Ethnically Clean Ponds
10.04.202506:05
Национальность как повод поговорить
Классическая дагестанская история. Центр Москвы. Вызвал такси. Ко мне приедет Магомедсалам. В голове сразу: ну, дагестанец, но кто по нации. А в Дагестане – помимо борьбы и последнее время ММА – есть еще один национальный вид спорта. Он называется «угадай национальность собеседника». Начинаю рассуждать. Хм, Магомедсалам – так звали главу Дагестана. Глава был даргинец. Теперь посмотрим на фотографию. Если в ней не будет ничего резко не-даргинского (что это может быть – отдельный интересный вопрос), приму за рабочую версию, что он даргинец, а в конце поездки (чтоб не сразу спрашивать и вежливо было) – проверю.
Сажусь. Едем. Почти приехали. Я: «Извиняюсь за вопрос, а по нации Вы не даргинец?». Он (поворачивается, смотрит удивленно): «Даргинец. А мы знакомы?». Я: «Нет, я просто бываю в Дагестане часто». Он: «А как понял, что я даргинец?» Я: «Ну, главу республики так звали, может Вас в честь него назвали» (Тут я перепутал Магомедсалама Магомедова и Магомедали, его папу, который тоже был главной республики). Он: «Так это дядька мой». И бросился мне рассказывать про то, как Магомедсалама засекли в Дубае с проститутками, после чего с поста главы его сняли. И дальше бы мы много всего обсудили, если бы мне не надо было выходить.
Примерно так и работают смолтоки в Дагестане, в рамках которых национальности оказываются поводом поговорить. И это еще одна важная функция дагестанских национальностей: они работают как социальный, коммуникативный клей, и оттого продолжают быть нужными.
Классическая дагестанская история. Центр Москвы. Вызвал такси. Ко мне приедет Магомедсалам. В голове сразу: ну, дагестанец, но кто по нации. А в Дагестане – помимо борьбы и последнее время ММА – есть еще один национальный вид спорта. Он называется «угадай национальность собеседника». Начинаю рассуждать. Хм, Магомедсалам – так звали главу Дагестана. Глава был даргинец. Теперь посмотрим на фотографию. Если в ней не будет ничего резко не-даргинского (что это может быть – отдельный интересный вопрос), приму за рабочую версию, что он даргинец, а в конце поездки (чтоб не сразу спрашивать и вежливо было) – проверю.
Сажусь. Едем. Почти приехали. Я: «Извиняюсь за вопрос, а по нации Вы не даргинец?». Он (поворачивается, смотрит удивленно): «Даргинец. А мы знакомы?». Я: «Нет, я просто бываю в Дагестане часто». Он: «А как понял, что я даргинец?» Я: «Ну, главу республики так звали, может Вас в честь него назвали» (Тут я перепутал Магомедсалама Магомедова и Магомедали, его папу, который тоже был главной республики). Он: «Так это дядька мой». И бросился мне рассказывать про то, как Магомедсалама засекли в Дубае с проститутками, после чего с поста главы его сняли. И дальше бы мы много всего обсудили, если бы мне не надо было выходить.
Примерно так и работают смолтоки в Дагестане, в рамках которых национальности оказываются поводом поговорить. И это еще одна важная функция дагестанских национальностей: они работают как социальный, коммуникативный клей, и оттого продолжают быть нужными.
24.03.202512:26
Между эссенциализмом и конструктивизмом: возможности перевода
Большинство научных текстов, с которыми приходится работать, чтобы разобраться с настоящим и прошлым некоторой локальности, будут неизбежно эссенциалистскими, то есть навязчиво «видеть» в исторических и социологических данных народы и культуры. И эти тексты приходится довольно энергозатратно интерпретировать, чтобы понять, что описываемые события и процессы представляли собой в реальности. Но хорошая новость состоит в том, что такой «перевод», пусть и с потерей смысла, возможен. Скажем, как по-эссенциалистски выразить конструктивистскую идею, что категория «башкиры» – это в значительной степени юридический конструкт, возникший в треугольнике «местные Приуралья – царская администрация – земля и вотчинная собственность на нее»? Через идею этногенеза. Вот так, например:
О башкирах, как о сложившемся народе, можно говорить не ранее, чем с середины XVI в., когда башкирские племена в сложной политической обстановке (имеется в виду разгром Казанского ханства) приняли русское подданство, впервые после нескольких столетий политической раздробленности объединив свои земли в составе Русского государства» (Кузеев Р.Г. Историческая этнография башкирского народа. Уфа, 1978. 263 с.)
С другой – повторюсь – исследователи, которые занимались не схоластикой, а исследованиями, неизбежно интерпретировали реальность в конструктивистском ключе, более того, иногда этому только помогала доминирующая марксистская формационная рамка, более чем допускавшая что-то типа вульгарного инструментализма:
Татарская феодально-буржуазная верхушка, желая использовать стремление трудовых масс отстоять свою национальную культуру от посягательств обрусителей-колонизаторов, начала усиленно насаждать в народе исламистские обычаи и бытовые формы, чтобы этим резче отделить татар от соседей, особенно от русских, изолировать татарскую массу и сохранить свое преимущественное влияние на нее. (Воробьев Н.И. Происхождение казанских татар по данным этнографии // Cоветская этнография. 1946. № 3. С. 75-87.)
Более того, иногда может посчастливиться косвенно «дотянуться» и до вернакулярных конструктов прошлого:
Мне случалось видеть и расспрашивать в селениях, которые я проезжал. Тептяри черемисы на вопросы мои отвечали мне много и нескладно; но из всего того, что они мне объясняли, я мог понять, что «они сами себя зовут черемисой, а потому, что они живут здесь, а не на старых своих местах, и выходит, что они тептяри». Объяснение это сделали мне черемисы, обитающие в Бирском уезде. (Ахмаров Г.Н. Тептяри и их происхождение // Известия Общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете. 1907. Т. 23. Вып. 5. С. 342-345.)
В общем, перевод из конструктивизма в эссенциализм и обратно – возможен. Но при этом важно, что – как когда происходит конверсия между тяжелыми и легкими компьютерными форматами изображений – данные будут теряться, и перевести конструктивистское изложение на эссенциалистский язык без потери смысла невозможно, равно как и из эссенциалистского текста понять в конструктивистском ключе, что же там происходило на самом деле – очень сложно и неизбежно придется достраивать.
Читаю (печалясь эссенциализму автора) и цитирую по: Скоробогатая А.А. Этническая идентичность и межкультурное взаимодействие на примере Северной Башкирии. Москва, 2008.
Большинство научных текстов, с которыми приходится работать, чтобы разобраться с настоящим и прошлым некоторой локальности, будут неизбежно эссенциалистскими, то есть навязчиво «видеть» в исторических и социологических данных народы и культуры. И эти тексты приходится довольно энергозатратно интерпретировать, чтобы понять, что описываемые события и процессы представляли собой в реальности. Но хорошая новость состоит в том, что такой «перевод», пусть и с потерей смысла, возможен. Скажем, как по-эссенциалистски выразить конструктивистскую идею, что категория «башкиры» – это в значительной степени юридический конструкт, возникший в треугольнике «местные Приуралья – царская администрация – земля и вотчинная собственность на нее»? Через идею этногенеза. Вот так, например:
О башкирах, как о сложившемся народе, можно говорить не ранее, чем с середины XVI в., когда башкирские племена в сложной политической обстановке (имеется в виду разгром Казанского ханства) приняли русское подданство, впервые после нескольких столетий политической раздробленности объединив свои земли в составе Русского государства» (Кузеев Р.Г. Историческая этнография башкирского народа. Уфа, 1978. 263 с.)
С другой – повторюсь – исследователи, которые занимались не схоластикой, а исследованиями, неизбежно интерпретировали реальность в конструктивистском ключе, более того, иногда этому только помогала доминирующая марксистская формационная рамка, более чем допускавшая что-то типа вульгарного инструментализма:
Татарская феодально-буржуазная верхушка, желая использовать стремление трудовых масс отстоять свою национальную культуру от посягательств обрусителей-колонизаторов, начала усиленно насаждать в народе исламистские обычаи и бытовые формы, чтобы этим резче отделить татар от соседей, особенно от русских, изолировать татарскую массу и сохранить свое преимущественное влияние на нее. (Воробьев Н.И. Происхождение казанских татар по данным этнографии // Cоветская этнография. 1946. № 3. С. 75-87.)
Более того, иногда может посчастливиться косвенно «дотянуться» и до вернакулярных конструктов прошлого:
Мне случалось видеть и расспрашивать в селениях, которые я проезжал. Тептяри черемисы на вопросы мои отвечали мне много и нескладно; но из всего того, что они мне объясняли, я мог понять, что «они сами себя зовут черемисой, а потому, что они живут здесь, а не на старых своих местах, и выходит, что они тептяри». Объяснение это сделали мне черемисы, обитающие в Бирском уезде. (Ахмаров Г.Н. Тептяри и их происхождение // Известия Общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете. 1907. Т. 23. Вып. 5. С. 342-345.)
В общем, перевод из конструктивизма в эссенциализм и обратно – возможен. Но при этом важно, что – как когда происходит конверсия между тяжелыми и легкими компьютерными форматами изображений – данные будут теряться, и перевести конструктивистское изложение на эссенциалистский язык без потери смысла невозможно, равно как и из эссенциалистского текста понять в конструктивистском ключе, что же там происходило на самом деле – очень сложно и неизбежно придется достраивать.
Читаю (печалясь эссенциализму автора) и цитирую по: Скоробогатая А.А. Этническая идентичность и межкультурное взаимодействие на примере Северной Башкирии. Москва, 2008.
13.03.202507:27
Примордиализм здорового человека
Приснился КАЭР и кулуарный разговор с академиком Тишковым. Он говорил примерно следующее: динамика соотношений и отношений между конструктивистами и примордиалистами не отличается от динамики вокруг этнических категорий. Оказываясь в контексте друг друга стороны склонны переоценивать различия, недооценивая сходства и забывая о «развилках», на которых принимались теоретические и методологические решения, приведшие к различиям. И, в свою очередь, разнообразные практики «контакта» и peacebuilding могут быть применены с общей пользой для исследований и в этой сфере – по аналогии с этническими и прочими конфликтами.
Проснувшись, понимаю, что этот сон – проекция очень много всего, но – среди прочего – так в полной мере и не реализованного мной проекта про мировоззрения специалистов по этничности, где переменные – это собственно мировоззрение, но кроме того – самопозиционирование в пространстве примордиализма-конструктивизма-etc., дисциплина и место обучения, политическая и идеологическая позиция, и проч. И действительно, при том, что самоописание исследований этничности в этой терминологии вполне имеют смысл (пусть обычно вокруг этих слов и много заблуждений) – вполне можно проследить связь между самопровозглашаемыми (и фактическими) примордиализмом и конструктивизмом, с одной стороны, и политическими либериализмом и консерватизмом, с другой. Во всяком случае, в наших широтах. А конструктивистами (это уже из пилотного исследования) людей делает неожиданным образом… обучение конструктивистской оптике в вузах, что, если снова говорить о наших широтах, распределено по городам и весям неравномерно. В общем, мечтаю рано или поздно такое исследование сделать.
Но, раз уж пришлось к слову, снова устрою небольшую ВДНХ и скажу, что вышла очередная моя статья по когнитивному повороту, в которой я прежде всего делаю обзор исследований на стыке когнитивистики, антропологии и детской психологии, которые посвящены народным этнологиям, то есть ненаучным, во многом спонтанным, представлениям об этничности. Но, чтобы как-то обозначить место этих исследований среди прочих исследований этничности, я делаю собственное описание области исследований и, среди прочего, говорю о том, что примордиализм в исходном, гирцевском, значении – это не про извечность групп, а про разную степень идентификации с категориями и механизмы (в том числе врожденные) этой идентификации. В общем, вот он, «примордиализм здорового человека». Enjoy.
Приснился КАЭР и кулуарный разговор с академиком Тишковым. Он говорил примерно следующее: динамика соотношений и отношений между конструктивистами и примордиалистами не отличается от динамики вокруг этнических категорий. Оказываясь в контексте друг друга стороны склонны переоценивать различия, недооценивая сходства и забывая о «развилках», на которых принимались теоретические и методологические решения, приведшие к различиям. И, в свою очередь, разнообразные практики «контакта» и peacebuilding могут быть применены с общей пользой для исследований и в этой сфере – по аналогии с этническими и прочими конфликтами.
Проснувшись, понимаю, что этот сон – проекция очень много всего, но – среди прочего – так в полной мере и не реализованного мной проекта про мировоззрения специалистов по этничности, где переменные – это собственно мировоззрение, но кроме того – самопозиционирование в пространстве примордиализма-конструктивизма-etc., дисциплина и место обучения, политическая и идеологическая позиция, и проч. И действительно, при том, что самоописание исследований этничности в этой терминологии вполне имеют смысл (пусть обычно вокруг этих слов и много заблуждений) – вполне можно проследить связь между самопровозглашаемыми (и фактическими) примордиализмом и конструктивизмом, с одной стороны, и политическими либериализмом и консерватизмом, с другой. Во всяком случае, в наших широтах. А конструктивистами (это уже из пилотного исследования) людей делает неожиданным образом… обучение конструктивистской оптике в вузах, что, если снова говорить о наших широтах, распределено по городам и весям неравномерно. В общем, мечтаю рано или поздно такое исследование сделать.
Но, раз уж пришлось к слову, снова устрою небольшую ВДНХ и скажу, что вышла очередная моя статья по когнитивному повороту, в которой я прежде всего делаю обзор исследований на стыке когнитивистики, антропологии и детской психологии, которые посвящены народным этнологиям, то есть ненаучным, во многом спонтанным, представлениям об этничности. Но, чтобы как-то обозначить место этих исследований среди прочих исследований этничности, я делаю собственное описание области исследований и, среди прочего, говорю о том, что примордиализм в исходном, гирцевском, значении – это не про извечность групп, а про разную степень идентификации с категориями и механизмы (в том числе врожденные) этой идентификации. В общем, вот он, «примордиализм здорового человека». Enjoy.
07.03.202506:40
Генетические тесты и этничность
Однажды ко мне пришла студентка и сказала, что хочет писать диплом про этничность и генетические тесты. Отлично, сказал я. В результате диплом она написала, и он назывался «Why People May Be Disappointed After Receiving the Results of a DNA Ancestry Test?» Основная идея там была в том, что если тест ломает твои представления о твоем месте в мире в связи с существующими у тебя в голове этническими иерархиями – то ты и будешь разочарован. Скажем, если тебе, русскому националисту, говорят, что у тебя в роду таджики и, получается, что ты и сам в некоторой степени таджик, ты и будешь переживать, потому как это зашквар и перед пацанами неудобно.
Довольно скоро, однако, я и сам прошел такой тест и… был весьма disappointed. Потому что (см. рис. 1) мои «гены» поделились почти поровну между евреями и русскими. А это расходилось и с моими представлениями о том, что каждый человек в обсуждаемом смысле устроен сложно, и с внутрисемейными представлениями, что, например, по бабушкиной линии у меня в роду саами. Отчего в детстве в моей черной шевелюре регулярно появлялся один длинный рыжий волос.
А тут (см. рис. 2) я вгрузил те же данные в другую базу, и результаты получились иные. И тебе прибалты, и тебе балканцы, и тебе даже немного турки или иранцы. В общем, мое серденько успокоилось, и базовые представления о человеческой и моей сложности – были возвернуты на место.
ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ
Однажды ко мне пришла студентка и сказала, что хочет писать диплом про этничность и генетические тесты. Отлично, сказал я. В результате диплом она написала, и он назывался «Why People May Be Disappointed After Receiving the Results of a DNA Ancestry Test?» Основная идея там была в том, что если тест ломает твои представления о твоем месте в мире в связи с существующими у тебя в голове этническими иерархиями – то ты и будешь разочарован. Скажем, если тебе, русскому националисту, говорят, что у тебя в роду таджики и, получается, что ты и сам в некоторой степени таджик, ты и будешь переживать, потому как это зашквар и перед пацанами неудобно.
Довольно скоро, однако, я и сам прошел такой тест и… был весьма disappointed. Потому что (см. рис. 1) мои «гены» поделились почти поровну между евреями и русскими. А это расходилось и с моими представлениями о том, что каждый человек в обсуждаемом смысле устроен сложно, и с внутрисемейными представлениями, что, например, по бабушкиной линии у меня в роду саами. Отчего в детстве в моей черной шевелюре регулярно появлялся один длинный рыжий волос.
А тут (см. рис. 2) я вгрузил те же данные в другую базу, и результаты получились иные. И тебе прибалты, и тебе балканцы, и тебе даже немного турки или иранцы. В общем, мое серденько успокоилось, и базовые представления о человеческой и моей сложности – были возвернуты на место.
ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ
26.02.202512:33
К построению неофункционалистской теории этнических изменений в контексте когнитивного поворота (осторожно, может быть сложно)
Почитавшие мою статью про Дагестан, могли понять, что я разрабатываю неофункционалистскую теорию этничности, которая (вернее, некоторая часть которой) гласит, что этнические категории существуют в той мере, в какой они оказываются полезны для индивидов. По мере снижения полезности – категории перестают использоваться за ненадобностью, и им на смену приходят новые категории, более полезные. Польза здесь понимается в самом широком смысле. Социология и антропология склонна фокусироваться на разного рода boundary making processes – как в классическом примере с юга Нигерии (Абнер Коэн) где хауса были по сути торговой корпорацией, а разные символические маркеры включая религию (сначала мусульмане среди язычников, потом суфии среди мусульман), равно как и проживание в «своем» районе города Ибадан – все это способствовало контролю за информацией, ключевым фактором успеха в той торговле, которую они вели, и в этом смысле этническая категоризация оказывалась полезна для представителей этой корпорации. Здесь, конечно, остается вопрос – в какой мере и кем такая польза осознается и могут ли участники почувствовать ее эффект (и относительно хауса моя версия, что CEO этой корпорации прагматику поддержания границ понимают, но младшим это преподносится не напрямую, а через разного рода мифы и легенды), но инструменталистская антропологическая логика в целом такая. Есть, однако, и иным образом понимаемая польза – характера психологического. Вновь, помимо классической теории социальной идентичности, которая говорит о том, что значительная часть этничности это попытка почувствовать себя хорошо через идентификацию с положительным мифосимволическим комплексом, связанным с некоторой этнической категорией, есть (наконец, перехожу к сабжу поста) и другая мысль. Этническая категория – во многих современных ситуациях – оказывается «окном» в прошлое, которое «сшивается» с разного рода ностальгическими ощущениями, при этом ностальгия может быть и по собственному детству, и по воображаемому прошлому, в котором действовали реальные предки по восходящей линии, обычно принадлежавшие к той же этнической категории. Все это приправляется, с одной стороны, ощущением правильности прошлого (те самые «традиционные ценности»), его предсказуемости (в отличие от непредсказуемости настоящего) и т.д. Такой «когнитивный винегрет» (а скорее всего такой винегрет у нас в голове в отношении примерно всего), может быть связан, а может не быть связан с этническими категориями, сама по себе эта связка носит идеологический, сконструированный характер, оттого различается от общества к обществу и от человека к человеку, но в той мере, в какой этничность часто оказывается про родство, а родство отсылает к прошлому – такая связка предположительно частотна. Польза ее (если возвращаться к началу поста) может носить частью нормативный характер (если не знаешь, как вести себя – подумай, как бы вели себя истинные представители твоей этнической категории прошлого, сейчас конечно не те люди пошли), частью – лампово-ностальгический (способ «пообщаться» с умершими родственниками, прикоснуться к культуре и быту, в которых они жили и которые уже утрачены и проч.) И это уже достаточная «полезность», чтобы этнические категории продолжали существовать. Обычно, впрочем, таких «полезностей» бывает несколько, они довольно хитро «переливаются» из социальных фактов в индивидуальные нервные системы и обратно, в результате чего и этнические категории быстро не исчезают. Это, кроме того, помножается на административную (строчка в паспорте) и символическую (фестивали «дружбы народов») инерцию, и оттого и возникает ощущение, что, например, национальности всегда были. Но это не так, и эта теория как раз и ставит целью объяснить изменения. Неплохая задача на ближайшие лет 5)
Почитавшие мою статью про Дагестан, могли понять, что я разрабатываю неофункционалистскую теорию этничности, которая (вернее, некоторая часть которой) гласит, что этнические категории существуют в той мере, в какой они оказываются полезны для индивидов. По мере снижения полезности – категории перестают использоваться за ненадобностью, и им на смену приходят новые категории, более полезные. Польза здесь понимается в самом широком смысле. Социология и антропология склонна фокусироваться на разного рода boundary making processes – как в классическом примере с юга Нигерии (Абнер Коэн) где хауса были по сути торговой корпорацией, а разные символические маркеры включая религию (сначала мусульмане среди язычников, потом суфии среди мусульман), равно как и проживание в «своем» районе города Ибадан – все это способствовало контролю за информацией, ключевым фактором успеха в той торговле, которую они вели, и в этом смысле этническая категоризация оказывалась полезна для представителей этой корпорации. Здесь, конечно, остается вопрос – в какой мере и кем такая польза осознается и могут ли участники почувствовать ее эффект (и относительно хауса моя версия, что CEO этой корпорации прагматику поддержания границ понимают, но младшим это преподносится не напрямую, а через разного рода мифы и легенды), но инструменталистская антропологическая логика в целом такая. Есть, однако, и иным образом понимаемая польза – характера психологического. Вновь, помимо классической теории социальной идентичности, которая говорит о том, что значительная часть этничности это попытка почувствовать себя хорошо через идентификацию с положительным мифосимволическим комплексом, связанным с некоторой этнической категорией, есть (наконец, перехожу к сабжу поста) и другая мысль. Этническая категория – во многих современных ситуациях – оказывается «окном» в прошлое, которое «сшивается» с разного рода ностальгическими ощущениями, при этом ностальгия может быть и по собственному детству, и по воображаемому прошлому, в котором действовали реальные предки по восходящей линии, обычно принадлежавшие к той же этнической категории. Все это приправляется, с одной стороны, ощущением правильности прошлого (те самые «традиционные ценности»), его предсказуемости (в отличие от непредсказуемости настоящего) и т.д. Такой «когнитивный винегрет» (а скорее всего такой винегрет у нас в голове в отношении примерно всего), может быть связан, а может не быть связан с этническими категориями, сама по себе эта связка носит идеологический, сконструированный характер, оттого различается от общества к обществу и от человека к человеку, но в той мере, в какой этничность часто оказывается про родство, а родство отсылает к прошлому – такая связка предположительно частотна. Польза ее (если возвращаться к началу поста) может носить частью нормативный характер (если не знаешь, как вести себя – подумай, как бы вели себя истинные представители твоей этнической категории прошлого, сейчас конечно не те люди пошли), частью – лампово-ностальгический (способ «пообщаться» с умершими родственниками, прикоснуться к культуре и быту, в которых они жили и которые уже утрачены и проч.) И это уже достаточная «полезность», чтобы этнические категории продолжали существовать. Обычно, впрочем, таких «полезностей» бывает несколько, они довольно хитро «переливаются» из социальных фактов в индивидуальные нервные системы и обратно, в результате чего и этнические категории быстро не исчезают. Это, кроме того, помножается на административную (строчка в паспорте) и символическую (фестивали «дружбы народов») инерцию, и оттого и возникает ощущение, что, например, национальности всегда были. Но это не так, и эта теория как раз и ставит целью объяснить изменения. Неплохая задача на ближайшие лет 5)
11.02.202506:59
Как складываются этнические районы? (А точнее места резидентной концентрации мигрантов)
Последним аккордом уже давно закончившегося проекта про места резидентной концентрации мигрантов вышла статья в, как было некогда принято говорить, хорошем зарубежном журнале. Проект вспоминаю с ностальгией – в нем было много от хорошего научного творчества и от того компонента социологической деятельности, который связан с путешествиями. Подаваясь на финансирование, мы написали утопическую исследовательскую программу, как следовало бы делать исследование «по уму». И получили финансирование. И пришлось эту утопию реализовывать. В результате – поля в огромном числе локаций от Сиднея до Егорьевска, а параллельно много чтений и размышлений о том, как и почему складываются места резидентной концентрации мигрантов. Собственно, а как и почему? И действительно – вокруг этого вопроса много мифов и социальных страхов, международная литература на вопрос в такой его постановке почти не отвечает, а хороший анализ зачастую упирается в отсутствие данных. Во всяком случае, на этом обычно ломаются географы. И вот, в той части исследования, о которой идет речь в статье, мы объездили все 15 на тот момент российских городов миллионников, изучили то, складываются ли там места резидентной концентрации мигрантов (и что это вообще такое в российском преломлении), как это происходит и получилась, с вариациями, воспроизводящаяся модель, которую мы этой и другими статьями вводим в мировой оборот. Статья в открытом доступе, поэтому даю ссылку на нее. Если сложно читать по-английски – на русском также есть много работ по проекту. Их можно посмотреть на нашем сайте.
Последним аккордом уже давно закончившегося проекта про места резидентной концентрации мигрантов вышла статья в, как было некогда принято говорить, хорошем зарубежном журнале. Проект вспоминаю с ностальгией – в нем было много от хорошего научного творчества и от того компонента социологической деятельности, который связан с путешествиями. Подаваясь на финансирование, мы написали утопическую исследовательскую программу, как следовало бы делать исследование «по уму». И получили финансирование. И пришлось эту утопию реализовывать. В результате – поля в огромном числе локаций от Сиднея до Егорьевска, а параллельно много чтений и размышлений о том, как и почему складываются места резидентной концентрации мигрантов. Собственно, а как и почему? И действительно – вокруг этого вопроса много мифов и социальных страхов, международная литература на вопрос в такой его постановке почти не отвечает, а хороший анализ зачастую упирается в отсутствие данных. Во всяком случае, на этом обычно ломаются географы. И вот, в той части исследования, о которой идет речь в статье, мы объездили все 15 на тот момент российских городов миллионников, изучили то, складываются ли там места резидентной концентрации мигрантов (и что это вообще такое в российском преломлении), как это происходит и получилась, с вариациями, воспроизводящаяся модель, которую мы этой и другими статьями вводим в мировой оборот. Статья в открытом доступе, поэтому даю ссылку на нее. Если сложно читать по-английски – на русском также есть много работ по проекту. Их можно посмотреть на нашем сайте.
04.04.202513:34
Национальность как электростанция или механизмы этнической политики
Этническая, в наших широтах именуемая национальной, политика – всегда комбинирует институциональное и символическое. Институциональное – это, например, квоты на прием в вуз по национальностям, а также вся обширная административная машинерия, на которой квотирование и распределение строится – например, графа «национальность» в паспорте. Символическое – это смыслы, которые национальной политикой стягиваются и канализируются в нужном направлении. Вот, юноша, на фоне юрты, гуляет по горам, пьет чистую горную воду. Вот тот же юноша, но уже выросший, женился, у него родился сын, он дает сыну курай и говорит, что этот музыкальный инструмент свят для башкир. А вот – наступает война, и папа главного героя говорит, что башкиры всегда были патриотами, отправляет его на войну и говорит, что тот обязательно вернется с победой. Итого, мы имеем «стяжку» между свежим воздухом, башкирскостью, юртой, кураем и войной. Но успешной или неуспешной национальная политика в своем символическом ключе становится в зависимости от того, могут ли люди к этому символическому ряду (или сети) «подключиться». Если говорить в общем, это подключение происходит за счет обращения к безусловно позитивным непосредственно испытанным когда-то эмоциям – ну кто же не любит гулять по горам и пить кристально чистую воду, более того, скорее всего, если ЦА национально политики селяне, скорее всего они это делали в детстве, и эти воспоминания для них важны. Постоянно, впрочем, показывать воду и горы – накладно, поэтому надо создать «шорткат» в эти эмоции, которым и становится национальная категория. И получается такой треугольник: я – башкир – разные хорошие воспоминания. А дальше это энергетически наполненное ментальное (а иногда и социальное) пространство можно направить на разные надобности. «Башкиры не мусорят», и вот ты, бросив бычок на тротуар в Уфе, уже как бы предаешь своего сельского дедушку, который – пока ты гулял по горам – ругался на тебя по-башкирски. «Башкиры всегда были патриотами», и вот ты идешь воевать. Национальная категория здесь работает как своего рода электростанция, которая аккумулирует индивидуальные позитивные переживания, преобразуя их в коллективное действие. И с этим механизмом, чтобы понять, как работает (и почему не работает) национальная политика, разобраться необходимо.
Этническая, в наших широтах именуемая национальной, политика – всегда комбинирует институциональное и символическое. Институциональное – это, например, квоты на прием в вуз по национальностям, а также вся обширная административная машинерия, на которой квотирование и распределение строится – например, графа «национальность» в паспорте. Символическое – это смыслы, которые национальной политикой стягиваются и канализируются в нужном направлении. Вот, юноша, на фоне юрты, гуляет по горам, пьет чистую горную воду. Вот тот же юноша, но уже выросший, женился, у него родился сын, он дает сыну курай и говорит, что этот музыкальный инструмент свят для башкир. А вот – наступает война, и папа главного героя говорит, что башкиры всегда были патриотами, отправляет его на войну и говорит, что тот обязательно вернется с победой. Итого, мы имеем «стяжку» между свежим воздухом, башкирскостью, юртой, кураем и войной. Но успешной или неуспешной национальная политика в своем символическом ключе становится в зависимости от того, могут ли люди к этому символическому ряду (или сети) «подключиться». Если говорить в общем, это подключение происходит за счет обращения к безусловно позитивным непосредственно испытанным когда-то эмоциям – ну кто же не любит гулять по горам и пить кристально чистую воду, более того, скорее всего, если ЦА национально политики селяне, скорее всего они это делали в детстве, и эти воспоминания для них важны. Постоянно, впрочем, показывать воду и горы – накладно, поэтому надо создать «шорткат» в эти эмоции, которым и становится национальная категория. И получается такой треугольник: я – башкир – разные хорошие воспоминания. А дальше это энергетически наполненное ментальное (а иногда и социальное) пространство можно направить на разные надобности. «Башкиры не мусорят», и вот ты, бросив бычок на тротуар в Уфе, уже как бы предаешь своего сельского дедушку, который – пока ты гулял по горам – ругался на тебя по-башкирски. «Башкиры всегда были патриотами», и вот ты идешь воевать. Национальная категория здесь работает как своего рода электростанция, которая аккумулирует индивидуальные позитивные переживания, преобразуя их в коллективное действие. И с этим механизмом, чтобы понять, как работает (и почему не работает) национальная политика, разобраться необходимо.
20.03.202506:04
Быть башкиром = иметь отношение к роду, квалифицированному как башкирский = фигурировать в шежере? Или как можно обнаружить типичные конструктивистские истории в глубоко эссенциалистской литературе
Многое из того, что параллельно открывали конструктивисты на западе, перед советскими исследователями, которые работали с непосредственным полевым материалом – будь то настоящего (вероятно, в меньшей степени, но об этом скоро расскажет AnthropoLOGS) или прошлого – было довольно очевидно. Но – когда у тебя с одной стороны формации, с другой этносы – до осмысления сложных эмпирических материй было просто не добраться. Скажем, классик «этнической истории башкир» Р.Г. Кузеев пишет про шежере – типичные для кочевников (и в какой-то момент ставшие письменными) генеалогии, которые стали использоваться царской администрацией как личные (ну или скорее семейные) идентификационные документы. Они должны были свидетельствовать о принадлежности человека к тому или иному роду, и это, в свою очередь, давало ему право владеть землей. Неудивительно, что фиксировались «злоупотребления», когда место в роду «покупалось».
Но – с учетом того, что конструктивитская версия истории башкир говорит о том, что именно во взаимодействиях с царской администрацией категория «башкир» и оказалась осмыслен(н)а – юридически и бытово – и фактически (в общем) башкир равнялось имеющий право на землю, Кузеев фактически прописывает механизм вхождения в категорию «башкир». А ведь примерно такие механизмы описывали Барт применительно к своим пуштунам, которые становились белуджи, и Халанд применительно к фур, которые становились багарра. Кузеев, впрочем, пишет, что коллизии, которые разрешались посредством шежере, базировались на неопределенности «принадлежности этих башкир к определенному роду». Но могли ли быть башкиры без рода и шежере? И нельзя ли сказать, что именно шежере делали людей башкирами – юридически и перцептивно? Такие вопросы и должна решать конструктивистская, когнитивизированная история этничности.
Весьма важно и характерно то, что царская администрация при проведении земельной политики не только считалась с этими шежере, но и при возникновении спора о праве участия той или иной группы башкир в волостной земельной вотчине требовала обязательного представления родословной, которая служила «доказательством» принадлежности этих башкир к определенному роду. Новой функцией шежере широко воспользовались башкирские феодалы. В целях узурпации земельной собственности они включали в родословную лиц, фактически не имеющих никакого отношения ни к данному роду, ни к его земельной собственности. Естественно, поэтому, что в старые тексты шежере вносились изменения и искажения, которые были в интересах башкирской феодальной верхушки.
Кузеев, Раиль Гумерович. Башкирские шежере. Рипол Классик, 2013 [1960]. Сс. 9-10.
Многое из того, что параллельно открывали конструктивисты на западе, перед советскими исследователями, которые работали с непосредственным полевым материалом – будь то настоящего (вероятно, в меньшей степени, но об этом скоро расскажет AnthropoLOGS) или прошлого – было довольно очевидно. Но – когда у тебя с одной стороны формации, с другой этносы – до осмысления сложных эмпирических материй было просто не добраться. Скажем, классик «этнической истории башкир» Р.Г. Кузеев пишет про шежере – типичные для кочевников (и в какой-то момент ставшие письменными) генеалогии, которые стали использоваться царской администрацией как личные (ну или скорее семейные) идентификационные документы. Они должны были свидетельствовать о принадлежности человека к тому или иному роду, и это, в свою очередь, давало ему право владеть землей. Неудивительно, что фиксировались «злоупотребления», когда место в роду «покупалось».
Но – с учетом того, что конструктивитская версия истории башкир говорит о том, что именно во взаимодействиях с царской администрацией категория «башкир» и оказалась осмыслен(н)а – юридически и бытово – и фактически (в общем) башкир равнялось имеющий право на землю, Кузеев фактически прописывает механизм вхождения в категорию «башкир». А ведь примерно такие механизмы описывали Барт применительно к своим пуштунам, которые становились белуджи, и Халанд применительно к фур, которые становились багарра. Кузеев, впрочем, пишет, что коллизии, которые разрешались посредством шежере, базировались на неопределенности «принадлежности этих башкир к определенному роду». Но могли ли быть башкиры без рода и шежере? И нельзя ли сказать, что именно шежере делали людей башкирами – юридически и перцептивно? Такие вопросы и должна решать конструктивистская, когнитивизированная история этничности.
Весьма важно и характерно то, что царская администрация при проведении земельной политики не только считалась с этими шежере, но и при возникновении спора о праве участия той или иной группы башкир в волостной земельной вотчине требовала обязательного представления родословной, которая служила «доказательством» принадлежности этих башкир к определенному роду. Новой функцией шежере широко воспользовались башкирские феодалы. В целях узурпации земельной собственности они включали в родословную лиц, фактически не имеющих никакого отношения ни к данному роду, ни к его земельной собственности. Естественно, поэтому, что в старые тексты шежере вносились изменения и искажения, которые были в интересах башкирской феодальной верхушки.
Кузеев, Раиль Гумерович. Башкирские шежере. Рипол Классик, 2013 [1960]. Сс. 9-10.
11.03.202514:11
Социология механизмов как основа объяснения «этнических изменений»
Для разнообразия – немного хардовой социологической теории, которая поможет нам со временем разобраться с тем, как и почему «этнические группы» (нет) появляются, воспроизводятся и умирают.
В широко (более 3000 цитирований) известной статье Питера Хедстрема и Ричарда Сведберга обсуждаются механизмы как основой фокус социологического исследования. Отталкиваясь от современного статье (1996 год) положения вещей, в рамках которого социология перестает объяснять, занимаясь частью дискурсом, частью – связями между переменными, они «возвращают» в социологию объяснение и создают его модель, в «сердце» которой помещают механизмы. Согласно одному из удачных, по их мнению, определений, «механизмы … -- это элементы теории, которые касаются явлений на уровне ином, нежели явления, находящиеся в непосредственном фокусе теоретизирования (например, индивиды и группы соответственно), которые позволяют сделать теорию более высокого уровня более гибкой, точной или общей». (Stinchcomb 1991). В целом, согласно авторам, механизмы должны быть причинно-следственными в самом непосредственном ключе (то есть связывать между собой явления прямой каузацией), иметь ограниченный «радиус действия» (но при этом связывать между собой типы явлений, то есть быть достаточно общими), а также подчиняться принципу методологического индивидуализма (то есть касаться индивидов – их действий и мотивов). Если объяснение удовлетворяет этим условиям и позволяет связать между собой явления А и Б, связь между которыми исходно не ясна – речь идет о механизме.
Говоря о механизмах, авторы приводят примеры как из социологии, так и из прочих наук. Скажем, в медицине недостаточно сказать, что некоторый яд влияет на человека таким образом, что тот заражается и умирает – нужно «спуститься» на уровень ниже, показать, как молекулы этого вещества как правило взаимодействуют с клетками человека, в результате чего оказываются пораженными определенные органы и (возвращение на исходный уровень) человек умирает. В социологии он приводит несколько примеров, наиболее очевидным и известным является пример из «Протестантской этики» Макса Вебера. Согласно ходу мысли последнего, определенная религиозная концепция (макроуровень) создала такие представления индивидуального уровня (микроуровень), в результате которых сложился определенный подход к работе (микроуровень), в свою очередь «породивший» определенную трудовую этику (макроуровень). Другой, пожалуй, не менее известный, пример – это самосбывающееся пророчество Мертона: исходя из ложной посылки, что банк неустойчив и скоро обанкротится, люди начинают выводить деньги, ситуация с каждым таким выводом денег меняется, банк оказывается все более неустойчив, это, вновь, стимулирует вывод денег, и в результате этого всего банк и правда банкротится. Это, однако, пример механизма, который – не связывает между собой два разных явления, а – путем обращения к принятию решений на индивидуальном уровне – объясняет изменение одного и того же явления на макроуровне (положение банка), и такого типа механизмы также являются важным элементом теоретизирования, по Хедстрему и Сведбергу.
В целом, именно социология механизмов, по мнению авторов, должна «сшить» дескриптивные исследования и грандтеорию, а также интерпретативистскую, дискурсивную социологию и количественную социологию переменных. Мы же – когда будем объяснять, почему в дагестанской прессе все меньше употребляются категории «аварец» и «кумык», или как меняется семантика категории «русский» от 18 к 21 веку – неизбежно к этим авторам обратимся.
Hedström, P., & Swedberg, R. (1996). Social Mechanisms. Acta Sociologica, 39(3), 281–308.
Для разнообразия – немного хардовой социологической теории, которая поможет нам со временем разобраться с тем, как и почему «этнические группы» (нет) появляются, воспроизводятся и умирают.
В широко (более 3000 цитирований) известной статье Питера Хедстрема и Ричарда Сведберга обсуждаются механизмы как основой фокус социологического исследования. Отталкиваясь от современного статье (1996 год) положения вещей, в рамках которого социология перестает объяснять, занимаясь частью дискурсом, частью – связями между переменными, они «возвращают» в социологию объяснение и создают его модель, в «сердце» которой помещают механизмы. Согласно одному из удачных, по их мнению, определений, «механизмы … -- это элементы теории, которые касаются явлений на уровне ином, нежели явления, находящиеся в непосредственном фокусе теоретизирования (например, индивиды и группы соответственно), которые позволяют сделать теорию более высокого уровня более гибкой, точной или общей». (Stinchcomb 1991). В целом, согласно авторам, механизмы должны быть причинно-следственными в самом непосредственном ключе (то есть связывать между собой явления прямой каузацией), иметь ограниченный «радиус действия» (но при этом связывать между собой типы явлений, то есть быть достаточно общими), а также подчиняться принципу методологического индивидуализма (то есть касаться индивидов – их действий и мотивов). Если объяснение удовлетворяет этим условиям и позволяет связать между собой явления А и Б, связь между которыми исходно не ясна – речь идет о механизме.
Говоря о механизмах, авторы приводят примеры как из социологии, так и из прочих наук. Скажем, в медицине недостаточно сказать, что некоторый яд влияет на человека таким образом, что тот заражается и умирает – нужно «спуститься» на уровень ниже, показать, как молекулы этого вещества как правило взаимодействуют с клетками человека, в результате чего оказываются пораженными определенные органы и (возвращение на исходный уровень) человек умирает. В социологии он приводит несколько примеров, наиболее очевидным и известным является пример из «Протестантской этики» Макса Вебера. Согласно ходу мысли последнего, определенная религиозная концепция (макроуровень) создала такие представления индивидуального уровня (микроуровень), в результате которых сложился определенный подход к работе (микроуровень), в свою очередь «породивший» определенную трудовую этику (макроуровень). Другой, пожалуй, не менее известный, пример – это самосбывающееся пророчество Мертона: исходя из ложной посылки, что банк неустойчив и скоро обанкротится, люди начинают выводить деньги, ситуация с каждым таким выводом денег меняется, банк оказывается все более неустойчив, это, вновь, стимулирует вывод денег, и в результате этого всего банк и правда банкротится. Это, однако, пример механизма, который – не связывает между собой два разных явления, а – путем обращения к принятию решений на индивидуальном уровне – объясняет изменение одного и того же явления на макроуровне (положение банка), и такого типа механизмы также являются важным элементом теоретизирования, по Хедстрему и Сведбергу.
В целом, именно социология механизмов, по мнению авторов, должна «сшить» дескриптивные исследования и грандтеорию, а также интерпретативистскую, дискурсивную социологию и количественную социологию переменных. Мы же – когда будем объяснять, почему в дагестанской прессе все меньше употребляются категории «аварец» и «кумык», или как меняется семантика категории «русский» от 18 к 21 веку – неизбежно к этим авторам обратимся.
Hedström, P., & Swedberg, R. (1996). Social Mechanisms. Acta Sociologica, 39(3), 281–308.
05.03.202514:44
«Можно ли доверять доктору-кавказцу» или о чем этничность в Москве в когнитивно-социальном смысле?
О чем этничность в Москве? Что она дает в рамках мириадов коммуникаций и восприятий, которые происходят в Москве ежесекундно? Среди много прочего, вероятно, есть схема, которую можно обозначить как «профессионализм». Представьте, что вы записываетесь к врачу, на сайте есть его (ее) фамилия и фотография. В результате, о потенциальном враче вы знаете пол, примерный возраст, а также можете сделать предположение о его этнической принадлежности (конкретной национальности или «славянскости/азиатскости/кавказскости» -- как в нашем исследовании вернакулярных категоризаций в Москве). Предположительно, от врача вам нужен прежде всего профессионализм. Если при прочих равных (пол и возраст тоже могут быть важны, поэтому по ним надо контролировать) «славянина» или «еврея» вы выберете с большей вероятностью, чем «кавказца» или «азиата» -- можно говорить о существовании у вас схемы-представления, в которой профессионализм (или конкретно медицинский профессионализм) связывается с этничностью. Эта схема-представление могут в разной степени «affect» разных людей в зависимости от разных факторов, более того, категории здесь являются лишь номинальной «точкой сборки» схем-представлений. Но такие – экспериментальные – исследования, в которых воспроизводятся узкие жизненные ситуации в том числе позволяют ответить на вопрос о том, «о чем» этничность в той или иной локации.
О чем этничность в Москве? Что она дает в рамках мириадов коммуникаций и восприятий, которые происходят в Москве ежесекундно? Среди много прочего, вероятно, есть схема, которую можно обозначить как «профессионализм». Представьте, что вы записываетесь к врачу, на сайте есть его (ее) фамилия и фотография. В результате, о потенциальном враче вы знаете пол, примерный возраст, а также можете сделать предположение о его этнической принадлежности (конкретной национальности или «славянскости/азиатскости/кавказскости» -- как в нашем исследовании вернакулярных категоризаций в Москве). Предположительно, от врача вам нужен прежде всего профессионализм. Если при прочих равных (пол и возраст тоже могут быть важны, поэтому по ним надо контролировать) «славянина» или «еврея» вы выберете с большей вероятностью, чем «кавказца» или «азиата» -- можно говорить о существовании у вас схемы-представления, в которой профессионализм (или конкретно медицинский профессионализм) связывается с этничностью. Эта схема-представление могут в разной степени «affect» разных людей в зависимости от разных факторов, более того, категории здесь являются лишь номинальной «точкой сборки» схем-представлений. Но такие – экспериментальные – исследования, в которых воспроизводятся узкие жизненные ситуации в том числе позволяют ответить на вопрос о том, «о чем» этничность в той или иной локации.
25.02.202517:00
Все норм: социология нормативности
Если бы у меня было время заняться чем-то помимо этничности – я бы написал книгу про нормы. Главной метафорой книги был бы косяк маленьких рыбок, которые двигаются, ориентируясь друг по другу. Известно, что если у одной из рыбок мозг поврежден и она начинает плыть в неожиданном направлении – рыбки, базово считая, что нужно держаться суммарного вектора движения рыбок, их окружающих, в конечном счете (по результатам множества микросчитываний) начинают плыть за этой – сошедшей с ума – рыбкой. Так и люди – значительная часть наших действий и слов связана с нормативизацией. Послушайте свой внутренний монолог в течение, скажем, пяти минут, и там наверняка будет высказывание, в котором фигурирует а) норма, б) сравнение чего-то с нормой. Значительная часть того, что мы говорим другим людям – тоже — прямо или завуалированно — про норму. Вероятно, у такой «нормативной обсессии» есть и эволюционные причины, но туда мы ходим с осторожностью. А называлась бы книга как-нибудь типа «все норм». Вообще, удивительно, насколько мейнстримная социологическая теория перестала заниматься такого рода фундаментальными вещами.
Если бы у меня было время заняться чем-то помимо этничности – я бы написал книгу про нормы. Главной метафорой книги был бы косяк маленьких рыбок, которые двигаются, ориентируясь друг по другу. Известно, что если у одной из рыбок мозг поврежден и она начинает плыть в неожиданном направлении – рыбки, базово считая, что нужно держаться суммарного вектора движения рыбок, их окружающих, в конечном счете (по результатам множества микросчитываний) начинают плыть за этой – сошедшей с ума – рыбкой. Так и люди – значительная часть наших действий и слов связана с нормативизацией. Послушайте свой внутренний монолог в течение, скажем, пяти минут, и там наверняка будет высказывание, в котором фигурирует а) норма, б) сравнение чего-то с нормой. Значительная часть того, что мы говорим другим людям – тоже — прямо или завуалированно — про норму. Вероятно, у такой «нормативной обсессии» есть и эволюционные причины, но туда мы ходим с осторожностью. А называлась бы книга как-нибудь типа «все норм». Вообще, удивительно, насколько мейнстримная социологическая теория перестала заниматься такого рода фундаментальными вещами.
07.02.202513:40
НАЧАЛО ВЫШЕ
Вторая история произошла через 4 года после этого. Теодор уже болел и мало выходил из дома. А как раз тогда вышел «Левиафан» Звягинцева, и московская общественность обсуждала его в довольно высокопарных терминах – цезаропапизм и все такое. Я тогда регулярно навещал Теодора, разговаривали о разном, я же активно приобщался к минибару у него в гостиной. Рассказал про «Левиафан». Он говорит – слаб, мол, я, до кинотеатра дойти не смогу. Я говорю – тогда кинотеатр придет к Вам.
И действительно, через пару недель я пришел к нему с ноутом, и мы посмотрели фильм. Он периодически дремал. Фильм закончился, я рассказал, что обсуждается в людях, что обсуждается сила, и сила там – в союзе светской и религиозной власти. Теодор ответил примерно так: «Нет, сила там в слабости адвоката, который переспал с женой друга, когда они вместе боролись за важное для них дело. Не поссорься они – они бы придумали, как победить: адвокат бы съездил в Москву, нашел поддержку. А так – порознь – они стали слабее и проиграли». Это была хорошая, действенная альтернатива московскому социологическому интеллектуализму и – еще один важный урок, который преподал мне Теодор.
Новость о смерти Теодора застала меня в полях – в Красноярске. Было самое начало февраля, громадье планов, а где-то на периферии ходила информация про какой-то вирус. Теодор умер, отпустил вожжи, и мир полетел туда, куда он полетел. И не то, чтобы мы преуспели в перехватывании этих вожжей. Но может быть все еще впереди, особенно если вместе.
Вторая история произошла через 4 года после этого. Теодор уже болел и мало выходил из дома. А как раз тогда вышел «Левиафан» Звягинцева, и московская общественность обсуждала его в довольно высокопарных терминах – цезаропапизм и все такое. Я тогда регулярно навещал Теодора, разговаривали о разном, я же активно приобщался к минибару у него в гостиной. Рассказал про «Левиафан». Он говорит – слаб, мол, я, до кинотеатра дойти не смогу. Я говорю – тогда кинотеатр придет к Вам.
И действительно, через пару недель я пришел к нему с ноутом, и мы посмотрели фильм. Он периодически дремал. Фильм закончился, я рассказал, что обсуждается в людях, что обсуждается сила, и сила там – в союзе светской и религиозной власти. Теодор ответил примерно так: «Нет, сила там в слабости адвоката, который переспал с женой друга, когда они вместе боролись за важное для них дело. Не поссорься они – они бы придумали, как победить: адвокат бы съездил в Москву, нашел поддержку. А так – порознь – они стали слабее и проиграли». Это была хорошая, действенная альтернатива московскому социологическому интеллектуализму и – еще один важный урок, который преподал мне Теодор.
Новость о смерти Теодора застала меня в полях – в Красноярске. Было самое начало февраля, громадье планов, а где-то на периферии ходила информация про какой-то вирус. Теодор умер, отпустил вожжи, и мир полетел туда, куда он полетел. И не то, чтобы мы преуспели в перехватывании этих вожжей. Но может быть все еще впереди, особенно если вместе.
27.03.202505:29
Виноградный палпи и научный неоэволюционизм
Как обещал, иногда этот канал будет иногда разбавляться кулинарными рецептами. Два условия для рецептов «на входе» – во-первых, они неочевидны, во-вторых, они приводят меня в восторг. Итак, встречайте: домашний виноградный палпи без сахара. Делается он оооочень просто. В 5-литровую кастрюлю нужно положить полкило винограда (в данном случае зеленого), до краев влить простую воду, засыпать 30 таблеток сахарозаменителя, довести до кипения, затем варить на медленном огне еще минут 20, в процессе раздавив чем-нибудь виноград (можно не весь). Как будет готово – жидкость нужно остудить (например, поставив кастрюлю на балкон), виноград вынуть и выкинуть, и разлить этот, по сути, компот по бутылкам или чему-нибудь. Калорийность здесь сложно посчитать, но можно закладывать не больше 15 ккал на бутылку 0,5. Как говорится, с этой прикормки я балдею последний месяц, планирую балдеть дальше, и из всей линейки нетривиальных компотов, которые я произвожу, этот самый любимый.
Ну, и пытливый ум мог заметить на фото нативную рекламу неоэволюционизма здорового человека. Читайте Джонсона и Эрла полчаса по вечерам, это хорошая книга про природу человека и, одновременно, прививка (ну или лекарство — зависит от стадии) от вируса тематически сходной, но методологически никуда не годной греберщины) И пейте домашний виноградный палпи.
Как обещал, иногда этот канал будет иногда разбавляться кулинарными рецептами. Два условия для рецептов «на входе» – во-первых, они неочевидны, во-вторых, они приводят меня в восторг. Итак, встречайте: домашний виноградный палпи без сахара. Делается он оооочень просто. В 5-литровую кастрюлю нужно положить полкило винограда (в данном случае зеленого), до краев влить простую воду, засыпать 30 таблеток сахарозаменителя, довести до кипения, затем варить на медленном огне еще минут 20, в процессе раздавив чем-нибудь виноград (можно не весь). Как будет готово – жидкость нужно остудить (например, поставив кастрюлю на балкон), виноград вынуть и выкинуть, и разлить этот, по сути, компот по бутылкам или чему-нибудь. Калорийность здесь сложно посчитать, но можно закладывать не больше 15 ккал на бутылку 0,5. Как говорится, с этой прикормки я балдею последний месяц, планирую балдеть дальше, и из всей линейки нетривиальных компотов, которые я произвожу, этот самый любимый.
Ну, и пытливый ум мог заметить на фото нативную рекламу неоэволюционизма здорового человека. Читайте Джонсона и Эрла полчаса по вечерам, это хорошая книга про природу человека и, одновременно, прививка (ну или лекарство — зависит от стадии) от вируса тематически сходной, но методологически никуда не годной греберщины) И пейте домашний виноградный палпи.
16.03.202509:10
Зачем людям нужна "история их народа"?
Наконец дошел до, как кажется на берегу, важнейшей книги для исследований этничности, вышедшей в последнее время на русском языке — «В погоне за предками: Этногенез и политика». В.А.Шнирельмана. Сразу же про себя улыбнулся вот этому пассажу: «Поэтому важной частью моего подхода является изучение деятельности ученых и политических манипуляций учеными и исследователями» (с. 8) и представил, как Виктора Александровича в этой связи «любят» в российских регионах. По всей видимости, это важнейшая работа про рациональное конструирование элитами этничности и истории. Важно, однако, понимать, как те или иные версии «отзываются» в вернакулярных нарративах и как они «прикручиваются» к повседневной жизни – в качестве оружия в эпических битвах за 4 квадратных метра дороги или как легитимация отказа выдать дочку замуж за соседа.
Много лет назад – уже совсем холодным для тех широт октябрьским вечером – в одном из «армянских» городов Краснодарского края в поисках информантов я зашел в маленький магазинчик. Хозяева магазина – семья беженцев из Баку. Недавно выдали дочь замуж, но не срослось, она вернулась домой. Сын – потерялся «меж двух культур» и вроде как связался с плохой компанией. И вот, чуть не плача, мать мне все это рассказывает. Потом как бы вздрагивает, поднимает на меня глаза и говорит: «Но только запишите там – армяне самая лучшая, самая древняя, самая красивая нация».
Людям часто нужна красивая «история своего народа». Она – как бульварный роман – позволяет на время уйти от повседневных проблем. И как будто негуманно лишать людей этого «опиума».
Но что делать, если эта история... неправда?
Наконец дошел до, как кажется на берегу, важнейшей книги для исследований этничности, вышедшей в последнее время на русском языке — «В погоне за предками: Этногенез и политика». В.А.Шнирельмана. Сразу же про себя улыбнулся вот этому пассажу: «Поэтому важной частью моего подхода является изучение деятельности ученых и политических манипуляций учеными и исследователями» (с. 8) и представил, как Виктора Александровича в этой связи «любят» в российских регионах. По всей видимости, это важнейшая работа про рациональное конструирование элитами этничности и истории. Важно, однако, понимать, как те или иные версии «отзываются» в вернакулярных нарративах и как они «прикручиваются» к повседневной жизни – в качестве оружия в эпических битвах за 4 квадратных метра дороги или как легитимация отказа выдать дочку замуж за соседа.
Много лет назад – уже совсем холодным для тех широт октябрьским вечером – в одном из «армянских» городов Краснодарского края в поисках информантов я зашел в маленький магазинчик. Хозяева магазина – семья беженцев из Баку. Недавно выдали дочь замуж, но не срослось, она вернулась домой. Сын – потерялся «меж двух культур» и вроде как связался с плохой компанией. И вот, чуть не плача, мать мне все это рассказывает. Потом как бы вздрагивает, поднимает на меня глаза и говорит: «Но только запишите там – армяне самая лучшая, самая древняя, самая красивая нация».
Людям часто нужна красивая «история своего народа». Она – как бульварный роман – позволяет на время уйти от повседневных проблем. И как будто негуманно лишать людей этого «опиума».
Но что делать, если эта история... неправда?
07.03.202520:22
Думаю, что в части спонтанных эмоций посмотреть на высокую гору и на высотку - вещи одного порядка, но мы настолько не умеем описывать эмоции в связи с контекстом, что науки там даже не начиналось. Между тем это важнейший драйвер социального и не менее важная часть когнитивного поворота, который и про эмоции тоже.
04.03.202509:10
Томас Эриксен и общий знаменатель конструктивистских исследований этничности
Закончил читать «Ethnicity and Nationalism: Anthropological Perspectives» Томаса Хюлланна Эриксена. Спасибо AnthropoLOGS за непосредственную наводку. Могу сказать, что, если вы хотите прочесть одну книгу и понять «базу» про этничность (а заодно понять, о чем идет речь в этом канале) – это та самая книга. Прочие важные книги и статьи, о которых я пишу – обычно более узкие и исследовательские, эта – обзор того, к чему пришла послевоенная антропология, уйдя от идеи, что она занимается этническими группами и их культурой. (Спойлер: пришла она к тому, что занимается она взаимодействиями между людьми «через призму» категориальных различий). Книга неплохо структурирована. Сначала история «выпестовывания» направления и классические исследования (парадигмальным для эриксеновской интерпретации направления является митчелловский «Калела дэнс», о котором, вероятно, мне стоит написать отдельно). Затем разные уровни, на которых «происходит» этничность – от локальных повседневных категоризаций до «мира в целом», который, однако, все равно разворачивается локально. Затем – этничность в современности и в истории (да, этничность была всегда, но абсолютное большинство этнических категорий, известных нам – это продукт современности). Затем – этничность и национализм как особая форма этничности, связанная с государством и в принципе с современным миропорядком. Затем – меньшИнства и большИнства (возможные только в контексте друг друга, а также в контексте национального государства). Затем – этническая политика и политика идентичности (как и многие – к этническим движениям он предлагает относиться с большой осторожностью, хотя и признает за ними институциональную возможность выравнивания terms, на которых разные группы входят в современность). Затем – что находится «за пределами этничности», есть ли она вообще и не стоит ли отказаться от идеи этничности (пока полезна – использовать стоит, но затем можно переключиться на идентичность в целом и в частности). В общем, все важные темы «закрываются», будучи прокручены через конструктивистские жернова.
С одной стороны, мне жаль, что я не прочел эту книгу раньше – многое из того, что я с большим усердием и удовольствием выдумывал и по поводу чего меня буквально осеняло – в этой книге есть и хорошо описано. С другой – вероятно, тем ценнее, встретить такого союзника (пусть, к сожалению, недавно умершего) именно сейчас, когда я прошел некоторый путь самостоятельно, и сходства в выводах и результатах являются функцией от подхода, который использовал сначала он, потом – я. Если ингредиенты одни (а его Маврикий и мой Дагестан – довольно близки, хотя по некоторым критериям и различны) и способ приготовления общий – неудивительно, что блюда на вкус будут похожи. При этом есть некоторое количество идей, которые я ждал встретить у Эриксена, но так и не встретил. Скажем, идея глобальных (элитарных, но не только) ярмарок этничности, на которых «воображается» и «происходит» глобальное – это то, круг да около чего Эриксен ходит, но напрямую не обсуждает. Равно как и — несмотря на то, что он пишет о том, что категории — это когнитивная редукция сложности и в принципе идеи такого рода проскакивают — концентрируется он (и вся эта традиция) прежде всего на взаимодействиях, а не на восприятии, и когнитивный поворот в его случае еще не состоялся – для этого у антропологов и – шире – социальных ученых не хватает ни теории, ни методологии. А значит тут предстоит еще много интеграционной работы. Но – конструктивистская антропология и социология этничности – это непосредственный контекст этого поворота, книга же Эриксена – это важнейший общий знаменатель того, что знают социальные науки об этничности на начало XXI века.
Закончил читать «Ethnicity and Nationalism: Anthropological Perspectives» Томаса Хюлланна Эриксена. Спасибо AnthropoLOGS за непосредственную наводку. Могу сказать, что, если вы хотите прочесть одну книгу и понять «базу» про этничность (а заодно понять, о чем идет речь в этом канале) – это та самая книга. Прочие важные книги и статьи, о которых я пишу – обычно более узкие и исследовательские, эта – обзор того, к чему пришла послевоенная антропология, уйдя от идеи, что она занимается этническими группами и их культурой. (Спойлер: пришла она к тому, что занимается она взаимодействиями между людьми «через призму» категориальных различий). Книга неплохо структурирована. Сначала история «выпестовывания» направления и классические исследования (парадигмальным для эриксеновской интерпретации направления является митчелловский «Калела дэнс», о котором, вероятно, мне стоит написать отдельно). Затем разные уровни, на которых «происходит» этничность – от локальных повседневных категоризаций до «мира в целом», который, однако, все равно разворачивается локально. Затем – этничность в современности и в истории (да, этничность была всегда, но абсолютное большинство этнических категорий, известных нам – это продукт современности). Затем – этничность и национализм как особая форма этничности, связанная с государством и в принципе с современным миропорядком. Затем – меньшИнства и большИнства (возможные только в контексте друг друга, а также в контексте национального государства). Затем – этническая политика и политика идентичности (как и многие – к этническим движениям он предлагает относиться с большой осторожностью, хотя и признает за ними институциональную возможность выравнивания terms, на которых разные группы входят в современность). Затем – что находится «за пределами этничности», есть ли она вообще и не стоит ли отказаться от идеи этничности (пока полезна – использовать стоит, но затем можно переключиться на идентичность в целом и в частности). В общем, все важные темы «закрываются», будучи прокручены через конструктивистские жернова.
С одной стороны, мне жаль, что я не прочел эту книгу раньше – многое из того, что я с большим усердием и удовольствием выдумывал и по поводу чего меня буквально осеняло – в этой книге есть и хорошо описано. С другой – вероятно, тем ценнее, встретить такого союзника (пусть, к сожалению, недавно умершего) именно сейчас, когда я прошел некоторый путь самостоятельно, и сходства в выводах и результатах являются функцией от подхода, который использовал сначала он, потом – я. Если ингредиенты одни (а его Маврикий и мой Дагестан – довольно близки, хотя по некоторым критериям и различны) и способ приготовления общий – неудивительно, что блюда на вкус будут похожи. При этом есть некоторое количество идей, которые я ждал встретить у Эриксена, но так и не встретил. Скажем, идея глобальных (элитарных, но не только) ярмарок этничности, на которых «воображается» и «происходит» глобальное – это то, круг да около чего Эриксен ходит, но напрямую не обсуждает. Равно как и — несмотря на то, что он пишет о том, что категории — это когнитивная редукция сложности и в принципе идеи такого рода проскакивают — концентрируется он (и вся эта традиция) прежде всего на взаимодействиях, а не на восприятии, и когнитивный поворот в его случае еще не состоялся – для этого у антропологов и – шире – социальных ученых не хватает ни теории, ни методологии. А значит тут предстоит еще много интеграционной работы. Но – конструктивистская антропология и социология этничности – это непосредственный контекст этого поворота, книга же Эриксена – это важнейший общий знаменатель того, что знают социальные науки об этничности на начало XXI века.
23.02.202510:07
Микрооснования макропроцессов и ChatGPT
Будучи воспитанным на т.н. социологии механизмов Эльстера и Хедстрема, в социологическом объяснении я особенно ценю микросоциологическую, детальную, в режиме «кто кому что сказал и кто куда пошел», реконструкцию явлений, которые обсуждаются применительно к макроуровню. Именно она делает абстракции «конкрециями», позволяет представить вещи, как если бы они происходили у нас на глазах, и за счет этого понять абстракции. Хорош в этом деле (правда, не без пинания и неточностей) ChatGPT. Скажем, читаю сейчас в уже обсуждавшейся в канале книге Дэвида Энтони «Лошадь, колесо и язык» про т.н. усатовскую культуру, возникшую порядка пяти тысяч лет назад в районе современной Одессы и ставшую прототипом не-военного, интеграционного, посредством патрон-клиентских механизмов, проникновения протоиндоевропейского языка в Европу. Прошу чат написать рассказ, который может прояснить эти процессы. Вот, что получаю:
1. Путь к новому берегу
Старый Тарек помнил времена, когда земля принадлежала только им. Когда в долинах стояли большие расписные дома, а поля простирались к горизонту, рождая хлеб. Когда их руки лепили сосуды, и реки были полны жизни. Но теперь реки стали дорогами, по которым приходили другие. Они появлялись из степи — на конях, с бронзовыми ножами и длинными копьями. Они не строили городов, не знали расписных стен, но их слова звучали, как ветер, остро и точно. Их вожди не пахали землю, но держали в руках власть над ней. Они решали, кто будет пасти стада, кто получит соль, а кто останется ни с чем. И Тарек знал: если ты хочешь, чтобы твои дети жили, ты должен знать язык ветра.
2. Голоса степи
Молодой Орис, внук Тарека, учился быстро. Он проводил дни не в доме предков, а у костров пришельцев, слушая, запоминая, повторяя.
— H₁éḱwos, — говорил он, и его губы уже не произносили привычное «конь».
— Wihₓós, — и его язык уже называл не просто воина, а того, кто ведёт за собой.
— H₂éyos, — и он знал, что без металла нет силы, нет будущего.
Он не был одним таким. Другие юноши, сыновья трипольских земледельцев, шли к степнякам. Они учились торговать с ними, договариваться, сражаться на их стороне. А когда возвращались в дома, рассказывали, что слышали. Их матери ещё говорили на языке предков, но их дети уже произносили слова степи, сплетая старое с новым. Тарек слушал, но не узнавал их речь.
3. Зерно и копьё
Сначала степняки брали только зерно, запасы соли, утварь, которую трипольцы умели делать лучше всех. Потом стали забирать и людей. Не как пленников — как спутников. Они звали их в походы, на охоту, на войну. А те, кто возвращался, уже не были прежними. В их глазах светилась дорога. Их руки держали узду так же уверенно, как соху. Они приносили домой не только трофеи, но и новые обычаи. Они стали хоронить своих мёртвых под курганами, как это делали степняки. Они строили не длинные дома, а легкие жилища, ближе к воде. Они всё ещё пекли хлеб, но уже называли его иначе. И когда старый Тарек в последний раз услышал голос внука, он понял: время трипольцев ушло. Они больше не говорили на языке земли. Теперь они говорили на языке степи. Так родилась усатовская культура.
***
Да, полностью полагаться не стоит, но как способ "оживить" описания — кажется, вполне годится.
Будучи воспитанным на т.н. социологии механизмов Эльстера и Хедстрема, в социологическом объяснении я особенно ценю микросоциологическую, детальную, в режиме «кто кому что сказал и кто куда пошел», реконструкцию явлений, которые обсуждаются применительно к макроуровню. Именно она делает абстракции «конкрециями», позволяет представить вещи, как если бы они происходили у нас на глазах, и за счет этого понять абстракции. Хорош в этом деле (правда, не без пинания и неточностей) ChatGPT. Скажем, читаю сейчас в уже обсуждавшейся в канале книге Дэвида Энтони «Лошадь, колесо и язык» про т.н. усатовскую культуру, возникшую порядка пяти тысяч лет назад в районе современной Одессы и ставшую прототипом не-военного, интеграционного, посредством патрон-клиентских механизмов, проникновения протоиндоевропейского языка в Европу. Прошу чат написать рассказ, который может прояснить эти процессы. Вот, что получаю:
1. Путь к новому берегу
Старый Тарек помнил времена, когда земля принадлежала только им. Когда в долинах стояли большие расписные дома, а поля простирались к горизонту, рождая хлеб. Когда их руки лепили сосуды, и реки были полны жизни. Но теперь реки стали дорогами, по которым приходили другие. Они появлялись из степи — на конях, с бронзовыми ножами и длинными копьями. Они не строили городов, не знали расписных стен, но их слова звучали, как ветер, остро и точно. Их вожди не пахали землю, но держали в руках власть над ней. Они решали, кто будет пасти стада, кто получит соль, а кто останется ни с чем. И Тарек знал: если ты хочешь, чтобы твои дети жили, ты должен знать язык ветра.
2. Голоса степи
Молодой Орис, внук Тарека, учился быстро. Он проводил дни не в доме предков, а у костров пришельцев, слушая, запоминая, повторяя.
— H₁éḱwos, — говорил он, и его губы уже не произносили привычное «конь».
— Wihₓós, — и его язык уже называл не просто воина, а того, кто ведёт за собой.
— H₂éyos, — и он знал, что без металла нет силы, нет будущего.
Он не был одним таким. Другие юноши, сыновья трипольских земледельцев, шли к степнякам. Они учились торговать с ними, договариваться, сражаться на их стороне. А когда возвращались в дома, рассказывали, что слышали. Их матери ещё говорили на языке предков, но их дети уже произносили слова степи, сплетая старое с новым. Тарек слушал, но не узнавал их речь.
3. Зерно и копьё
Сначала степняки брали только зерно, запасы соли, утварь, которую трипольцы умели делать лучше всех. Потом стали забирать и людей. Не как пленников — как спутников. Они звали их в походы, на охоту, на войну. А те, кто возвращался, уже не были прежними. В их глазах светилась дорога. Их руки держали узду так же уверенно, как соху. Они приносили домой не только трофеи, но и новые обычаи. Они стали хоронить своих мёртвых под курганами, как это делали степняки. Они строили не длинные дома, а легкие жилища, ближе к воде. Они всё ещё пекли хлеб, но уже называли его иначе. И когда старый Тарек в последний раз услышал голос внука, он понял: время трипольцев ушло. Они больше не говорили на языке земли. Теперь они говорили на языке степи. Так родилась усатовская культура.
***
Да, полностью полагаться не стоит, но как способ "оживить" описания — кажется, вполне годится.
07.02.202513:40
Про Теодора Шанина
Продолжаю болеть, поэтому пропускаю важные даты. 5 лет назад, уже с небольшим, ушел Теодор Шанин. Расскажу две истории про мои с ним пересечения. Одну про этничность, другую – нет. Первая – потребует предыстории.
В 2010 году – в рамках довольно понятных траекторий, я оказался на учебе в Израиле. А до того я регулярно был там наездами, учил язык, ездил автостопом, ночевал под открытым небом и всячески перся от жизни в компании иерусалимской молодежи возрастом чуть помладше меня. Все евреи. Кажется, я однажды-таки спросил – есть ли у вас друзья-арабы. Они с трудом припомнили одного парня из Восточного Иерусалима, который иногда – периферийно – к ним притусовывал.
И вот, я приехал учиться в магистратуру по контр-терроризму в город Герцлию. А Теодор на тот момент занимался подготовкой то ли так и не вышедшей, то ли сильно модифицированной в то, что вышло недавно, автобиографии, и – в раздел, посвященный израильской части своей биографии – он хотел вставить свою статью 1988 года «Сионизмы Израиля». И как-то так получилось, что мне эта статья досталась на перевод. Две летние недели я дни напролет переводил. В основном в кафешке на берегу моря – брал по-студенчески один кофе и сидел с ним весь день, раз в полтора часа делая заплыв и возвращаясь к переводу. Где-то начиная со второй трети статьи мир вокруг меня начал стремительно меняться. Он начал контекстуализироваться. В нем появилось место довольно неприятным историям из прошлого, которые стандартная сионистская линейная история как-то пропускала. В голове стали формулироваться уже более социологические вопросы о конструкции сетей дружб в контексте этнического насилия. Стали всплывать и другие воспоминания – как, будучи в гостях у друзей на территориях, я забрел в арабскую деревню и пил там кофе, а, вернувшись к друзьям, услышал от них, что никогда в этой соседней деревне они не были. Более того, мои друзья стали «раскрашиваться» в партийные цвета, и я уже хорошо понимал, почему, в рамках каких идеологий, они говорят то, что говорят и думают, что думают, и откуда эти идеологии взялись.
Со своей программы я тогда чуть не вылетел, потому что – увлекшись переводом – я забыл о паре дедлайнов. Как раз надо было писать эссе по израильской политике. Но это был хороший курс по теме, который я прошел экспрессом, и который существенно расширил мое понимание вопроса. Наградой, а скорее авансом, мне было следующее письмо Теодора: «Дорогой Женя, благодарю за перевод. С ним надо будет еще поработать, но это – единственный перевод моей статьи про сионизм (их было несколько), который читабелен. По-видимому, для этого надо все же знать не только языки, но также субстанцию дела. С наилучшими пожеланиями, Теодор»
ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ
Продолжаю болеть, поэтому пропускаю важные даты. 5 лет назад, уже с небольшим, ушел Теодор Шанин. Расскажу две истории про мои с ним пересечения. Одну про этничность, другую – нет. Первая – потребует предыстории.
В 2010 году – в рамках довольно понятных траекторий, я оказался на учебе в Израиле. А до того я регулярно был там наездами, учил язык, ездил автостопом, ночевал под открытым небом и всячески перся от жизни в компании иерусалимской молодежи возрастом чуть помладше меня. Все евреи. Кажется, я однажды-таки спросил – есть ли у вас друзья-арабы. Они с трудом припомнили одного парня из Восточного Иерусалима, который иногда – периферийно – к ним притусовывал.
И вот, я приехал учиться в магистратуру по контр-терроризму в город Герцлию. А Теодор на тот момент занимался подготовкой то ли так и не вышедшей, то ли сильно модифицированной в то, что вышло недавно, автобиографии, и – в раздел, посвященный израильской части своей биографии – он хотел вставить свою статью 1988 года «Сионизмы Израиля». И как-то так получилось, что мне эта статья досталась на перевод. Две летние недели я дни напролет переводил. В основном в кафешке на берегу моря – брал по-студенчески один кофе и сидел с ним весь день, раз в полтора часа делая заплыв и возвращаясь к переводу. Где-то начиная со второй трети статьи мир вокруг меня начал стремительно меняться. Он начал контекстуализироваться. В нем появилось место довольно неприятным историям из прошлого, которые стандартная сионистская линейная история как-то пропускала. В голове стали формулироваться уже более социологические вопросы о конструкции сетей дружб в контексте этнического насилия. Стали всплывать и другие воспоминания – как, будучи в гостях у друзей на территориях, я забрел в арабскую деревню и пил там кофе, а, вернувшись к друзьям, услышал от них, что никогда в этой соседней деревне они не были. Более того, мои друзья стали «раскрашиваться» в партийные цвета, и я уже хорошо понимал, почему, в рамках каких идеологий, они говорят то, что говорят и думают, что думают, и откуда эти идеологии взялись.
Со своей программы я тогда чуть не вылетел, потому что – увлекшись переводом – я забыл о паре дедлайнов. Как раз надо было писать эссе по израильской политике. Но это был хороший курс по теме, который я прошел экспрессом, и который существенно расширил мое понимание вопроса. Наградой, а скорее авансом, мне было следующее письмо Теодора: «Дорогой Женя, благодарю за перевод. С ним надо будет еще поработать, но это – единственный перевод моей статьи про сионизм (их было несколько), который читабелен. По-видимому, для этого надо все же знать не только языки, но также субстанцию дела. С наилучшими пожеланиями, Теодор»
ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ
25.03.202505:14
Как происходит этническое изменение? Взгляд через призму неофункционалистской теории этничности
Еще один небольшой набросок для неофункционалистской теории этничности. Если говорить просто, эта теория отвечает на вопрос – зачем национальности. Нам кажется, что они не зачем, что они просто есть, но это не так. Этническая реальность существует – возникает и воспроизводится – потому что людям оказывается полезно – в самом широком смысле – дифференцировать людей (других, себя) определенным образом. Когда польза уходит – прекращается дифференцирование и – в идеальном случае – вся классификация, на основании которой дифференцировали, как туман рассеивается и исчезает. В реальности же такое происходит редко, а скорее меняются и этнические категории, и их смыслы, и совокупности людей, которых они очерчивают, и проч. Исследование же этничности в описываемом – неофункционалистском – ключе состоит в выявлении прагматик дифференцирования для отдельных людей и социальных групп, этими прагматиками объединяемыми. Скажем, вернакулярная категория «мигрант» в Москве (а скорее весь спектр смыслово накладывающихся друг на друга и описывающих примерно один концептуальный набор людей – «узбеки», «южане», ***) оказывается полезна доблестной полиции, чтобы получать свои «палки», другим «мигрантам» – чтобы искать жилье определенного класса и типа, базово русскоязычным жителям Москвы («славянам») – чтобы отделять социально компетентных людей, от которых понятно что ждать и у которых есть смысл спрашивать дорогу, от всех остальных. Категория же «мигрант» -- отдельно, так и рядоположенная категории «славянин», будет существовать до тех пор, пока сохраняется польза от категоризаций с ее помощью у конкретных людей. Как эти прагматики можно выявлять? На пересечении методов и, в некотором смысле, на их полях. Интервью, эксперименты – умно использованные в совокупности – они могут дать много. Об этом напишу потом. Пока же два дисклеймера. Во-первых, категории здесь – скорее не более, чем методологическая «точка сборки» этничности «от социологии». Воспринимает человек не только и не столько через категории, коммуницирует, да, через них, но скорее они для него – отсылка к воспринимаемой и наблюдаемой реальности, а не единственный «гвоздь», на котором эта реальность «висит». В общем, категории важны, но не ими едиными. Во-вторых, значительная часть этнической реальности существует в символическом, административном и институциональном виде, и, при том, что «живые» категоризационные прагматики могут уйти, этническая категоризация будет существовать «по инерции», а точнее прагматики будут завязаны прежде всего на символы, администрирование и институты. В реальности это связанный процесс – категории возникают как прагматически осмысленные, в таком виде институционализируются, постепенно, однако, теряют описательную мощь, оставаясь на институциональном «постаменте», их, однако, уже «подсиживают снизу» новые, «живые» категории и категоризации, они постепенно кодифицируются и занимают место отживших категоризаций, в том числе и «на постаменте». И примерно так, в общем случае, и устроена этническая динамика. Здесь впору покритиковать эту модель с «колониальных» позиций, сказав, что иногда большие акторы (прежде всего, государства), по сути, создают этническую реальность, «в одно лицо» задавая категориальные правила игры. Это так, и отличным примером этого является Дагестан, но в целом, это вариант той же модели.
Еще один небольшой набросок для неофункционалистской теории этничности. Если говорить просто, эта теория отвечает на вопрос – зачем национальности. Нам кажется, что они не зачем, что они просто есть, но это не так. Этническая реальность существует – возникает и воспроизводится – потому что людям оказывается полезно – в самом широком смысле – дифференцировать людей (других, себя) определенным образом. Когда польза уходит – прекращается дифференцирование и – в идеальном случае – вся классификация, на основании которой дифференцировали, как туман рассеивается и исчезает. В реальности же такое происходит редко, а скорее меняются и этнические категории, и их смыслы, и совокупности людей, которых они очерчивают, и проч. Исследование же этничности в описываемом – неофункционалистском – ключе состоит в выявлении прагматик дифференцирования для отдельных людей и социальных групп, этими прагматиками объединяемыми. Скажем, вернакулярная категория «мигрант» в Москве (а скорее весь спектр смыслово накладывающихся друг на друга и описывающих примерно один концептуальный набор людей – «узбеки», «южане», ***) оказывается полезна доблестной полиции, чтобы получать свои «палки», другим «мигрантам» – чтобы искать жилье определенного класса и типа, базово русскоязычным жителям Москвы («славянам») – чтобы отделять социально компетентных людей, от которых понятно что ждать и у которых есть смысл спрашивать дорогу, от всех остальных. Категория же «мигрант» -- отдельно, так и рядоположенная категории «славянин», будет существовать до тех пор, пока сохраняется польза от категоризаций с ее помощью у конкретных людей. Как эти прагматики можно выявлять? На пересечении методов и, в некотором смысле, на их полях. Интервью, эксперименты – умно использованные в совокупности – они могут дать много. Об этом напишу потом. Пока же два дисклеймера. Во-первых, категории здесь – скорее не более, чем методологическая «точка сборки» этничности «от социологии». Воспринимает человек не только и не столько через категории, коммуницирует, да, через них, но скорее они для него – отсылка к воспринимаемой и наблюдаемой реальности, а не единственный «гвоздь», на котором эта реальность «висит». В общем, категории важны, но не ими едиными. Во-вторых, значительная часть этнической реальности существует в символическом, административном и институциональном виде, и, при том, что «живые» категоризационные прагматики могут уйти, этническая категоризация будет существовать «по инерции», а точнее прагматики будут завязаны прежде всего на символы, администрирование и институты. В реальности это связанный процесс – категории возникают как прагматически осмысленные, в таком виде институционализируются, постепенно, однако, теряют описательную мощь, оставаясь на институциональном «постаменте», их, однако, уже «подсиживают снизу» новые, «живые» категории и категоризации, они постепенно кодифицируются и занимают место отживших категоризаций, в том числе и «на постаменте». И примерно так, в общем случае, и устроена этническая динамика. Здесь впору покритиковать эту модель с «колониальных» позиций, сказав, что иногда большие акторы (прежде всего, государства), по сути, создают этническую реальность, «в одно лицо» задавая категориальные правила игры. Это так, и отличным примером этого является Дагестан, но в целом, это вариант той же модели.
14.03.202513:44
Этнические предприниматели – в чем состоит их предприятие
В исследованиях этничности бытует такой около-термин ethnic entrepreneur. Обычно он переводится как этнический предприниматель или делец от этничности. Такие и термин, и перевод, однако, оказываются misleading, вменяя этим дельцам ушлость и исключительно экономический интерес под видом «чаяний о народном благе». Такое возможно, как возможно и то, что такие люди действительно бескорыстны, но на самом деле это не так важно, а важно то, в чем собственно состоит enterprise, который осуществляют эти entrepreneurs. Устроен он примерно следующим образом. Вот, есть некоторая территория, на которой разные люди и сообщества сталкиваются с разного рода проблемами – например, пьянством на селе, отъемом земли и проч. Задача этнического предпринимателя состоит в том, чтобы, за счет реинтерпретации этих – базово неэтнических – проблем в этнических терминах, во-первых, построить более широкую коалицию (не отдельные села сталкиваются с отдельными проблемами, а весь народ сталкивается с одними и теми же проблемами), во-вторых, усилить эту коалицию символически, а значит, эмоционально (всю жизнь народ сталкивался с похожими проблемами, но мы выстояли и выстоим сейчас!). За счет этого этнический предприниматель получает политический вес, которым затем может распоряжаться по-разному – реально в той или иной степени добиться декларируемых целей или обменять этот капитал на квартиру, машину или иные блага. И – опять – не в том дело, что он меняет (или не меняет) свой политический вес на блага, а в том, что он, образно говоря, меняет много потертых монет на одну крупную банкноту, которая одновременно оказывается пропуском в «высокие кабинеты» и позволяет делать дела. Иными словами, этническое предпринимательство = коалиция + символы/эмоции. Как именно символы преобразуются в эмоции и почему это важно для понимания этничности – об этом в следующий раз. Хороших выходных!
В исследованиях этничности бытует такой около-термин ethnic entrepreneur. Обычно он переводится как этнический предприниматель или делец от этничности. Такие и термин, и перевод, однако, оказываются misleading, вменяя этим дельцам ушлость и исключительно экономический интерес под видом «чаяний о народном благе». Такое возможно, как возможно и то, что такие люди действительно бескорыстны, но на самом деле это не так важно, а важно то, в чем собственно состоит enterprise, который осуществляют эти entrepreneurs. Устроен он примерно следующим образом. Вот, есть некоторая территория, на которой разные люди и сообщества сталкиваются с разного рода проблемами – например, пьянством на селе, отъемом земли и проч. Задача этнического предпринимателя состоит в том, чтобы, за счет реинтерпретации этих – базово неэтнических – проблем в этнических терминах, во-первых, построить более широкую коалицию (не отдельные села сталкиваются с отдельными проблемами, а весь народ сталкивается с одними и теми же проблемами), во-вторых, усилить эту коалицию символически, а значит, эмоционально (всю жизнь народ сталкивался с похожими проблемами, но мы выстояли и выстоим сейчас!). За счет этого этнический предприниматель получает политический вес, которым затем может распоряжаться по-разному – реально в той или иной степени добиться декларируемых целей или обменять этот капитал на квартиру, машину или иные блага. И – опять – не в том дело, что он меняет (или не меняет) свой политический вес на блага, а в том, что он, образно говоря, меняет много потертых монет на одну крупную банкноту, которая одновременно оказывается пропуском в «высокие кабинеты» и позволяет делать дела. Иными словами, этническое предпринимательство = коалиция + символы/эмоции. Как именно символы преобразуются в эмоции и почему это важно для понимания этничности – об этом в следующий раз. Хороших выходных!
07.03.202506:41
НАЧАЛО ВЫШЕ
Если серьезно, индустрия вокруг ДНК-тестов – это рай для исследователя этничности. Начнем с очевидности. Национальность в ДНК не прописана, они являются исключительно языковым и ментальным конструктом. Как тогда определяют национальности по ДНК тестам? Грубо говоря, сравнивается распространенность тех или иных мутаций в популяциях с твоими мутациями и, с учетом того, что на некоторой территории живут преимущественно люди с твоими мутациями, тебя к ним и относят. И если научные основания первого действия (сравнение мутаций) – крепкие, во втором действии – больше от языковой игры, чем он науки.
Технически второе действие может осуществляться всего двумя способами. Или совершенно волюнтаристски, в режиме этноонтологии им. Данилы Багрова («Да меня в школе так учили. В Китае живут китайцы, в Германии немцы, в этом... Израиле евреи, а в Африке негры.») или через коррелирование мутаций и идентификаций. Но последнее – скорее всего не делается, да и даже будучи сделанным, более научным оно не станет: с шагом в 100 лет люди, живущие на одной территории и, допустим, ни с кем не «скрещивавшиеся», на вопрос об идентификации будут отвечать совершенно по-разному (см. работы о раннесоветских переписях, в которых вопрос о «народности» крестьянам надо было расшифровывать, а затем объяснять, как на него отвечать). И получается, что «гены» одни, а идентификации – разные. При этом информация эта – поскольку у генетики хороший имидж – воспринимается как истина – и вот, за «правдой» о своей «крови» тянется все больше людей.
Это я еще не говорю о том, что агрегировать «национальности» можно по-разному, и, если я второй базе немного заплачу, из стыдливых «восточноевропейцев», по всей видимости, дезагрегируются «русские». Ну и, поскольку такие базы работают за счет присылаемого генетического материала, детальность (а значит и возможности для категориальной дезагрегации) будет зависеть от содержимого базы, и одни базы позволят понять, из какой части Финляндии мои 3,7% предков, а другие просто не имеют такой мощности.
В общем, машинерия производства правды о происхождении посредством авторитета биологии – ждет своего исследователя, а я теперь могу всем говорить, что у меня в предках по одной линии Надир-шах, а по другой -- Вяйнямёйнен!
Если серьезно, индустрия вокруг ДНК-тестов – это рай для исследователя этничности. Начнем с очевидности. Национальность в ДНК не прописана, они являются исключительно языковым и ментальным конструктом. Как тогда определяют национальности по ДНК тестам? Грубо говоря, сравнивается распространенность тех или иных мутаций в популяциях с твоими мутациями и, с учетом того, что на некоторой территории живут преимущественно люди с твоими мутациями, тебя к ним и относят. И если научные основания первого действия (сравнение мутаций) – крепкие, во втором действии – больше от языковой игры, чем он науки.
Технически второе действие может осуществляться всего двумя способами. Или совершенно волюнтаристски, в режиме этноонтологии им. Данилы Багрова («Да меня в школе так учили. В Китае живут китайцы, в Германии немцы, в этом... Израиле евреи, а в Африке негры.») или через коррелирование мутаций и идентификаций. Но последнее – скорее всего не делается, да и даже будучи сделанным, более научным оно не станет: с шагом в 100 лет люди, живущие на одной территории и, допустим, ни с кем не «скрещивавшиеся», на вопрос об идентификации будут отвечать совершенно по-разному (см. работы о раннесоветских переписях, в которых вопрос о «народности» крестьянам надо было расшифровывать, а затем объяснять, как на него отвечать). И получается, что «гены» одни, а идентификации – разные. При этом информация эта – поскольку у генетики хороший имидж – воспринимается как истина – и вот, за «правдой» о своей «крови» тянется все больше людей.
Это я еще не говорю о том, что агрегировать «национальности» можно по-разному, и, если я второй базе немного заплачу, из стыдливых «восточноевропейцев», по всей видимости, дезагрегируются «русские». Ну и, поскольку такие базы работают за счет присылаемого генетического материала, детальность (а значит и возможности для категориальной дезагрегации) будет зависеть от содержимого базы, и одни базы позволят понять, из какой части Финляндии мои 3,7% предков, а другие просто не имеют такой мощности.
В общем, машинерия производства правды о происхождении посредством авторитета биологии – ждет своего исследователя, а я теперь могу всем говорить, что у меня в предках по одной линии Надир-шах, а по другой -- Вяйнямёйнен!
01.03.202510:29
О нарративах и разрешении конфликтов
По актуальному. Любой длящийся конфликт происходит прежде всего в головах и зиждется на соревнующихся интерпретациях прошлого и настоящего. Решение любого конфликта неизбежно подразумевает отказ от части таких интерпретаций. Искусство peacemaking – создание ситуаций (разными инструментами, созданием конструкции выгод, давлением и проч.), когда конфликтные интерпретации сначала затеняются и уходят на задний план, и по первости на их место приходят не альтернативные интерпретации (это обычно невозможно), а скорее просто другие темы и объекты внимания. Затем – когда меняется и ситуация, и эмоциональная заряженность конфликтных интерпретаций, на их место могут прийти неконфликтные интерпретации. Поэтому кстати в peacemaking-е важнейшим инструментом является перемирие. Если люди хотя бы некоторое время не стреляют, это существенно меняет переговорную ситуацию.
Этот процесс относительно неплохо известен по исследованиям, которые непосредственно касаются переговоров, и более общим – про этнические конфликты и их разрешение. Есть, например, работа Тамми Смит про то, как изменились нарративы о хорватско-итальянском конфликте в Истрии среди нью-йоркских иммигрантов обеих национальностей. Поскольку они были в одном статусе и в иммиграции им приходилось много общаться, конфликтные нарративы (у каждой стороны свой) преобразовались в один, менее конфликтный, в котором вина за события ложилась не на стороны, а на «алчных политиков с обеих сторон».
Если посмотреть на вчерашнюю пресс-конференцию под таким ракурсом (и посмотреть ее всю от начала до конца), будет видно, как Трамп создавал пространство для того, чтобы конфликтный нарратив Зеленского оказался бы затенен, что – см. выше – является важным условием мира, Зеленский же – возвращал этот нарратив «на стол». Здесь не важно, с какими целями каждый это делал, «хорошими» или «плохими», равно как и к каким последствиям это может привести и вообще кто прав – но просто следует зафиксировать этот факт. Если же говорить о самой перепалке – ее вполне могло не быть. Минут тридцать каждый довольно спокойно говорил о своем, Трамп производил один нарратив, Зеленский другой, затем влез Вэнс, Зеленский среагировал на него, а дальше – понеслось и на весь мир «вывалилось» то, что реально обсуждалось за закрытыми дверями и в том же режиме, как оно там обсуждалось. Насколько это было просчитано – ну, наверное, могло, но вряд ли было приоритетным сценарием. Скорее все устали — в том числе друг от друга.
Разрешение конфликтов — это не только и не столько про материальное (в т.ч. территории), сколько про картины мира, их изменение и условия для этого. Что, однако, не отменяет и стратегического просчитывания, и сдерживания и прочих, более понятных вещей.
По актуальному. Любой длящийся конфликт происходит прежде всего в головах и зиждется на соревнующихся интерпретациях прошлого и настоящего. Решение любого конфликта неизбежно подразумевает отказ от части таких интерпретаций. Искусство peacemaking – создание ситуаций (разными инструментами, созданием конструкции выгод, давлением и проч.), когда конфликтные интерпретации сначала затеняются и уходят на задний план, и по первости на их место приходят не альтернативные интерпретации (это обычно невозможно), а скорее просто другие темы и объекты внимания. Затем – когда меняется и ситуация, и эмоциональная заряженность конфликтных интерпретаций, на их место могут прийти неконфликтные интерпретации. Поэтому кстати в peacemaking-е важнейшим инструментом является перемирие. Если люди хотя бы некоторое время не стреляют, это существенно меняет переговорную ситуацию.
Этот процесс относительно неплохо известен по исследованиям, которые непосредственно касаются переговоров, и более общим – про этнические конфликты и их разрешение. Есть, например, работа Тамми Смит про то, как изменились нарративы о хорватско-итальянском конфликте в Истрии среди нью-йоркских иммигрантов обеих национальностей. Поскольку они были в одном статусе и в иммиграции им приходилось много общаться, конфликтные нарративы (у каждой стороны свой) преобразовались в один, менее конфликтный, в котором вина за события ложилась не на стороны, а на «алчных политиков с обеих сторон».
Если посмотреть на вчерашнюю пресс-конференцию под таким ракурсом (и посмотреть ее всю от начала до конца), будет видно, как Трамп создавал пространство для того, чтобы конфликтный нарратив Зеленского оказался бы затенен, что – см. выше – является важным условием мира, Зеленский же – возвращал этот нарратив «на стол». Здесь не важно, с какими целями каждый это делал, «хорошими» или «плохими», равно как и к каким последствиям это может привести и вообще кто прав – но просто следует зафиксировать этот факт. Если же говорить о самой перепалке – ее вполне могло не быть. Минут тридцать каждый довольно спокойно говорил о своем, Трамп производил один нарратив, Зеленский другой, затем влез Вэнс, Зеленский среагировал на него, а дальше – понеслось и на весь мир «вывалилось» то, что реально обсуждалось за закрытыми дверями и в том же режиме, как оно там обсуждалось. Насколько это было просчитано – ну, наверное, могло, но вряд ли было приоритетным сценарием. Скорее все устали — в том числе друг от друга.
Разрешение конфликтов — это не только и не столько про материальное (в т.ч. территории), сколько про картины мира, их изменение и условия для этого. Что, однако, не отменяет и стратегического просчитывания, и сдерживания и прочих, более понятных вещей.
14.02.202516:38
Не хотелось бы превращать канал в «выставку достижений народного хозяйства», но тут особый случай. Выпускаю в мир статью по результатам нашей экспедиции 2024 года. Она посвящена дагестанским национальностям, но не в привычном смысле. В ней речь идет не о народах и их культурах, а о национальностях как об инструменте когнитивной разметки мира и социальной организации общества. О том, как эта рамка осваивается в детстве, тестируется в юности и регулирует взрослую жизнь. И о том, почему именно такой ракурс на окружающий мир воспроизводится. Методика тоже экспериментальная – «захватив» методы устной истории, мы редуцировали национальности до коммуникации и восприятия, из 100 интервью, взятых по всей республике, дистиллировали 1104 перцептивно-коммуникативных факта, про каждый из которых известно, к какому году (начиная с 1943) и месту он относится, и – на этой основе – я и сделал реконструкцию. Ну и не обошлось без выхода на теорию. В общем, enjoy. Ну а если вы захотите сообщить мне о том, что думаете о статье – это более чем приветствуется!
02.02.202510:39
Персональные практики глобального peacemaking
Как мы уже обсудили, этничность -- это взгляд, зашитый в машинерию социального, это дифференциация, происходящая по некоторым социальным и когнитивным причинам и имеющая некоторые когнитивные и социальные последствия. Государства/народы -- это этнические категории глобального уровня. И в конфликтах между государствами/народами очень много от этого -- дифференцирующего -- взгляда, который реализует себя в дискурсах и институтах.
Скажем, возьмем последние полтора года на Ближнем Востоке. Если посмотреть на ситуацию, вынеся за скобки стороны, партийные представления о справедливости и проч., получится, что страдает в совокупности очень много людей, и единственное, что будет казаться правильным сделать (если мы вдруг действительно на секунду отменили этот дифференцирующий взгляд и забыли о сторонах) -- это прекратить страдания их всех. Но только мы возвращаем идею, что страдающие относятся к разным сторонам/государствам/народам, что эти стороны давно конфликтуют и проч., картинка меняется и -- в зависимости от предпочтений, позиции, кругов общения и проч. одних становится жальче, чем других, а другие оказываются "сами виноваты". И -- привет -- мы мало того, что сами оказываемся где-то внутри конфликта, так еще то, что мы делаем и говорим, оказывается работающим на конфликт.
Такой мысленный эксперимент с вынесением партийности за скобки, однако, проводится редко. Частью -- потому что многие идеологии прямо запрещают такой ракурс (предвижу в комментариях реплики "из" этих идеологий), частью потому что партийность -- это часть здравого смысла. Между тем, в сложившейся (а скорее в перманентно складывающейся) ситуации нет ничего природного. Напротив -- это хитросплетение институтов, образов, практик и когниций, которые, воспроизводясь через нас, производят в том числе и конфликт.
И одна из хороших peacemaking практик, которую можно делать ежедневно, состоит в том, чтобы -- как минимум для себя -- этот эксперимент проводить, мысленно стирая границы и фиксируя, как будет меняться общее отношение к вопросу. Если сложно с ходу мыслить абстракциями -- можно попробовать почитать прямую речь или репортажи, описывающие повседневность (однако здесь опасность -- часто такие публикации находятся "внутри" машинерии конфликта, и здесь надо подходить к вопросу аккуратно). Крайне важно при этом всякий раз фиксировать, когда мысль от конкретной истории переходит к политическим и "партийным" выводам по принципу кто виноват и что делать. И обрубать эту мысль. Об этом -- можно и нужно думать, но потом и в другой логике, о которой мы еще поговорим.
P.S. Из условной этнической конфликтологии известно, что есть два стандартных способа описывать причины конфликтов -- в одном случае обвиняется одна из сторон (для участников конфликта -- "противоположная"), в другом -- "алчные политики с обеих сторон". И важным "пререквизитом" мира является изменение соотношения в пользу второго взгляда.
P.P.S. Касательно же возражений "из" конфликта -- вроде того, что мы тоже были за все хорошее, пока они не стали нас резать, а бомбы не стали падать на наши дома, и "сытый голодного не поймет" -- надо понимать, что это тоже стандартный элемент "conflictmaking". Взгляд изнутри, разумеется, делает такие практики гораздо более сложными к реализации, но это не отменяет того, что конфликт это функция от взгляда, и изменение взгляда оказывается ключевым для решения конфликта.
Как мы уже обсудили, этничность -- это взгляд, зашитый в машинерию социального, это дифференциация, происходящая по некоторым социальным и когнитивным причинам и имеющая некоторые когнитивные и социальные последствия. Государства/народы -- это этнические категории глобального уровня. И в конфликтах между государствами/народами очень много от этого -- дифференцирующего -- взгляда, который реализует себя в дискурсах и институтах.
Скажем, возьмем последние полтора года на Ближнем Востоке. Если посмотреть на ситуацию, вынеся за скобки стороны, партийные представления о справедливости и проч., получится, что страдает в совокупности очень много людей, и единственное, что будет казаться правильным сделать (если мы вдруг действительно на секунду отменили этот дифференцирующий взгляд и забыли о сторонах) -- это прекратить страдания их всех. Но только мы возвращаем идею, что страдающие относятся к разным сторонам/государствам/народам, что эти стороны давно конфликтуют и проч., картинка меняется и -- в зависимости от предпочтений, позиции, кругов общения и проч. одних становится жальче, чем других, а другие оказываются "сами виноваты". И -- привет -- мы мало того, что сами оказываемся где-то внутри конфликта, так еще то, что мы делаем и говорим, оказывается работающим на конфликт.
Такой мысленный эксперимент с вынесением партийности за скобки, однако, проводится редко. Частью -- потому что многие идеологии прямо запрещают такой ракурс (предвижу в комментариях реплики "из" этих идеологий), частью потому что партийность -- это часть здравого смысла. Между тем, в сложившейся (а скорее в перманентно складывающейся) ситуации нет ничего природного. Напротив -- это хитросплетение институтов, образов, практик и когниций, которые, воспроизводясь через нас, производят в том числе и конфликт.
И одна из хороших peacemaking практик, которую можно делать ежедневно, состоит в том, чтобы -- как минимум для себя -- этот эксперимент проводить, мысленно стирая границы и фиксируя, как будет меняться общее отношение к вопросу. Если сложно с ходу мыслить абстракциями -- можно попробовать почитать прямую речь или репортажи, описывающие повседневность (однако здесь опасность -- часто такие публикации находятся "внутри" машинерии конфликта, и здесь надо подходить к вопросу аккуратно). Крайне важно при этом всякий раз фиксировать, когда мысль от конкретной истории переходит к политическим и "партийным" выводам по принципу кто виноват и что делать. И обрубать эту мысль. Об этом -- можно и нужно думать, но потом и в другой логике, о которой мы еще поговорим.
P.S. Из условной этнической конфликтологии известно, что есть два стандартных способа описывать причины конфликтов -- в одном случае обвиняется одна из сторон (для участников конфликта -- "противоположная"), в другом -- "алчные политики с обеих сторон". И важным "пререквизитом" мира является изменение соотношения в пользу второго взгляда.
P.P.S. Касательно же возражений "из" конфликта -- вроде того, что мы тоже были за все хорошее, пока они не стали нас резать, а бомбы не стали падать на наши дома, и "сытый голодного не поймет" -- надо понимать, что это тоже стандартный элемент "conflictmaking". Взгляд изнутри, разумеется, делает такие практики гораздо более сложными к реализации, но это не отменяет того, что конфликт это функция от взгляда, и изменение взгляда оказывается ключевым для решения конфликта.
Ko'rsatilgan 1 - 24 dan 30
Ko'proq funksiyalarni ochish uchun tizimga kiring.