Борода Иоганнеса Брамса, как основной фактор ложной интерпретации намерений композитора.
Как известно, борода – это один из способов спрятаться. Брамс, как и многие другие, прятали за бородой, сарказмом и резкостью свою истинную сущность – несчастного, одинокого и ранимого человека (это не значит, что все бородатые ранимы, например Чак Норрис совершенно не производит такого впечатления, впрочем, утверждать мы этого не можем). Надо сказать, что прятался Брамс удачно до такой степени, что когда он отрастил бороду, некоторые его знакомые перестали его узнавать и он представлялся им как «Капельмейстер Мюллер».
Сегодня, когда мы произносим имя Брамс, мы представляем себе более чем упитанного бородатого человека, чей портрет вполне мог украшать этикетки бутылок с пивом. Пиво и сосиски – вот две вещи, которые, в свою очередь приходят на ум, когда вы видите изображения Брамса после 45 лет.
Этот же образ предстает и перед исполнителем музыки великого немецкого романтика, про которого нам всегда говорили, что он хоть и романтик, но на самом деле классик, потому что в отличие от своего антагониста Вагнера, обеими ногами стоял на плечах Бетховена, как Берия на плечах Сталина в известном анекдоте. Бетховен, в свою очередь, тоже у кого-то там стоял на плечах, в общем в конце концов все они стояли на плечах Баха (которому совершенно это не было тяжело, потому что он был величайший и к тому же давно умер к тому времени). Сама же музыка стояла на трех китах, но сейчас не об этом.
В связи с вышесказанным, играть Брамса следует широко расставив ноги (для тех, кто играет стоя, хотя может и не только для них), основательно, как сосиска, и жирно, как след от этой сосиски, оставляемый ею на бумаге или на пальцах того, кто умудрился взять сосиску голыми руками. И если вдруг в нотах ты увидишь авторское указание играть грациозно и тихо – не верь глазам своим, потому что сосиска, пиво и борода. И еще он всю жизнь любил Клару Шуман.
Знаменитый антагонизм Брамса сотоварищи с одной стороны, и Листа с Вагнером с другой, поделил музыкальную общественность Германии в свое время на две непримиримые стороны, которые кидались друг в друга разных размеров какашками. Некоторые, как Брамс, делали это изысканно, некоторые же грубо и неуклюже, как Вагнер (а чего вы от него хотели, он вообще был антисемит, но любят его не только за это). Самый принципиальный музыкант в обеих этих тусовках был Ханс фон Бюлов, который всецело поддерживал эстетические устремления Листа и Вагнера, но когда Вагнер увел у Бюлова жену, то есть дочь Листа, Бюлов вдруг понял, что музыка Брамса и сподвижников ему гораздо ближе по принципиальным соображениям. Но сейчас не об этом.
У Брамса чувство юмора явно было лучше качеством, чем у Вагнера (у этого означенного чувства не было от слова «совсем»- сами подумайте, все ли нормально у человека, решившего написать комическую оперу, но в результате создавшего произведение, которое идет более четырех часов в хорошую погоду, и оно вообще не смешное). Брамс же действовал более изящно, называя себя иногда «лучшим из вагнерианцев».
Или, к примеру, он взял три ноты из одного номера той самой оперы «Нюрнбергские мейстерзингеры» и написал интимнейшее, камерное, полное света и грусти произведение всего минут на двадцать – вторую скрипичную сонату.
Некоторые исследователи считают, что таким образом он отдавал сопернику дань уважения, автору же этих строк кажется, что задача стояла уделать соперника – вместо напыщенной оркестровки, хора, сотни участников, сцены и пафоса – два человека, играющих музыку таких тончайших контрастов, что сердце замирает.
Но судьба, как знают отечественные телезрители, бывает достаточно иронична. Прошло полтора века, а вторую сонату Брамса принято играть не грациозно и тихо, а громко, жирно и медленно, как будто ее написал как раз Вагнер, а не Брамс. И виной тому, конечно, борода. Хотя у Вагнера ее не было, но это неважно.
P.S. Когда Брамс умер, в его кухонном шкафу была найдена недоеденная сосиска.
P.P.S. На фото не спившийся Римский-Корсаков, а Макс Брух. Не Брамс, конечно, но тоже с бородой.
