыгу и хлеб,
покупает заводы и порты,
покупает огромную горечь
и танк, проглоченный олеандром,
покупает чудную могилу для самолета
и зеленые ветви вечного счастья для влюбленных.
Влюбленный идет между грохотом беженцев и грохотом пуль,
влюбленный говорит:
— Это война
снимает свои деревянные рубашки,
открывает свою насекомую наготу:
кровь и асфальт,
тетради мокрые от рыданий,
кровь и любимая, и тетради мокрые от крови,
кровь и хлеб,
и узкие браслеты,
и широкие минареты,
и перелетные птицы,
скотобойня и народы,
скотобойня и цветы —
это война отрывает окна любви для убийц,
а для любовников открывает окна могил.
Сквозь войны, которые прошли,
сквозь войны, которые все идут,
сквозь войны, которые хотели прийти —
дорогое лицо любимой, что пылится в песке и классовой боли.
Красивые влюбленные выходят на балконы
и преподносят Богу свои окровавленные тела,
а Бог посещает деревни в компании солдат,
наполняет свой королевский передник войнами и разбрасывает их по полям —
по полям из обетованного серебра,
по полям из серебра.
И затем были войны —
идешь ли ты домой
или идешь на смерть?
Идешь ли ты к травам
или идешь на войну?
Мы двигались, двигались, пронзали нас пули,
мы двигались, двигались, по кругу в тысячу печалей диаметром,
рука об руку пели,
рука об руку умирали.
Смерть, не приходи летом,
ведь птицы делят с нами лето.
Смерть, не приходи со страшным далеким дождем,
не приходи —
ссохлась земля,
нет времен года,
высохнет ячмень
и девушки оплачут возлюбленных,
не приходи, не приходи!
Но смерть приходит,
но война приходит, вползая как насекомое
через щели в дверях,
через щели на окнах,
плодится в барах, газетах и книгах,
плодится в трупах возлюбленных,
а потом заявляет убийцам: «Пора отдохнуть!» —
и кормит нас несчастьями и патронами.
Один влюбленный сказал:
— После двух дней усталости и пуль
от земли придет любимая,
она протянет руки к дождю и сливам,
протянет руки к воде,
омоет языки ораторов и цензоров,
запишет всех бедняков, проглоченных войнами
в деревянной тетради,
сорвет фуражку с генерала,
и перед двумя вечерами с дождями и сливами я увижу
под генеральской фуражкой деревни, гложущие кости своих детей,
и фрагменты рук,
я вижу под генеральской фуражкой
алую кровь
и крошево черепов, произносящих буквы,
в каждой из которых — план подпорченной мечты,
я увижу под генеральской фуражкой
план войны с цветком,
план войны с рекой,
план войны с нищими,
между отрубленной правой и левой рукой.
Влюбленные бегут от любви,
бедные — от бедности,
вот падает бомба и приходят могучие оккупанты —
с чашки чая и утренней сигареты,
с чашки чая и сигареты начинается мировая революция
или же просто водопад желаний,
ораторы начинают свои речи,
солдаты — стрельбу,
а я опорожняю печаль до дна,
швыряю ее под генеральскую фуражку
и убегаю в бескрайнее убийство
(теперь мне хватает родины,
теперь мне хватает репрессий)
и сквозь бескрайнее время я вижу любимую на берегу,
отдыхающую от отчаяния:
она просит найти чудесное место, где нету ментов,
где мы обменяемся песнями и поцелуями —
я говорю: «Это море». —
И она повторила: «Море». И она повторила: «Море».
И улыбнулась.
13.04.202509:25
В ближайшую среду 16 апреля поговорю о новой арабской поэзии и ее переводах в Катарском культурном центре.
Все богатство нашей великой арабской поэзии обозреть, конечно, не получится, но какие-то основные траектории попробую наметить и особенно в отношении поэтического перевода.
Приходите, если будет время!
https://studyarabic.timepad.ru/event/3325627/
Все богатство нашей великой арабской поэзии обозреть, конечно, не получится, но какие-то основные траектории попробую наметить и особенно в отношении поэтического перевода.
Приходите, если будет время!
https://studyarabic.timepad.ru/event/3325627/
显示 1 - 7 共 7
登录以解锁更多功能。