Отвратительно. Он чувствовал себя сейчас похоже, а может быть ещё хуже, чем когда родители рассказали ему, что все вокруг - автоматоны и что они не смогут переехать, ведь тут их работа. Тогда он смог с этим смириться. Конечно, через часы истерик и неверия, но смог, пройдя все стадии принятия. Но как он может смириться с тем, что его единственный друг предпочитает проводить время не с ним, а с железками?
Теми железками, которых он презирал. Теми, над которыми было так смешно шутить, ломая им сценарии. Почему же Лололошка постоянно отказывает ему, человеку, ссылаясь на то, что он пообещал кому-то помочь или с кем-то погулять?
Это было невыносимо, но через время Ричард смог смириться с этим. Всё стало рушится в тот момент, когда Лололошка стал чаще появляться в компании конкретного автоматона, причем не самого приятного характера и с не самой лучшей репутацией.
Не мог же Лололошку заинтересовать кто-то настолько неприятный в общении, правда...? Наблюдая за ними, Ричард стал подсознательно замечать то, что эти двое ведут себя друг рядом с другом слишком раскованно для обычных друзей. Да и излишне тактильны, если говорить честно. Но эти мысли были задвинуты на задворки сознания.
Всё встало на свои места в один день, буквально за пару секунд. Ричард искал Ло, чтобы пригласить прогуляться до фудкорта, если тот, конечно, не предпочтет кого-то другого, вместо Ричарда. Завернув за угол, парень в оцепенении замер. Лололошка нависает над Диланом, который облокачивается о стену. Они целуются и ласкаются, явно игриво разговаривая прямо во время процесса. Видимо, они уже закончили, потому что Ло подхватил свою сумку на плечо, беря за руку Дилана, утягивает его в сторону выхода. Никто из них так и не заметил одинокого зрителя всей этой сцены.
Ричарду казалось, что разбился ёлочный шар. В детстве это произошло абсолютно случайно, он даже не был виноват, лишь проходил мимо, когда шарик покатился со стола и упал на пол. До сих пор, ещё тот маленький мальчик помнит о том, как раскрылось неприглядное нутро игрушки. Как она перестала выглядеть красиво, привлекая своим рисунком и блеском.
А может быть, на самом деле тот шарик - это он? И ему хватило лишь маленького толчка, чтобы превратиться в груду битого стекла, точно так же потеряв свою, не слишком большую, привлекательность. Ричард и не заметил, когда и как вообще сполз по стене, утыкаясь лицом в колени. Он и не помнил, когда вообще чувствовал себя так же мерзко. Наверное, когда ему рассказали об автоматонах, но сейчас было в разы больнее.
Почему? Просто почему? Почему это был не он, а какая-то... Железка. Глупый набор микросхем занял его место. Всё тело подрагивало, хотелось взвыть, но изо рта издавалось лишь жалобное скуление и хрипы.
В какой-то миг на макушку опустилась тяжёлая рука. Приподняв голову, даже на секунду отвлекшись от своих страданий, Ричард увидел лишь ярко-розовый рукав. Секунда, и пиджак оказывается у него на плечах. Его треплят по голове, тяжело вздыхают, а после удаляются, не решившись лезть в душу.

Жарко, просто невыносимо жарко. Быстрые, правильнее сказать, торопливые движения рук по телу. Они оба слишком тепло одеты для этого помещения и такого времяпровождения. Было душно и почти ничего не видно. Находит знакомые изгибы приходилось на ощупь.
Хотелось бы снять хотя бы часть одежды, но у них совершенно нет возможности даже принять более удобное положение. Да и вообще, будет ли время, если Кавински просто затащил Калеба в ближайшую подсобку или подобное помещение, назначение которого достаточно трудно понять во тьме.
Наглая рука шарит под чужой водолазкой, в то же время задирая свою. Кавински до жути нуждался в каком-то соприкосновении кожи с кожей, даже в случае того, что нет времени даже на петтинг, не говоря уже о полноценной близости. Ему приходилось вставать на мыски, чтобы Калебу не приходилось сильно наклоняться.
Кавински тихо фыркнул, когда колено, обтянутое вы эти идиотские форменные штаны, кстати, великолепно обтягивающие эту задницу, упёрлось ему между ног, заставляя ещё приподняться. Не хотелось бы пол дня ходить возбужденно-неудовлетворенным, из-за чего Винс обхватил плечи Калеба, поднимаясь на носках как можно выше.
Целоваться с этим бесом, думал Калеб, иногда опаснее, чем дискутировать с Войдом. Мужчина четко знал, что ему нельзя давать партнёру сориентироваться, иначе тот перехватит всю инициативу, как это бывает постоянно. Чуть зазеваешься и тебя уже разложили на кровати, привязав руки ремнем к изголовью.
Воздуха не хватало, губы слегка саднило из-за небольших укусов. Они целовались яростно, пытаясь урвать как можно больше близости в этот короткий срок. Вылизывание чужого рта приносило какое-то странное, будоражащее чувство. Кавински целовался так, будто это последняя минута существования всей вселенной. И этот поцелуй - последнее, что они почувствуют в своей жизни.
Кавински действовал будто по давно заученному алгоритму. Пройтись ногтями по шее, наклонить голову в бок, чтобы язык скользнул в глубину чужого рта. Зарыться пальцами в длинные волосы, слабо потянуть за них, вызывая мычание. Отстраниться, давая секундную передышку им обоим, в перерыве лапая везде, где можно достать.
Оторвавшись от партнёра, Калеб все же поддается сентиментальному порыву и поцеловал Винса в лоб. Не останавливаясь, он перешёл на виски, щеки, нос, подбородок. Ему это было нужно, хотя казалось бы, что такое слащавое проявление привязанности для него совершенно нехарактерно.
"Давай, у меня собрание через двадцать минут." Пробормотал Калеб, пытаясь отстранить от себя шаловливые руки, щипающие грудь и бока. Ему ещё нужно было время, чтобы привести себя в порядок.
"Вот именно, целых двадцать минут. За это время можно доехать с одного конца Альт-Сити до другого." Ответил ему Кавински, зажимая правый сосок между указательным и большим пальцем, чем вызвал возмущенное шипение. Поразмыслив буквально секунду, Калеб не смог отказать себе в удовольствии, которого он и так получает ничтожно мало. Поэтому мужчина притягивает Кавински к себе, целуя снова, глуша языком смешок, вырвавшийся с чужих губ.

"Прости, душа моя. Прости за все, что не успел сказать и сделать. За то, что все мои попытки оказались тщетны, а решения - бессмысленны и губительны. Никакой язык в любой из вселенных не сможет передать все сожаление, которое я испытываю. Если бы я был осмотрительнее и умнее, мы никогда бы не расстались. В моей голове мелькают сцены прошлого и того будущего, которое не случился боле. То будущее, в котором мы могли бы просто жить вместе, в горе и в радости.
Никогда мне больше не коснуться твоей руки, никогда больше не поцеловать нежные губы. Последние мгновения жизни я желал бы провести с тобой, но даже если не смогу, я буду думать лишь о тебе, моё сердце. Мои глаза почему-то намокают, но если мне выпадет счастье увидеть тебя перед смертью, хоть раз, то клянусь, я не позволю себе проронить ни слезинки. Я буду смотреть на тебя, не отрываясь, запечатлевая твой образ в последний миг и это будет огромнейшим счастьем для меня.
Когда пройдет время, будешь ли ты вспоминать меня? Это эгоистично, но я не хочу, чтобы ты забывал меня. В глубине души я хочу, чтобы ты хотя бы иногда думал обо мне. Вспоминал наше время вместе, когда мы были молоды и свободны. О любовь моя, как бы я хотел бы, хоть на мгновение оказаться в том времени. Отдал бы что угодно, лишь бы оказаться в твоих объятиях, почувствовать себя всем своим телом.
Столько раз мне не суждено сказать, насколько ты восхитительный, чудесный, прекрасный и как я рад, что судьба свела нас вместе. Почему судьба оказалась так несправедлива по отношению к нам? Свет очей моих... Ты - лучшее, что было со мной за мою никчемную жизнь. Ты придал существованию смысл, осветил и показал мне путь. Без тебя никогда бы я не смог ничего, что добился сейчас.
Гореть мне в аду, если он существует, за все ошибки и грехи. Но пусть, если все же есть Великий Суд, они сжалятся надо мной и ни в коем случае не будут вешать на тебя мои пороки. Ты - прекрасен, великолепнее любого, кого я встречал и я не хочу, чтобы на тебя пала хоть малейшая тень. Пусть моей последней волей будет твое счастье, в любом из миров.
Помни лишь о том, что все, что бы не происходило - не твоя вина. И... Прости меня. Мне жаль, что так вышло, любимый. Буду думать о тебе всегда, каждое мгновение, которое мне осталось жить.
Моему смыслу жизни, Эграссель."
Лололошка почти не видел последних букв, слезы застилали глаза. Его тело сотрясалось в едва сдерживаемых рыданиях. Он даже не мог вытереть лицо - он был за пределами бункера, в скафандре. Осматривая город он случайно наткнулся на дом какого-то богача-коллекционкра. При тщательном обследовании дома в одном из сейфов Ло, к своему удивлению и почти ужасу нашел это письмо. Теперь же он сидел в углу, прижимая к себе чудом сохранившееся послание, выплакивая все слезы, которые он не позволил себе тогда, рядом с Джоном.