Политфак на связи
Пишу о политической науке и российской политике.
Магистр политологии.
Редактирую @frondapress
Обратная связь и партнерства: @Politfack_bot
Лонгриды
— на Бусти: https://boosty.to/politfack
— в тг: https://t.me/tribute/app?startapp=siB0
Магистр политологии.
Редактирую @frondapress
Обратная связь и партнерства: @Politfack_bot
Лонгриды
— на Бусти: https://boosty.to/politfack
— в тг: https://t.me/tribute/app?startapp=siB0
TGlist reytingi
0
0
TuriOmmaviy
Tekshirish
TekshirilmaganIshonchnoma
ShubhaliJoylashuvРосія
TilBoshqa
Kanal yaratilgan sanaСерп 24, 2023
TGlist-ga qo'shildi
Серп 15, 2024Muxrlangan guruh
Политфак на связи — обсуждение канала
12
"Политфак на связи" guruhidagi so'nggi postlar
15.04.202508:50
Почему авторитарные режимы разрешают голосовать своим гражданам за границей?
В свежем номере журнала Democratization вышло любопытное исследование: Fliess, Nicolas, Ali Kiani, and Eva Østergaard-Nielsen. “Why Do Autocracies Enfranchise Their Citizens Abroad? A Large-N Event History Analysis, 1990–2010”. Его авторы проверяют, какие факторы способствуют тому, что авторитарные режимы прибегают к выборам за рубежом среди диаспоры.
Для этого они провели количественный анализ 88 автократий в период с 1990 по 2010 год, режим определялся по бинарной методологии Boix, Miller, and Rosato: автократия/демократия. Единица анализа — страна за каждый год перед принятием законодательства о зарубежном голосовании.
Основной метод — регрессия Кокса, которая позволяет понять, какие факторы повышают или снижают вероятность введения избирательных прав для эмигрантов.
Главная зависимая переменная — это появление такого закона (де-юре) а в некоторых дополнительных моделях — и фактическое проведение выборов за рубежом (де-факто).
Теперь о независимых переменных. Авторы сопоставляют данные о том, где живет диаспора (в демократических или авторитарных странах), сколько среди нее беженцев, а также учитывают внутриполитические события отечественного авторитарного режима, например, недавний переворот. В качестве дополнительных переменных используются экономические индикаторы стран, а также ряд политическим индикаторов от V-Dem.
Что им удалось выяснить:
1. Автократии значительно реже предоставляют избирательные права, если значительная часть их диаспоры проживает в демократических странах. Это связано с наличием там политических прав и свобод, которые позволяют мобилизовывать оппозиционный электорат для участия в протестном голосовании.
2. Значительная доля диаспоры из беженцев, живущих в демократических странах, также снижает вероятность организации заграничного голосования — получается, беженцы могут рассматриваться авторитарными режимами как политически активная и неблагонадежная часть уехавших.
3. Молодые автократии, которые появились в результате успешных переворотов, чаще предоставляют избирательные права диаспоре, поскольку хотят подтвердить свою легитимность через вовлечение большего числа избирателей в голосование и кооптацию оппозиции.
4. Причем если значительная доля диаспоры молодых автократий после переворотов проживает в демократиях, то вероятность предоставления избирательных прав даже возрастает, несмотря на очевидные издержки от этого решения — вероятно, вопрос внешней легитимности, особенно в глазах демократий, оказывается важнее. Также новый режим может рассматривать уехавших как потенциальных политических союзников.
5. Авторы выявили 41 случай, когда автократии предоставляли избирательные права диаспоре в период с 1990 по 2010 год, но только 27 из них впоследствии реально организовывали зарубежное голосование.
6. Если рассматривать только случаи реально организованных выборов, то все предыдущие эффекты остаются статистически значимыми, за исключением недавних переворотов и доли диаспоры новых пост-переворотных автократий, проживающей в демократиях.
Таким образом, автократии проводят зарубежное голосование для: 1) повышения собственной легитимности; 2) контроля за диаспорой; 3) потенциальной кооптации оппозиции. Но при этом голосование эмигрантов несет в себе ряд рисков, вроде массового протестного волеизъявления — поэтому авторитарные режимы используют этот инструмент с осторожностью и при соблюдении ряда условий.
Отсюда напрашивается довольно очевидный вывод: окончательно списывать со счетов фактор эмиграции при анализе политической ситуации в автократии не стоит.
В свежем номере журнала Democratization вышло любопытное исследование: Fliess, Nicolas, Ali Kiani, and Eva Østergaard-Nielsen. “Why Do Autocracies Enfranchise Their Citizens Abroad? A Large-N Event History Analysis, 1990–2010”. Его авторы проверяют, какие факторы способствуют тому, что авторитарные режимы прибегают к выборам за рубежом среди диаспоры.
Для этого они провели количественный анализ 88 автократий в период с 1990 по 2010 год, режим определялся по бинарной методологии Boix, Miller, and Rosato: автократия/демократия. Единица анализа — страна за каждый год перед принятием законодательства о зарубежном голосовании.
Основной метод — регрессия Кокса, которая позволяет понять, какие факторы повышают или снижают вероятность введения избирательных прав для эмигрантов.
Главная зависимая переменная — это появление такого закона (де-юре) а в некоторых дополнительных моделях — и фактическое проведение выборов за рубежом (де-факто).
Теперь о независимых переменных. Авторы сопоставляют данные о том, где живет диаспора (в демократических или авторитарных странах), сколько среди нее беженцев, а также учитывают внутриполитические события отечественного авторитарного режима, например, недавний переворот. В качестве дополнительных переменных используются экономические индикаторы стран, а также ряд политическим индикаторов от V-Dem.
Что им удалось выяснить:
1. Автократии значительно реже предоставляют избирательные права, если значительная часть их диаспоры проживает в демократических странах. Это связано с наличием там политических прав и свобод, которые позволяют мобилизовывать оппозиционный электорат для участия в протестном голосовании.
2. Значительная доля диаспоры из беженцев, живущих в демократических странах, также снижает вероятность организации заграничного голосования — получается, беженцы могут рассматриваться авторитарными режимами как политически активная и неблагонадежная часть уехавших.
3. Молодые автократии, которые появились в результате успешных переворотов, чаще предоставляют избирательные права диаспоре, поскольку хотят подтвердить свою легитимность через вовлечение большего числа избирателей в голосование и кооптацию оппозиции.
4. Причем если значительная доля диаспоры молодых автократий после переворотов проживает в демократиях, то вероятность предоставления избирательных прав даже возрастает, несмотря на очевидные издержки от этого решения — вероятно, вопрос внешней легитимности, особенно в глазах демократий, оказывается важнее. Также новый режим может рассматривать уехавших как потенциальных политических союзников.
5. Авторы выявили 41 случай, когда автократии предоставляли избирательные права диаспоре в период с 1990 по 2010 год, но только 27 из них впоследствии реально организовывали зарубежное голосование.
6. Если рассматривать только случаи реально организованных выборов, то все предыдущие эффекты остаются статистически значимыми, за исключением недавних переворотов и доли диаспоры новых пост-переворотных автократий, проживающей в демократиях.
Таким образом, автократии проводят зарубежное голосование для: 1) повышения собственной легитимности; 2) контроля за диаспорой; 3) потенциальной кооптации оппозиции. Но при этом голосование эмигрантов несет в себе ряд рисков, вроде массового протестного волеизъявления — поэтому авторитарные режимы используют этот инструмент с осторожностью и при соблюдении ряда условий.
Отсюда напрашивается довольно очевидный вывод: окончательно списывать со счетов фактор эмиграции при анализе политической ситуации в автократии не стоит.
13.04.202508:34
Я очень сильно извиняюсь
12.04.202509:47
Возможно ли повернуть автократизацию вспять, и если да, то кто и как может это сделать?
За последние несколько недель опубликовал пару новых любопытных материалов на своем Бусти и в закрытом телеграм-канале:
«Что мы знаем о сопротивлении подрыву демократии?» Перевод эссе политолога Андреаса Шедлера о том, существуют ли эффективные стратегии по предотвращению отката демократии: могут ли элиты, бюрократы, гражданские структуры и избиратели повернуть этот процесс вспять. Статья была опубликована в 2019 году — во время первого срока Трампа и до событий вокруг оспаривания итогов президентских выборов.
Спустя несколько лет после написания работы и с возвращением Трампа на президентский пост мне кажется интересным вернуться к этой работе Шедлера и поразмышлять, в каких моментах она хорошо состарилась, а в каких — не прошла проверку временем.
Самая смешная книга о диктатурах. Читаем «О тирании: двадцать уроков двадцатого века» Тимоти Снайдера. Или «Двадцать попыток сравнить Трампа с Гитлером». По каким причинам индивидуальные стратегии поведения не способны остановить откат демократии? Почему история диктатур Центральной и Восточной Европы середины XX века не может дать полезных советов жителям современных политических режимов? Почему историкам не следует залезать в сравнительную политологию и уж тем более постоянно обращаться к Reductio ad Hitlerum?
Все это — в моем обзоре книги-бестселлера, которая собрала множество восторженных отзывов в мейнстримной прессе, но с которой в своё время сгорели я и мои коллеги-политологи, разбирая её на одном учебном семинаре.
Приятного ознакомления!
Подписаться на Бусти
Подписаться в Телеграме
За последние несколько недель опубликовал пару новых любопытных материалов на своем Бусти и в закрытом телеграм-канале:
«Что мы знаем о сопротивлении подрыву демократии?» Перевод эссе политолога Андреаса Шедлера о том, существуют ли эффективные стратегии по предотвращению отката демократии: могут ли элиты, бюрократы, гражданские структуры и избиратели повернуть этот процесс вспять. Статья была опубликована в 2019 году — во время первого срока Трампа и до событий вокруг оспаривания итогов президентских выборов.
Спустя несколько лет после написания работы и с возвращением Трампа на президентский пост мне кажется интересным вернуться к этой работе Шедлера и поразмышлять, в каких моментах она хорошо состарилась, а в каких — не прошла проверку временем.
Самая смешная книга о диктатурах. Читаем «О тирании: двадцать уроков двадцатого века» Тимоти Снайдера. Или «Двадцать попыток сравнить Трампа с Гитлером». По каким причинам индивидуальные стратегии поведения не способны остановить откат демократии? Почему история диктатур Центральной и Восточной Европы середины XX века не может дать полезных советов жителям современных политических режимов? Почему историкам не следует залезать в сравнительную политологию и уж тем более постоянно обращаться к Reductio ad Hitlerum?
Все это — в моем обзоре книги-бестселлера, которая собрала множество восторженных отзывов в мейнстримной прессе, но с которой в своё время сгорели я и мои коллеги-политологи, разбирая её на одном учебном семинаре.
Приятного ознакомления!
Подписаться на Бусти
Подписаться в Телеграме
10.04.202509:30
Кстати, если вы хотите глубже погрузиться в тему доказательной политики — советую ознакомиться с лекцией политолога Кирилла Шамиева по теме.
08.04.202510:20
Миф о доказательной политике?
С прошлой недели все активно обсуждают инициативу Трампа по введению новых торговых пошлин против импортеров товаров в США: в частности, насколько абсурдным оказался принцип калькуляции этих сборов — подробнее об этих нововведениях можно почитать тут, все-таки мой канал не об экономике или American Politics.
Я же хочу обсудить другой вопрос: почему вообще политики и чиновники так часто поддерживают и принимают те или иные меры, эффективность которых вызывает сомнение?
Еще более ста лет назад немецкий социолог Макс Вебер разработал теоретический концепт рациональной бюрократии — идеальный тип организации, которая держится на формальной иерархии, работе по строгим правилам, специализации сотрудников на конкретной компетенции, безличности и меритократии. Ни один госаппарат, конечно же, не соответствует этому типу в реальности — Вебер просто выработал концепт, с которым можно сравнить существующие модели.
Последующие авторы разработали уже более сложные теоретические концепции, которые объясняют поведение бюрократии: рациональный интерес максимизировать ренту и полномочия, противоречие мотивов разных агентств и конкуренция между ними, принципал-агентские отношения между политиками и чиновниками, влияние институтов и так далее. К рациональным и институциональным подходам добавились и более конструктивистские, чьи приверженцы исследовали, как коллективные мировоззрения бюрократов, политиков и других акторов влияют на выработку государственных политик.
Интересно посмотреть, как со всеми этими теоретическими подходами, а также с социальной реальностью, дружит идея evidence-based policy-making — подхода к разработке и обоснованию государственных политик на основе эмпирических данных, полученных научным путем. То есть мер, основанных на анализе статистических данных или результатах экспериментов — вспоминаем о пирамиде доказательств.
С одной стороны, государства действительно все чаще прибегают к научной экспертизе для разработки политик — в особенности в более конкурентных политических системах. С другой стороны, на практике доказательная политика сталкивается со множеством ограничений и поэтому никогда не оказывается по-настоящему полноценной.
Во-первых, никакой научный опыт не является истиной в последней инстанции — у любого исследования есть свои ограничения и недостатки. Во-вторых, научные факты не являются единственными доказательствами, которые используются заинтересованными сторонами в обсуждениях о государственной политике. В-третьих, для успешного принятия, а затем внедрения той или иной политики должно совпасть множество политических факторов: попадание той или иной проблемы в фокус общественного внимания, совпадение интересов множества разных сторон, наличие возможностей у государства имплементировать ту или иную меру, а затем грамотно оценить эффект от ее внедрения и т.д. В-четвертых, на все это сверху накладывается множество искажений, предубеждений и идеологических предпочтений разных акторов, которые участвуют в политическом процессе.
В общем, как правило, на выходе мы получаем что угодно, но не доказательную политику. Поэтому удивляться принятию абсурдных государственных решений, будь то мировая экономика, санкционная политика или та же демография, не приходится.
С прошлой недели все активно обсуждают инициативу Трампа по введению новых торговых пошлин против импортеров товаров в США: в частности, насколько абсурдным оказался принцип калькуляции этих сборов — подробнее об этих нововведениях можно почитать тут, все-таки мой канал не об экономике или American Politics.
Я же хочу обсудить другой вопрос: почему вообще политики и чиновники так часто поддерживают и принимают те или иные меры, эффективность которых вызывает сомнение?
Еще более ста лет назад немецкий социолог Макс Вебер разработал теоретический концепт рациональной бюрократии — идеальный тип организации, которая держится на формальной иерархии, работе по строгим правилам, специализации сотрудников на конкретной компетенции, безличности и меритократии. Ни один госаппарат, конечно же, не соответствует этому типу в реальности — Вебер просто выработал концепт, с которым можно сравнить существующие модели.
Последующие авторы разработали уже более сложные теоретические концепции, которые объясняют поведение бюрократии: рациональный интерес максимизировать ренту и полномочия, противоречие мотивов разных агентств и конкуренция между ними, принципал-агентские отношения между политиками и чиновниками, влияние институтов и так далее. К рациональным и институциональным подходам добавились и более конструктивистские, чьи приверженцы исследовали, как коллективные мировоззрения бюрократов, политиков и других акторов влияют на выработку государственных политик.
Интересно посмотреть, как со всеми этими теоретическими подходами, а также с социальной реальностью, дружит идея evidence-based policy-making — подхода к разработке и обоснованию государственных политик на основе эмпирических данных, полученных научным путем. То есть мер, основанных на анализе статистических данных или результатах экспериментов — вспоминаем о пирамиде доказательств.
С одной стороны, государства действительно все чаще прибегают к научной экспертизе для разработки политик — в особенности в более конкурентных политических системах. С другой стороны, на практике доказательная политика сталкивается со множеством ограничений и поэтому никогда не оказывается по-настоящему полноценной.
Во-первых, никакой научный опыт не является истиной в последней инстанции — у любого исследования есть свои ограничения и недостатки. Во-вторых, научные факты не являются единственными доказательствами, которые используются заинтересованными сторонами в обсуждениях о государственной политике. В-третьих, для успешного принятия, а затем внедрения той или иной политики должно совпасть множество политических факторов: попадание той или иной проблемы в фокус общественного внимания, совпадение интересов множества разных сторон, наличие возможностей у государства имплементировать ту или иную меру, а затем грамотно оценить эффект от ее внедрения и т.д. В-четвертых, на все это сверху накладывается множество искажений, предубеждений и идеологических предпочтений разных акторов, которые участвуют в политическом процессе.
В общем, как правило, на выходе мы получаем что угодно, но не доказательную политику. Поэтому удивляться принятию абсурдных государственных решений, будь то мировая экономика, санкционная политика или та же демография, не приходится.
Repost qilingan:
БУДНИЧНЫЙ
08.04.202507:30
Хотелось бы иметь возможность их выбрать самим, а потом уже муниципальные премии вручать 😔
08.04.202507:30
Партиципаторные механизмы в РФ на одном скрине
07.04.202518:13
Если есть кто-то из читателей-кошатников в Ульяновске, то прошу обратить внимание — котику моих друзей нужна помощь, а именно донор крови: кот или кошка 1,5 лет и весом от 4,5 кг. Если у вас есть знакомые на месте — скиньте им тоже.
Контакты по ссылке в оригинальном посте. Спасибо.
Контакты по ссылке в оригинальном посте. Спасибо.
Repost qilingan:
nonpartisan
06.04.202508:58
Дело Ле Пен – как демократия ест саму себя
Комментаторы в Телеграме разделились на два лагеря. Одни возмущаются лишением Марин Ле Пен пассивного избирательного права и говорят о закате демократии. Другие считают, что преследование популистов — это нормальная форма защиты демократии от ее врагов. При этом обе стороны игнорируют самый простой вариант — что суд просто применил закон.
На мой взгляд, именно это и произошло.
■ Почти никто не сомневается, что Ле Пен виновна в растрате. Она и ее соратники из «Национального объединения» использовали деньги Евросоюза для оплаты помощников депутатов Европарламента, которые фактически работали на партию. Незаконность схемы признали и сами высокопоставленные члены партии — их переписка стала одним из ключевых доказательств.
■ Главной причиной споров стало лишение Ле Пен пассивного избирательного права: помимо четырех лет тюрьмы и штрафа суд запретил ей занимать выборные должности на 5 лет. Президентские выборы пройдут в 2027 году, и Ле Пен, лидировавшая в опросах, не сможет в них участвовать.
Соответствует ли это решение закону?
■ Суд квалифицировал действия Ле Пен как присвоение публичных средств. Это правонарушение подпадает под статью 432-17 Уголовного кодекса Франции и в качестве дополнительного наказания предусматривает лишение права быть избранным. Закон Sapin II 2016 года усилил санкции за коррупционные преступления и обязал суд рассматривать вопрос о лишении избирательных прав по таким делам. Именно на этот закон суд сослался в решении, указав, что действует в рамках воли законодателя ужесточить наказания за коррупцию.
■ Здесь важен политико-правовой контекст. Ужесточение законодательства, включая закон Sapin II и реформы 2017 года, произошло после громких скандалов — например, дел Жерома Каузака и Франсуа Фийона. Под давлением общественности парламент усилил ответственность за коррупцию.
■ Эти законы часто критиковали как принятые в спешке. Профессор права Бертран Матье отмечает, что они скорее отражали политическую реакцию, чем продуманный подход. Законодатели не учли возможные противоречия с избирательным правом — особенно с принципом свободного волеизъявления. В итоге суды оказались в положении, когда им приходится самим искать баланс между борьбой с коррупцией и защитой избирательных прав.
В деле Марин Ле Пен демократия начала есть саму себя. Закон, принятый демократически избранным парламентом на волне антикоррупционного популизма, оказался плохо продуманным и вступил в противоречие с избирательным правом. Здесь не было ни политического заговора, ни давления на суд — он лишь исполнил «волю народа», воплощенную в законе. Интересно, что сама Ле Пен раньше выступала за пожизненное лишение избирательных прав в случае коррупции. Если бы за это проголосовал парламент, то ее участь была бы еще более плачевной.
Комментаторы в Телеграме разделились на два лагеря. Одни возмущаются лишением Марин Ле Пен пассивного избирательного права и говорят о закате демократии. Другие считают, что преследование популистов — это нормальная форма защиты демократии от ее врагов. При этом обе стороны игнорируют самый простой вариант — что суд просто применил закон.
На мой взгляд, именно это и произошло.
■ Почти никто не сомневается, что Ле Пен виновна в растрате. Она и ее соратники из «Национального объединения» использовали деньги Евросоюза для оплаты помощников депутатов Европарламента, которые фактически работали на партию. Незаконность схемы признали и сами высокопоставленные члены партии — их переписка стала одним из ключевых доказательств.
■ Главной причиной споров стало лишение Ле Пен пассивного избирательного права: помимо четырех лет тюрьмы и штрафа суд запретил ей занимать выборные должности на 5 лет. Президентские выборы пройдут в 2027 году, и Ле Пен, лидировавшая в опросах, не сможет в них участвовать.
Соответствует ли это решение закону?
■ Суд квалифицировал действия Ле Пен как присвоение публичных средств. Это правонарушение подпадает под статью 432-17 Уголовного кодекса Франции и в качестве дополнительного наказания предусматривает лишение права быть избранным. Закон Sapin II 2016 года усилил санкции за коррупционные преступления и обязал суд рассматривать вопрос о лишении избирательных прав по таким делам. Именно на этот закон суд сослался в решении, указав, что действует в рамках воли законодателя ужесточить наказания за коррупцию.
■ Здесь важен политико-правовой контекст. Ужесточение законодательства, включая закон Sapin II и реформы 2017 года, произошло после громких скандалов — например, дел Жерома Каузака и Франсуа Фийона. Под давлением общественности парламент усилил ответственность за коррупцию.
■ Эти законы часто критиковали как принятые в спешке. Профессор права Бертран Матье отмечает, что они скорее отражали политическую реакцию, чем продуманный подход. Законодатели не учли возможные противоречия с избирательным правом — особенно с принципом свободного волеизъявления. В итоге суды оказались в положении, когда им приходится самим искать баланс между борьбой с коррупцией и защитой избирательных прав.
В деле Марин Ле Пен демократия начала есть саму себя. Закон, принятый демократически избранным парламентом на волне антикоррупционного популизма, оказался плохо продуманным и вступил в противоречие с избирательным правом. Здесь не было ни политического заговора, ни давления на суд — он лишь исполнил «волю народа», воплощенную в законе. Интересно, что сама Ле Пен раньше выступала за пожизненное лишение избирательных прав в случае коррупции. Если бы за это проголосовал парламент, то ее участь была бы еще более плачевной.
05.04.202508:37
Почему абсолютной власти не существует
Сформулировал для себя, что меня больше всего смущает во всех этих рассуждениях «о милосердии власти», которые стали столь популярными в последнее время — это вера в существование политических лидеров, у которых есть абсолютная власть, а значит их свобода действий ограничивается лишь собственными моральными принципами. Почему же это не так?
Для начала разберемся с определениями. В политической науке чаще всего используется определение власти по Роберту Далю: «A имеет власть над B в той мере, в которой он может заставить B сделать что-то, что B в противном случае не стал бы делать». Популярно также определение социолога Макса Вебера: «Власть — это любая возможность, на чем бы она не основывалась, реализовывать собственную волю в данном социальном отношении даже вопреки противодействию».
Начнем с того, что коль скоро у нас есть множество государств, каждый политический лидер ограничен во власти в географическом плане самим существованием вокруг других организаций, которые обладают монополией на насилие на своей территории. Конкуренция государств друг с другом в отсутствие какого-то верховного актора, который бы имел над ними власть — основа (нео-)реалистического подхода к международным отношениям (на самом деле и неолиберального тоже).
Однако и внутри государства никакой политический лидер не обладает абсолютной властью — даже если мы говорим об очень персоналистских авторитарных режимах. Для управления страной ему нужно обеспечивать лояльность политических элит, эффективно управлять силовыми структурами и уживаться с подведомственным населением. Для этого у него есть целый перечень мер: легитимация, репрессии и кооптация — все три этих столпа важны для поддержания автократии на плаву, нельзя выбрать что-то одно. Скажем, вопреки расхожему мнению, использовать только репрессии для продолжительного удержания власти нельзя — так лидер лишится легитимности, настроит против себя элиты и попадет в зависимость от силовиков.
Политический лидер не может управлять государством в одиночку, он всегда опирается на какие-то группы людей. Разобраться в этом нам поможет теория селектората. Селекторат — это группа людей, поддержка которых необходима для получения и контроля над властью. Внутри селектората есть своя подгруппа — коалиция победителей, то есть набор людей, которые этой самой властью обладают, политическая элита. Лидеру необходимо эффективно перераспределять блага в пользу селектората, чтобы обеспечивать его лояльность, а также оставлять шанс для его членов попасть в коалицию победителей — то есть обеспечивать плавную ротацию элит.
В конце концов, политического лидера ограничивают возможности самого государства реализовывать поставленные задачи, несмотря на сопротивление заинтересованных сторон — в литературе это называется state capacity (дееспособность государства).
Де-юре у главы государства могут быть сосредоточены хоть все полномочия, которые только можно придумать — но какая вообще разница, если он не может ими пользоваться в реальности? Например, тот же абсолютизм XVII-XVIII веков — это по большому счету миф: европейские монархи прошлого обладали большой деспотической, но малой инфраструктурной властью — то есть на самом деле они не могли эффективно и централизованно управлять государством, потому что у них не было мощной бюрократии, и поэтому правители активно делегировали власть на места, да и в целом зависели от расположения элит.
Современные государства в большинстве своем хоть и обладают централизованной бюрократией, но вот ее эффективность оставляет желать лучшего. Кроме того, их дееспособность тоже разнится — где-то бюрократический аппарат тотально разложен коррупцией, а где-то государство вообще не имеет полноценной монополии на насилие и не контролирует часть своей территории.
Вера в существование политиков, чья воля претворяется в жизнь автоматически без всякого сопротивления — это довольно наивный и поверхностный взгляд, который как раз и толкает нас к бессмысленным рассуждениям о моральных принципах лидеров — попытках угадать, что происходит в их голове.
Сформулировал для себя, что меня больше всего смущает во всех этих рассуждениях «о милосердии власти», которые стали столь популярными в последнее время — это вера в существование политических лидеров, у которых есть абсолютная власть, а значит их свобода действий ограничивается лишь собственными моральными принципами. Почему же это не так?
Для начала разберемся с определениями. В политической науке чаще всего используется определение власти по Роберту Далю: «A имеет власть над B в той мере, в которой он может заставить B сделать что-то, что B в противном случае не стал бы делать». Популярно также определение социолога Макса Вебера: «Власть — это любая возможность, на чем бы она не основывалась, реализовывать собственную волю в данном социальном отношении даже вопреки противодействию».
Начнем с того, что коль скоро у нас есть множество государств, каждый политический лидер ограничен во власти в географическом плане самим существованием вокруг других организаций, которые обладают монополией на насилие на своей территории. Конкуренция государств друг с другом в отсутствие какого-то верховного актора, который бы имел над ними власть — основа (нео-)реалистического подхода к международным отношениям (на самом деле и неолиберального тоже).
Однако и внутри государства никакой политический лидер не обладает абсолютной властью — даже если мы говорим об очень персоналистских авторитарных режимах. Для управления страной ему нужно обеспечивать лояльность политических элит, эффективно управлять силовыми структурами и уживаться с подведомственным населением. Для этого у него есть целый перечень мер: легитимация, репрессии и кооптация — все три этих столпа важны для поддержания автократии на плаву, нельзя выбрать что-то одно. Скажем, вопреки расхожему мнению, использовать только репрессии для продолжительного удержания власти нельзя — так лидер лишится легитимности, настроит против себя элиты и попадет в зависимость от силовиков.
Политический лидер не может управлять государством в одиночку, он всегда опирается на какие-то группы людей. Разобраться в этом нам поможет теория селектората. Селекторат — это группа людей, поддержка которых необходима для получения и контроля над властью. Внутри селектората есть своя подгруппа — коалиция победителей, то есть набор людей, которые этой самой властью обладают, политическая элита. Лидеру необходимо эффективно перераспределять блага в пользу селектората, чтобы обеспечивать его лояльность, а также оставлять шанс для его членов попасть в коалицию победителей — то есть обеспечивать плавную ротацию элит.
В конце концов, политического лидера ограничивают возможности самого государства реализовывать поставленные задачи, несмотря на сопротивление заинтересованных сторон — в литературе это называется state capacity (дееспособность государства).
Де-юре у главы государства могут быть сосредоточены хоть все полномочия, которые только можно придумать — но какая вообще разница, если он не может ими пользоваться в реальности? Например, тот же абсолютизм XVII-XVIII веков — это по большому счету миф: европейские монархи прошлого обладали большой деспотической, но малой инфраструктурной властью — то есть на самом деле они не могли эффективно и централизованно управлять государством, потому что у них не было мощной бюрократии, и поэтому правители активно делегировали власть на места, да и в целом зависели от расположения элит.
Современные государства в большинстве своем хоть и обладают централизованной бюрократией, но вот ее эффективность оставляет желать лучшего. Кроме того, их дееспособность тоже разнится — где-то бюрократический аппарат тотально разложен коррупцией, а где-то государство вообще не имеет полноценной монополии на насилие и не контролирует часть своей территории.
Вера в существование политиков, чья воля претворяется в жизнь автоматически без всякого сопротивления — это довольно наивный и поверхностный взгляд, который как раз и толкает нас к бессмысленным рассуждениям о моральных принципах лидеров — попытках угадать, что происходит в их голове.
04.04.202514:59
Кстати, сегодня в Южной Корее завершилась эпопея с отстранением от власти президента Юн Сок Ёля — Конституционный суд страны единогласно утвердил импичмент, который ранее поддержал парламент. В целом, столь наглая попытка осуществить переворот со стороны исполнительной власти в условиях демократии — явление довольно редкое.
Пожалуй, из отдаленно похожего я могу вспомнить лишь введение чрезвычайного положения в Индии премьер-министром Индирой Ганди в 1975 году, которое позволило ей устроить репрессии в адрес оппозиции и укрепить личную власть. Уже в 1977 году из-за чрезмерной самоуверенности в стабильности собственной позиции, Ганди отменила ЧП, свернула репрессии, назначила парламентские выборы и... с треском проиграла их, потеряв власть. Вопреки ожиданием многим, привлечь к уголовной ответственности ее не получилось, а в 1980 году Ганди снова выиграла выборы и получила пост премьер-министра Индии, который занимала вплоть до убийства в результате покушения в 1984 году.
Но даже на фоне Ганди, которая хотя бы опиралась на устойчивое парламентское большинство Индийского национального конгресса и вообще несколько лет перед этим постепенно концентрировала власть в своих руках, попытка переворота со стороны Юн Сок Ёля выглядела совсем безумной с самого начала (даже с учетом того, что в Южной Корее — президентская система, а в Индии — парламентская).
Пожалуй, из отдаленно похожего я могу вспомнить лишь введение чрезвычайного положения в Индии премьер-министром Индирой Ганди в 1975 году, которое позволило ей устроить репрессии в адрес оппозиции и укрепить личную власть. Уже в 1977 году из-за чрезмерной самоуверенности в стабильности собственной позиции, Ганди отменила ЧП, свернула репрессии, назначила парламентские выборы и... с треском проиграла их, потеряв власть. Вопреки ожиданием многим, привлечь к уголовной ответственности ее не получилось, а в 1980 году Ганди снова выиграла выборы и получила пост премьер-министра Индии, который занимала вплоть до убийства в результате покушения в 1984 году.
Но даже на фоне Ганди, которая хотя бы опиралась на устойчивое парламентское большинство Индийского национального конгресса и вообще несколько лет перед этим постепенно концентрировала власть в своих руках, попытка переворота со стороны Юн Сок Ёля выглядела совсем безумной с самого начала (даже с учетом того, что в Южной Корее — президентская система, а в Индии — парламентская).
Repost qilingan:
Political Animals
04.04.202510:03
Анонс от коллег из Шанинки:
📢 Политическая риторика в международных отношениях – приглашаем на секцию на конференции «Векторы 2025»! 🎙
🔹 Секция: «От слов к действию: теоретико-методологические проблемы политической риторики в (современных) международных отношениях»
📅 Когда: 11-12 апреля
📍 Где: Кампус Шанинки (Газетный переулок, 3/5с1) и онлайн
В международных отношениях слова — не просто слова. Официальная риторика государств определяет их роль в мировой системе, сигнализирует о намерениях и объясняет мотивы действий на глобальной арене. Но как изучать политическую риторику? Какие методы позволяют лучше понять, как государства общаются друг с другом?
На секции обсудим:
✅ Почему риторика важна для анализа международных отношений
✅ Основные методологические вызовы в её изучении
✅ Новые подходы, включая анализ больших данных
🔗 Регистрация и программа секции – на сайте
#анонс
🔹Подпишись на Political Animals
📢 Политическая риторика в международных отношениях – приглашаем на секцию на конференции «Векторы 2025»! 🎙
🔹 Секция: «От слов к действию: теоретико-методологические проблемы политической риторики в (современных) международных отношениях»
📅 Когда: 11-12 апреля
📍 Где: Кампус Шанинки (Газетный переулок, 3/5с1) и онлайн
В международных отношениях слова — не просто слова. Официальная риторика государств определяет их роль в мировой системе, сигнализирует о намерениях и объясняет мотивы действий на глобальной арене. Но как изучать политическую риторику? Какие методы позволяют лучше понять, как государства общаются друг с другом?
На секции обсудим:
✅ Почему риторика важна для анализа международных отношений
✅ Основные методологические вызовы в её изучении
✅ Новые подходы, включая анализ больших данных
🔗 Регистрация и программа секции – на сайте
#анонс
🔹Подпишись на Political Animals
03.04.202514:41
Хороший пост с собранием работ об экономическом голосовании на американских выборах.
Repost qilingan:
Marepoto
03.04.202512:34
Оппозиционный проект конституции: Группа 24
В прошлом посте кратко разобрал как разрабатывалась в хунте новая конституция, однако параллельно существовал оппозиционный проект.
В 1978 году, после того как Пиночет начал публично говорить о новой конституции (в частности во время своей речи на холме Чакарильяс) и в общем доступе появились первые документы, касавшиеся будущей конституции, оставшиеся в стране оппозиционные деятели решили создать свою комиссию. Официально она называлась Группа конституционных исследований (Grupo de estudios constitucionales), но чаще использовалось ее неформальное название, Группа 24, по числу ее первоначальных участников.
Костяк группы составляли христианские демократы: в частности там были будущий президент Патрисио Эйлвин, его соратник Эдгардо Бенингер, «перебежчик» из комиссии Ортусара Алехандро Сильва, будущий президент Комиссии по установлению истины и примирению Рауль Реттиг и др. Однако группа не ограничивалась христодемами: в ней работали и консервативные политики и некоторые социалисты и ряд публичных интеллектуалов (к примеру, историк Вильялобос).
Понимая, что Правительственная хунта не допустит к референдуму не санкционированный проект, представители оппозиции сначала занимались составлением дорожной карты: там были и набор общих консенсусных идей, которые должны были войти в конституцию после возвращения к демократии (все понимали, что рано или поздно это произойдет) и непосредственные наброски к будущей конституции: разделение властей, форма государственного правления и т.п. Особенно примечательно, что изначально они не предполагали создания своего проекта, а скорее предлагали глубокую реформу конституции 1925 г.:
Летом 1980 группа 24 выпустила доклад, в которой критиковала новую конституцию и характеризовала новый строй как президентский цезаризм, ломавший чилийские традиции:
Позже впрочем некоторые деятели из группы высказывали более умеренную критику и у первоначальной редакции находили положительные стороны:
В 1980-е гг. группа перешла к разработке непосредственно альтернативного проекта конституции, а также проводила дебаты и публичные обсуждения. Однако данный документ так никогда и не стал официальным и ушел в историю.
Впрочем, нельзя сказать, что это была пустая трата времени: уже после перехода к демократии накопленный опыт использовались последующими правительствами для редакции конституции 1980, которая на данный момент уже имеет мало общего с нынешним текстом. Почему так получилось и является ли это багом или фичей - в другой раз.
Мне представляется чилийский оппозиционный опыт довольно положительным в плане практической конкуренции с правительственными проектами. Жаль, что сейчас многим ближе политиканство и утопии, а не разработки реальных альтернатив.
В прошлом посте кратко разобрал как разрабатывалась в хунте новая конституция, однако параллельно существовал оппозиционный проект.
В 1978 году, после того как Пиночет начал публично говорить о новой конституции (в частности во время своей речи на холме Чакарильяс) и в общем доступе появились первые документы, касавшиеся будущей конституции, оставшиеся в стране оппозиционные деятели решили создать свою комиссию. Официально она называлась Группа конституционных исследований (Grupo de estudios constitucionales), но чаще использовалось ее неформальное название, Группа 24, по числу ее первоначальных участников.
Костяк группы составляли христианские демократы: в частности там были будущий президент Патрисио Эйлвин, его соратник Эдгардо Бенингер, «перебежчик» из комиссии Ортусара Алехандро Сильва, будущий президент Комиссии по установлению истины и примирению Рауль Реттиг и др. Однако группа не ограничивалась христодемами: в ней работали и консервативные политики и некоторые социалисты и ряд публичных интеллектуалов (к примеру, историк Вильялобос).
Понимая, что Правительственная хунта не допустит к референдуму не санкционированный проект, представители оппозиции сначала занимались составлением дорожной карты: там были и набор общих консенсусных идей, которые должны были войти в конституцию после возвращения к демократии (все понимали, что рано или поздно это произойдет) и непосредственные наброски к будущей конституции: разделение властей, форма государственного правления и т.п. Особенно примечательно, что изначально они не предполагали создания своего проекта, а скорее предлагали глубокую реформу конституции 1925 г.:
Мы согласны с тем, что Чили не нуждается в новой Конституции, но что конституционный режим, действовавший в 1973 году, нуждается в улучшении путем проведения определенных реформ.
Летом 1980 группа 24 выпустила доклад, в которой критиковала новую конституцию и характеризовала новый строй как президентский цезаризм, ломавший чилийские традиции:
Основываясь на авторитарной концепции государства, которая не доверяет народу и стремится максимально сконцентрировать осуществление политической власти, она (т.е. новая конституция) установила в качестве постоянного режима для Чили настоящий президентский цезаризм. [...]
Этот проект противоречит чилийской демократической традиции и историческому опыту прогрессивной национальной демократизации, чтобы вместо этого увековечить правление доминирующей в настоящее время плутократической олигархии.
Позже впрочем некоторые деятели из группы высказывали более умеренную критику и у первоначальной редакции находили положительные стороны:
Марио Вердуго говорит, что «при всей критике Конституции 1980 года и несмотря на то, что я входил в „Группу 24“, я не могу терять объективности. Конституционный закон № 3, содержащий конституционные права и обязанности, был очень хорошим достижением. В нем, помимо прочего, содержатся механизмы защиты, а это тоже важно». Он добавляет: «Конституция также добавляет права, такие как право на жизнь, на частную жизнь, на личную честь. А также право жить в экологически чистой среде».
В 1980-е гг. группа перешла к разработке непосредственно альтернативного проекта конституции, а также проводила дебаты и публичные обсуждения. Однако данный документ так никогда и не стал официальным и ушел в историю.
Впрочем, нельзя сказать, что это была пустая трата времени: уже после перехода к демократии накопленный опыт использовались последующими правительствами для редакции конституции 1980, которая на данный момент уже имеет мало общего с нынешним текстом. Почему так получилось и является ли это багом или фичей - в другой раз.
Мне представляется чилийский оппозиционный опыт довольно положительным в плане практической конкуренции с правительственными проектами. Жаль, что сейчас многим ближе политиканство и утопии, а не разработки реальных альтернатив.
03.04.202512:34
Интересный опыт аргентинской оппозиции по разработке новых законодательных документов для демократизации страны. Наши политические организации и исследовательские центры, кстати, тоже таким занимаются, хоть и с переменным успехом. На днях вышел еще один такой проект — возможно, напишу разбор на той неделе.
Rekordlar
12.04.202523:59
3.4KObunachilar21.09.202423:59
300Iqtiboslar indeksi21.03.202523:59
6.4KBitta post qamrovi01.04.202523:59
2.5KReklama posti qamrovi19.03.202522:02
23.58%ER21.03.202523:59
192.08%ERR
19.03.202510:33
Самого популярного оппозиционного политика и экс-кандидата в мэры крупнейшего города страны задерживают в рамках уголовного дела незадолго до президентских выборов.
Россияне такие:
Россияне такие:
Repost qilingan:nonpartisan
06.04.202508:58
Дело Ле Пен – как демократия ест саму себя
Комментаторы в Телеграме разделились на два лагеря. Одни возмущаются лишением Марин Ле Пен пассивного избирательного права и говорят о закате демократии. Другие считают, что преследование популистов — это нормальная форма защиты демократии от ее врагов. При этом обе стороны игнорируют самый простой вариант — что суд просто применил закон.
На мой взгляд, именно это и произошло.
■ Почти никто не сомневается, что Ле Пен виновна в растрате. Она и ее соратники из «Национального объединения» использовали деньги Евросоюза для оплаты помощников депутатов Европарламента, которые фактически работали на партию. Незаконность схемы признали и сами высокопоставленные члены партии — их переписка стала одним из ключевых доказательств.
■ Главной причиной споров стало лишение Ле Пен пассивного избирательного права: помимо четырех лет тюрьмы и штрафа суд запретил ей занимать выборные должности на 5 лет. Президентские выборы пройдут в 2027 году, и Ле Пен, лидировавшая в опросах, не сможет в них участвовать.
Соответствует ли это решение закону?
■ Суд квалифицировал действия Ле Пен как присвоение публичных средств. Это правонарушение подпадает под статью 432-17 Уголовного кодекса Франции и в качестве дополнительного наказания предусматривает лишение права быть избранным. Закон Sapin II 2016 года усилил санкции за коррупционные преступления и обязал суд рассматривать вопрос о лишении избирательных прав по таким делам. Именно на этот закон суд сослался в решении, указав, что действует в рамках воли законодателя ужесточить наказания за коррупцию.
■ Здесь важен политико-правовой контекст. Ужесточение законодательства, включая закон Sapin II и реформы 2017 года, произошло после громких скандалов — например, дел Жерома Каузака и Франсуа Фийона. Под давлением общественности парламент усилил ответственность за коррупцию.
■ Эти законы часто критиковали как принятые в спешке. Профессор права Бертран Матье отмечает, что они скорее отражали политическую реакцию, чем продуманный подход. Законодатели не учли возможные противоречия с избирательным правом — особенно с принципом свободного волеизъявления. В итоге суды оказались в положении, когда им приходится самим искать баланс между борьбой с коррупцией и защитой избирательных прав.
В деле Марин Ле Пен демократия начала есть саму себя. Закон, принятый демократически избранным парламентом на волне антикоррупционного популизма, оказался плохо продуманным и вступил в противоречие с избирательным правом. Здесь не было ни политического заговора, ни давления на суд — он лишь исполнил «волю народа», воплощенную в законе. Интересно, что сама Ле Пен раньше выступала за пожизненное лишение избирательных прав в случае коррупции. Если бы за это проголосовал парламент, то ее участь была бы еще более плачевной.
Комментаторы в Телеграме разделились на два лагеря. Одни возмущаются лишением Марин Ле Пен пассивного избирательного права и говорят о закате демократии. Другие считают, что преследование популистов — это нормальная форма защиты демократии от ее врагов. При этом обе стороны игнорируют самый простой вариант — что суд просто применил закон.
На мой взгляд, именно это и произошло.
■ Почти никто не сомневается, что Ле Пен виновна в растрате. Она и ее соратники из «Национального объединения» использовали деньги Евросоюза для оплаты помощников депутатов Европарламента, которые фактически работали на партию. Незаконность схемы признали и сами высокопоставленные члены партии — их переписка стала одним из ключевых доказательств.
■ Главной причиной споров стало лишение Ле Пен пассивного избирательного права: помимо четырех лет тюрьмы и штрафа суд запретил ей занимать выборные должности на 5 лет. Президентские выборы пройдут в 2027 году, и Ле Пен, лидировавшая в опросах, не сможет в них участвовать.
Соответствует ли это решение закону?
■ Суд квалифицировал действия Ле Пен как присвоение публичных средств. Это правонарушение подпадает под статью 432-17 Уголовного кодекса Франции и в качестве дополнительного наказания предусматривает лишение права быть избранным. Закон Sapin II 2016 года усилил санкции за коррупционные преступления и обязал суд рассматривать вопрос о лишении избирательных прав по таким делам. Именно на этот закон суд сослался в решении, указав, что действует в рамках воли законодателя ужесточить наказания за коррупцию.
■ Здесь важен политико-правовой контекст. Ужесточение законодательства, включая закон Sapin II и реформы 2017 года, произошло после громких скандалов — например, дел Жерома Каузака и Франсуа Фийона. Под давлением общественности парламент усилил ответственность за коррупцию.
■ Эти законы часто критиковали как принятые в спешке. Профессор права Бертран Матье отмечает, что они скорее отражали политическую реакцию, чем продуманный подход. Законодатели не учли возможные противоречия с избирательным правом — особенно с принципом свободного волеизъявления. В итоге суды оказались в положении, когда им приходится самим искать баланс между борьбой с коррупцией и защитой избирательных прав.
В деле Марин Ле Пен демократия начала есть саму себя. Закон, принятый демократически избранным парламентом на волне антикоррупционного популизма, оказался плохо продуманным и вступил в противоречие с избирательным правом. Здесь не было ни политического заговора, ни давления на суд — он лишь исполнил «волю народа», воплощенную в законе. Интересно, что сама Ле Пен раньше выступала за пожизненное лишение избирательных прав в случае коррупции. Если бы за это проголосовал парламент, то ее участь была бы еще более плачевной.
Ko'proq funksiyalarni ochish uchun tizimga kiring.