В сущности, глубоко разработанной оказалась только одна тема — память. А. Н. Леонтьев работал над ней до 1928 г., написав объемистую книгу «Развитие памяти», вышедшую через три года и получившую тогда же первую премию Главнауки и Цекубу (Центральная комиссия по улучшению быта ученых). Выготский написал к этой книге предисловие.
Все, казалось бы, было хорошо. И тем не менее...
Начну с того, что Выготскому, Лурии и Леонтьеву <...> оказалось, в сущности, нечего делать в Институте психологии, коллектив которого сосредоточился на темах вроде «Психика пролетария». Директор, Корнилов, не то что не понимал, что в стенах вверенного ему института происходит психологическая революция, он, видимо, даже и не читал, что пишут его сотрудники. «Не без сарказма вспоминает Лурия, как Корнилов говорил: «Ну, подумаешь, «историческая» психология, зачем нам изучать разных дикарей? Или — «инструментальная». Да всякая психология инструментальная, вот я тоже динамоскоп применяю». Директор Института психологии даже не понял, что речь идет вовсе не о тех инструментах, которые используют психологи, а о тех средствах, орудиях, что применяет сам человек для организации своего поведения...»
Начались и критические выступления. Одна из таких статей была написана сотрудником Института психологии М. П. Феофановым. Ее название было характерно для тех лет: «Об одной эклектической теории в психологии». Правда, когда статья вышла, в ее название вкралась ошибка: вместо «эклектической» оказалось напечатано «электрической», так что Феофанов надолго стал мишенью острот. Но то была только первая ласточка. Потом появились статьи А. А. Таланкина, П. И. Размыслова и др., а завершилось все это в 1937 г. брошюрой Е. И. Рудневой «О педологических извращениях Выготского». О педологии, впрочем, речь особая.
Очень характерно в этом смысле двойное предисловие к книге Леонтьева. Почему двойное? Сначала Выготский написал то, что думал, и книга вместе с этим предисловием была сдана в печать. Когда она уже была отпечатана, выяснилось, что книга «подозрительна» в методологическом отношении и в свет выйти не может. Был предложен единственный выход: вложить в уже готовую книгу еще одно предисловие, где «самокритично» осудить свои собственные ошибки. И вот в тираж книги была вложена брошюра из 11 страничек за подписью Выготского и Леонтьева, где говорилось буквально следующее. Автор-де допускает «отклонения от основного методологического пути». Одно «объективно содержит в себе момент идеалистического порядка», другое «объективно содержит в себе момент механистического порядка». И «в борьбе с идеалистическими теориями памяти новая, выдвигаемая в книге концепция не оказалась достаточно последовательной» (читатель легко может продолжить текст: думаю, Выготский здесь спародировал начинавший входить в научный обиход «разоблачительный» стиль). Такого рода научный шахсей-вахсей, добровольное самобичевание были не таким уже редким явлением. <...>
Читатель может удивиться: как Выготский и его ученик Леонтьев могли поддаться грубому и некомпетентному давлению и пойти на такой явный, откровенный компромисс со своими научными убеждениями?!
Вдумайтесь, однако, чем была книга Леонтьева для Выготского и всей его школы. Это была первая и, по существу, единственная монографическая работа, где идеи «культурно-исторической школы» были последовательно проведены на огромном конкретно-психологическом, экспериментальном материале. Если бы она не вышла, потеря была бы гораздо больше, чем она оказалась. Да и, между нами говоря, подобные самобичевания никто из умных людей в ту пору всерьез не принимал, не исключая и тех, кто велел эти самобичевания публиковать: это ведь был классический «какбычего-невышлизм», гарантия на случай, если соответствующее «руководящее лицо» вдруг привлекут к ответственности за выход книги с «не теми» идеями.
Наиболее существенными чертами данного типа считаются замкнутость, отгороженность от окружающего, неспособность или нежелание устанавливать контакты, снижение потребности в общении. Сочетание противоречивых черт в личности и поведении — холодности и утонченной чувствительности, упрямства и податливости, настороженности и легковерия, апатичной бездеятельности и напористой целеустремленности, необщительности и неожиданной назойливости, застенчивости и бестактности, чрезмерных привязанностей и немотивированных антипатий, рациональных рассуждений и нелогичных поступков, богатства внутреннего мира и бесцветности его внешних проявлений — все это заставило говорить об отсутствии «внутреннего единства»
Моя догадка состоит в том, что homo schizoid - это не аномалия человечества, а его образцовое проявление. Шизоидная позиция вроде бы исключает тех, кто ее занимает, из всякого общего опыта, в то время как на деле она обеспечивает их включение. В каком-то смысле мы живем в шизоидном мире. Наш мир был построен не теми, кто знал, как взаимодействовать друг с другом, а теми, у кого были шрамы. Именно шрамы толкали их в будущее. Не бывает документа культуры, который не был бы в то же время документом шизоизма [1, с. 99].
Настоящий ад — это жизнь человека, который не может избавиться от убеждения, что ад — это другие [1, с. 28].
Чего хочет шизоид? В идеале ответ: ничего. За какими-то поверхностными желаниями скрывается глубинное желание не иметь никаких желаний. В реальной жизни практически невозможно встретить полного шизоида, чья воля абсолютно нигде не проявляется [1, с. 74].
