nonpartisan
политика, философия и социальные науки
для связи – @nonpartisan1bot
для связи – @nonpartisan1bot
TGlist reytingi
0
0
TuriOmmaviy
Tekshirish
TekshirilmaganIshonchnoma
ShubhaliJoylashuv
TilBoshqa
Kanal yaratilgan sanaNov 05, 2024
TGlist-ga qo'shildi
Dec 04, 2024Muxrlangan guruh
Obunachilar
611
24 soat
40.7%Hafta
386.6%Oy
14029.8%
Iqtiboslar indeksi
0
Eslatmalar1Kanallardagi repostlar0Kanallardagi eslatmalar1
Bitta postning o'rtacha qamrovi
559
12 soat5360%24 soat5590%48 soat2990%
Ishtirok (ER)
3.76%
Repostlar9Izohlar0Reaksiyalar12
Qamrov bo'yicha ishtirok (ERR)
91.79%
24 soat
0.3%Hafta
92.14%Oy
267.93%
Bitta reklama postining qamrovi
352
1 soat28881.82%1 – 4 soat00%4 - 24 soat00%
24 soat ichidagi barcha postlar
0
Dinamika
2
"nonpartisan" guruhidagi so'nggi postlar
08.03.202516:00
«Политичка» – авторский канал о политике, обществе и технологиях женским взглядом: по максимуму непредвзято, иногда жёстко, но всегда интересно.
Подписывайтесь, читайте и комментируйте – в открытом для всех чате общение без цензуры!
Подписывайтесь, читайте и комментируйте – в открытом для всех чате общение без цензуры!
08.03.202508:51
Как штурм Белого дома привел к становлению региональных диктатур
События 1993 года сыграли ключевую роль в формировании персоналистского режима в России. Конфликт между президентом Ельциным и Съездом народных депутатов завершился силовым разгоном парламента. В ходе штурма Белого дома погибло около 130 человек. Итогом стала полная победа Ельцина и принятие новой Конституции, значительно усилившей президентскую власть.
Обычно это событие рассматривают на федеральном уровне, однако оно имело серьезные последствия и в регионах. Александр Кынев в своей книге подробно описывает, как после 1993 года усилилась личная власть губернаторов. В постсоветской России установилось равновесие между представительными органами власти (советами) и губернаторами. Однако после ликвидации Съезда и Верховного Совета Ельцин начал демонтаж региональной системы советов. Указами президента они были распущены, на смену им должны были прийти новые представительные органы, чьи полномочия и юридический статус были существенно изменены.
Ельцину необходимо было контролировать регионы и в региональной политике он сделал ставку на исполнительную власть. Хотя Съезд в 1991 году принял закон о проведении прямых выборов глав администраций, Ельцин своим указом отложил выборы и ввел практику назначений губернаторов президентом, которые согласовывались с местными советами. В 1993 году во время роспуска советов и проведения выборов в новые представительные органы губернаторы по сути превратились в единственных носителей власти. Это дало им возможность влиять на состав местных парламентов и, как следствие, на региональное законодательство.
Кынев пишет:
После выборов 1993 года в большинстве регионов произошла сильная ребелансировка власти в пользу губернаторов. А некоторые регионы и вовсе превратились в настоящие диктатуры. Показательным примером может послужить Калмыкия. Воспользовавшись событиями, президент республики Кирсан Илюмжинов распустил все местные советы. Оппозиция оказалась полностью вытеснена из политической жизни региона, а некоторые ее представители были вынуждены покинуть республику. Администрация установила контроль над средствами массовой информации. Единственная оппозиционная газета "Советская Калмыкия сегодня" печаталась за пределами республики и ввозилась в нее тайно. Кынев также указывает, что предпринимались попытки создать культ личности Илюмжинова.
Таким образом, после штурма Белого дома движение в сторону персонализации власти было по сути воспроизведено в регионах. Это также проложило дорогу к последующей дефедерализации – отсутствие системы сдержек и противовесов сильно упростило установление контроля центра над регионами.
События 1993 года сыграли ключевую роль в формировании персоналистского режима в России. Конфликт между президентом Ельциным и Съездом народных депутатов завершился силовым разгоном парламента. В ходе штурма Белого дома погибло около 130 человек. Итогом стала полная победа Ельцина и принятие новой Конституции, значительно усилившей президентскую власть.
Обычно это событие рассматривают на федеральном уровне, однако оно имело серьезные последствия и в регионах. Александр Кынев в своей книге подробно описывает, как после 1993 года усилилась личная власть губернаторов. В постсоветской России установилось равновесие между представительными органами власти (советами) и губернаторами. Однако после ликвидации Съезда и Верховного Совета Ельцин начал демонтаж региональной системы советов. Указами президента они были распущены, на смену им должны были прийти новые представительные органы, чьи полномочия и юридический статус были существенно изменены.
Ельцину необходимо было контролировать регионы и в региональной политике он сделал ставку на исполнительную власть. Хотя Съезд в 1991 году принял закон о проведении прямых выборов глав администраций, Ельцин своим указом отложил выборы и ввел практику назначений губернаторов президентом, которые согласовывались с местными советами. В 1993 году во время роспуска советов и проведения выборов в новые представительные органы губернаторы по сути превратились в единственных носителей власти. Это дало им возможность влиять на состав местных парламентов и, как следствие, на региональное законодательство.
Кынев пишет:
Создалась новая ситуация, в которой глава администрации назначается президентом страны без выборов, подотчетен ему, имеет право вето на решения законодательного органа. Это вето могло быть преодолено лишь 2/3 голосов депутатов. Возможность выражения недоверия представительным органом главе исполнительного органа с апелляцией к Президенту и в Конституционный суд отменялась. Были ограничены нормотворческие и контрольные полномочия ассамблей – ранее они не ограничивались, советы имели право обжаловать решения исполнительной власти, приостанавливать их до рассмотрения суда. Решения о бюджете и расходах законодательной властью стали приниматься только с согласия правительства. Обжалование актов исполнительной власти не предусматривалось, при этом во многих регионах допускалось совмещение постов исполнительной и законодательной власти.
После выборов 1993 года в большинстве регионов произошла сильная ребелансировка власти в пользу губернаторов. А некоторые регионы и вовсе превратились в настоящие диктатуры. Показательным примером может послужить Калмыкия. Воспользовавшись событиями, президент республики Кирсан Илюмжинов распустил все местные советы. Оппозиция оказалась полностью вытеснена из политической жизни региона, а некоторые ее представители были вынуждены покинуть республику. Администрация установила контроль над средствами массовой информации. Единственная оппозиционная газета "Советская Калмыкия сегодня" печаталась за пределами республики и ввозилась в нее тайно. Кынев также указывает, что предпринимались попытки создать культ личности Илюмжинова.
Таким образом, после штурма Белого дома движение в сторону персонализации власти было по сути воспроизведено в регионах. Это также проложило дорогу к последующей дефедерализации – отсутствие системы сдержек и противовесов сильно упростило установление контроля центра над регионами.
06.03.202514:55
Ассимиляция – это миф?
Читаю книгу экономиста Гаретта Джонса Culture Transplant. Ее главный тезис заключается в том, что мигранты не ассимилируются полностью. Напротив, они постепенно делают страны, в которые приезжают, похожими на те, из которых уехали.
Джонс иллюстрирует свою идею на примере итальянской кухни: с одной стороны, итальянцы переняли некоторые американские пищевые привычки, но, с другой — именно они изменили кухню Америки, привнеся в нее пиццу и пасту. В каком-то смысле итальянцы сами “ассимилировали” американцев.
Автор приводит интересные исследования о том, как культурные установки мигрантов сохраняются на протяжении нескольких поколений. Возьмем социальное доверие — то есть ответ на вопрос: «Можно ли доверять большинству людей?» Средний уровень социального доверия в стране происхождения мигранта предсказывает его доверие другим людям, а также доверие его потомков вплоть до четвертого поколения. То же самое верно и для других культурных установок: мигранты передают своим детям бережливость в отношении финансов и семейные ценности.
Все эти установки очень важны для благополучия принимающих стран. Социальное доверие, например, влияет на качество политических институтов, а также на экономику, снижая транзакционные издержки. Книга Джонса показывает, что культуру мигрантов изменить крайне сложно: социализация в семье оказывает гораздо более сильное влияние, чем новая культура или любая программа по интеграции.
Если Джонс прав, то государствам следует в первую очередь принимать мигрантов с таким бэкграундом, который наилучшим образом впишется в принимающую культуру.
О критике Джонса поговорим в следующих постах.
Читаю книгу экономиста Гаретта Джонса Culture Transplant. Ее главный тезис заключается в том, что мигранты не ассимилируются полностью. Напротив, они постепенно делают страны, в которые приезжают, похожими на те, из которых уехали.
Джонс иллюстрирует свою идею на примере итальянской кухни: с одной стороны, итальянцы переняли некоторые американские пищевые привычки, но, с другой — именно они изменили кухню Америки, привнеся в нее пиццу и пасту. В каком-то смысле итальянцы сами “ассимилировали” американцев.
Автор приводит интересные исследования о том, как культурные установки мигрантов сохраняются на протяжении нескольких поколений. Возьмем социальное доверие — то есть ответ на вопрос: «Можно ли доверять большинству людей?» Средний уровень социального доверия в стране происхождения мигранта предсказывает его доверие другим людям, а также доверие его потомков вплоть до четвертого поколения. То же самое верно и для других культурных установок: мигранты передают своим детям бережливость в отношении финансов и семейные ценности.
Все эти установки очень важны для благополучия принимающих стран. Социальное доверие, например, влияет на качество политических институтов, а также на экономику, снижая транзакционные издержки. Книга Джонса показывает, что культуру мигрантов изменить крайне сложно: социализация в семье оказывает гораздо более сильное влияние, чем новая культура или любая программа по интеграции.
Если Джонс прав, то государствам следует в первую очередь принимать мигрантов с таким бэкграундом, который наилучшим образом впишется в принимающую культуру.
О критике Джонса поговорим в следующих постах.
05.03.202515:01
Почему люди поддерживают авторитарные режимы?
Власть в авторитарных режимах часто некомпетентна и склонна к насилию. Это должно вызывать недовольство, однако мы часто сталкиваемся с обратным: люди, живущие при авторитарных режимах, поддерживают свою власть даже больше, чем в демократиях. Почему так происходит?
Возможно, причина в политической культуре. Одни группы попросту более склонны к "сильной руке", чем другие. Эта гипотеза особенно нравится людям в России – причем как "либералам", так и "патриотам". К сожалению (или к счастью), она так и не нашла эмпирического подтверждения. Как отмечает политолог Григорий Голосов, исследования общественного мнения обнаружили волатильность политической культуры – она сильно меняется в зависимости от внешних обстоятельств. Здесь разумно предположить обратную связь – именно политический режим влияет на культуру, а не наоборот. Голосов отмечает, что основным механизмом такого влияния является контроль за средствами массовой информации.
Монополизируя медиа, авторитарная власть фактически монополизирует и политическое предложение. В демократических странах граждане могут выбирать из множества политических сил, и это естественным образом создаёт разногласия, а также формирует институт оппозиции. В авторитарных же режимах информация подаётся в строго заданных рамках, что существенно ограничивает выбор. Однако одного контроля над медиа недостаточно для обеспечения лояльности. Люди видят коррупцию, сталкиваются с некомпетентностью власти, а иногда даже подвергаются репрессиям — и всё равно продолжают поддерживать режим.
Я думаю, что ключ к объяснению этого феномена лежит в психологии. Вместо того чтобы искать культурные особенности, стоит обратить внимание на когнитивные механизмы, присущие всем людям. В условиях авторитарного режима некоторые из них способствуют формированию лояльности:
■ Предубеждение в пользу авторитета (authority bias) – мы склонны верить и подчиняться людям, облечённым властью, даже когда их приказы нелогичны или аморальны. Эксперимент Стэнли Милгрэма ярко продемонстрировал этот механизм: испытуемые, следуя указаниям учёного в лабораторном халате, «наказывали» человека ударами тока, несмотря на его крики (на самом деле он был актёром). Большинство продолжало подчиняться, поскольку воспринимало экспериментатора как непререкаемый авторитет. В авторитарных режимах этот механизм заставляет людей оправдывать решения власти, даже если они явно несправедливы или абсурдны.
■ Внутригрупповой фаворитизм (in-group–out-group bias) – мы склонны предпочитать членов своей группы другим людям. Эксперименты Тэшфела показали, что даже случайное деление людей на группы – например, «мы любим Клее», а «они любят Кандинского» – порождает фаворитизм. В авторитарных режимах верхушка монополизирует право говорить от имени "нас" и постоянно угрожает опасными "ими". В таких условиях нелояльность властям ложно приравнивается к нелояльности своей группе или даже работе на противника.
■ Рациональное невежество – люди не склонны получать дорогостоящую информацию, если это не несет больших выгод. Политическая осведомленность является затратной: нужно читать, анализировать, искать альтернативные источники. Она также не приносит никаких выгод: повлиять на результат политического процесса невозможно даже в демократиях – что уж говорить об авторитарных режимах. Люди предпочитают не искать информацию и делегировать выработку позиции окружению и авторитетным фигурам.
Поддержка авторитарных режимов объясняется не особенностями культуры, а универсальными когнитивными механизмами, которые в условиях политической монополии играют на руку власти. Апелляция к культурным факторам показывает низкий уровень дискуссии в Восточной Европе, а иногда самый обычный расизм.
Власть в авторитарных режимах часто некомпетентна и склонна к насилию. Это должно вызывать недовольство, однако мы часто сталкиваемся с обратным: люди, живущие при авторитарных режимах, поддерживают свою власть даже больше, чем в демократиях. Почему так происходит?
Возможно, причина в политической культуре. Одни группы попросту более склонны к "сильной руке", чем другие. Эта гипотеза особенно нравится людям в России – причем как "либералам", так и "патриотам". К сожалению (или к счастью), она так и не нашла эмпирического подтверждения. Как отмечает политолог Григорий Голосов, исследования общественного мнения обнаружили волатильность политической культуры – она сильно меняется в зависимости от внешних обстоятельств. Здесь разумно предположить обратную связь – именно политический режим влияет на культуру, а не наоборот. Голосов отмечает, что основным механизмом такого влияния является контроль за средствами массовой информации.
Монополизируя медиа, авторитарная власть фактически монополизирует и политическое предложение. В демократических странах граждане могут выбирать из множества политических сил, и это естественным образом создаёт разногласия, а также формирует институт оппозиции. В авторитарных же режимах информация подаётся в строго заданных рамках, что существенно ограничивает выбор. Однако одного контроля над медиа недостаточно для обеспечения лояльности. Люди видят коррупцию, сталкиваются с некомпетентностью власти, а иногда даже подвергаются репрессиям — и всё равно продолжают поддерживать режим.
Я думаю, что ключ к объяснению этого феномена лежит в психологии. Вместо того чтобы искать культурные особенности, стоит обратить внимание на когнитивные механизмы, присущие всем людям. В условиях авторитарного режима некоторые из них способствуют формированию лояльности:
■ Предубеждение в пользу авторитета (authority bias) – мы склонны верить и подчиняться людям, облечённым властью, даже когда их приказы нелогичны или аморальны. Эксперимент Стэнли Милгрэма ярко продемонстрировал этот механизм: испытуемые, следуя указаниям учёного в лабораторном халате, «наказывали» человека ударами тока, несмотря на его крики (на самом деле он был актёром). Большинство продолжало подчиняться, поскольку воспринимало экспериментатора как непререкаемый авторитет. В авторитарных режимах этот механизм заставляет людей оправдывать решения власти, даже если они явно несправедливы или абсурдны.
■ Внутригрупповой фаворитизм (in-group–out-group bias) – мы склонны предпочитать членов своей группы другим людям. Эксперименты Тэшфела показали, что даже случайное деление людей на группы – например, «мы любим Клее», а «они любят Кандинского» – порождает фаворитизм. В авторитарных режимах верхушка монополизирует право говорить от имени "нас" и постоянно угрожает опасными "ими". В таких условиях нелояльность властям ложно приравнивается к нелояльности своей группе или даже работе на противника.
■ Рациональное невежество – люди не склонны получать дорогостоящую информацию, если это не несет больших выгод. Политическая осведомленность является затратной: нужно читать, анализировать, искать альтернативные источники. Она также не приносит никаких выгод: повлиять на результат политического процесса невозможно даже в демократиях – что уж говорить об авторитарных режимах. Люди предпочитают не искать информацию и делегировать выработку позиции окружению и авторитетным фигурам.
Поддержка авторитарных режимов объясняется не особенностями культуры, а универсальными когнитивными механизмами, которые в условиях политической монополии играют на руку власти. Апелляция к культурным факторам показывает низкий уровень дискуссии в Восточной Европе, а иногда самый обычный расизм.
04.03.202514:46
Коллеги из Шанинки приглашают принять участие в секции «Еврейские исследования и израилеведение» на международной студенческой конференции «Векторы-2025», которая пройдет в сотрудничестве с Еврейским музеем и центром толерантности. В этом году организаторы уделяют особое внимание исследованиям этничности и национализма, включая вопросы идентичности, миграции, межэтнических взаимодействий и политики.
Тематические направления:
• Израиль: история, политика, экономика и общество.
• Антисемитизм: история и современность.
• История и культура еврейских общин мира.
• История и культура еврейских общин Российской империи и СССР.
• Современные еврейские общины.
• Еврейская идентичность.
• Еврейские миграции и алии.
• Еврейская литература и текстология.
• Еврейское искусство.
• Иудаизм.
• Еврейская философия.
• Еврейские языки: лингвистические и социолингвистические исследования.
Организаторы ждут участников как в очном, так и онлайн-формате – социологов, политологов, антропологов, историков и других специалистов-энтузиастов.
Дедлайн: 5 марта.
Подробнее по ссылке.
Тематические направления:
• Израиль: история, политика, экономика и общество.
• Антисемитизм: история и современность.
• История и культура еврейских общин мира.
• История и культура еврейских общин Российской империи и СССР.
• Современные еврейские общины.
• Еврейская идентичность.
• Еврейские миграции и алии.
• Еврейская литература и текстология.
• Еврейское искусство.
• Иудаизм.
• Еврейская философия.
• Еврейские языки: лингвистические и социолингвистические исследования.
Организаторы ждут участников как в очном, так и онлайн-формате – социологов, политологов, антропологов, историков и других специалистов-энтузиастов.
Дедлайн: 5 марта.
Подробнее по ссылке.
04.03.202508:39
Наджинг по-советски
В книге «Кто и как управляет регионами России» Александр Кынев описывает процедуру голосования на выборах в Советы народных депутатов следующим образом:
Этот механизм — классический пример наджа или подталкивания в поведенческой экономике. Он использует когнитивное искажение в пользу статус-кво: людям проще оставить все как есть, чем предпринимать дополнительные действия, чтобы что-то поменять.
Этот принцип лег в основу системы пенсионных накоплений «Save More Tomorrow» (SMarT), предложенной экономистами Ричардом Талером и Шломо Бернаци. В традиционной модели работник должен был самостоятельно принять решение о вступлении в программу, но большинство откладывали этот шаг. В новой системе участие стало опцией по умолчанию, а отказ требовал дополнительных действий. В результате число участников пенсионной программы значительно возросло.
По такой же модели opt-out были устроены выборы в Советы народных депутатов: поддержка кандидата не требовала когнитивных усилий, а выражение несогласия влекло за собой дискомфорт, а также потенциальные социальные последствия.
В книге «Кто и как управляет регионами России» Александр Кынев описывает процедуру голосования на выборах в Советы народных депутатов следующим образом:
избиратель, голосовавший против единственного кандидата, должен был его вычеркнуть, для чего должен был идти в кабину (что позволяло легко идентифицировать голосующих против), для голосования “за” отметок не требовалось.
Этот механизм — классический пример наджа или подталкивания в поведенческой экономике. Он использует когнитивное искажение в пользу статус-кво: людям проще оставить все как есть, чем предпринимать дополнительные действия, чтобы что-то поменять.
Этот принцип лег в основу системы пенсионных накоплений «Save More Tomorrow» (SMarT), предложенной экономистами Ричардом Талером и Шломо Бернаци. В традиционной модели работник должен был самостоятельно принять решение о вступлении в программу, но большинство откладывали этот шаг. В новой системе участие стало опцией по умолчанию, а отказ требовал дополнительных действий. В результате число участников пенсионной программы значительно возросло.
По такой же модели opt-out были устроены выборы в Советы народных депутатов: поддержка кандидата не требовала когнитивных усилий, а выражение несогласия влекло за собой дискомфорт, а также потенциальные социальные последствия.
02.03.202512:25
Наследократия – почему наследство становится важнее работы?
The Economist пишет, что сегодня в странах Запада капитал все чаще передается по наследству и это формирует наследократию – общество, где финансовый успех зависит не от работы, а от происхождения. К концу 2010-х стоимость наследства составила 10% ВВП. Это значительно превышает показатели второй половины XX века и постепенно приближается к цифрам начала прошлого столетия. В 2025 наследники в богатых странах получат по наследству 6 трлн. долларов.
Почему так?
Издание выделяет 3 основных фактора:
■ Рост стоимости активов. В первую очередь это касается недвижимости: её стоимость стремительно растёт из-за ограниченного предложения, вызванного государственными регуляциями. Например, стоимость жилья, принадлежащего британцам, возросла с 1 трлн. фунтов в середине 90-х до 7 трлн. на данный момент.
■ Демографические тренды. Поколение бэби-бумеров накопило огромные активы и передаёт их наследникам. В США люди старше 65 лет владеют 50% национального богатства (82 трлн. долларов).
■ Замедление экономического роста. В последние годы экономический рост в развитых странах замедлился. Чем ниже рост ВВП, тем важнее становится переданное богатство. В странах с высокой динамикой, таких как Ирландия, роль наследства меньше, а в Германии и Италии – значительно выше.
Современная экономика всё больше напоминает страницы реалистических романов XIX века, где успех определяет не талант или трудолюбие, а удачное рождение или брак.
Что делать?
■ Налоги на наследство. В последние десятилетия во многих странах они были снижены или вовсе отменены. В The Economist считают, что справедливая налоговая политика могла бы перераспределить часть сверхкрупных состояний и снизить зависимость общества от наследственных капиталов.
■ От себя добавлю, что развитым странам также следует придерживаться политики экономического роста, важной частью которой является дерегулирование. Регуляции сдерживают рост. В условиях его замедления наследственный капитал становится важнее труда.
Принято считать, что свободный рынок – это источник несправедливости. Философ Джон Томаси в книге Free Market Fairness доказывает обратное: рынок создает экономический рост, который приводит к более честному распределению ресурсов. Пример Ирландии это подтверждает: либо мы создаём экономику, где успех строится на труде и таланте, либо превращаемся в общество, где главное — родиться в “правильной” семье.
The Economist пишет, что сегодня в странах Запада капитал все чаще передается по наследству и это формирует наследократию – общество, где финансовый успех зависит не от работы, а от происхождения. К концу 2010-х стоимость наследства составила 10% ВВП. Это значительно превышает показатели второй половины XX века и постепенно приближается к цифрам начала прошлого столетия. В 2025 наследники в богатых странах получат по наследству 6 трлн. долларов.
Почему так?
Издание выделяет 3 основных фактора:
■ Рост стоимости активов. В первую очередь это касается недвижимости: её стоимость стремительно растёт из-за ограниченного предложения, вызванного государственными регуляциями. Например, стоимость жилья, принадлежащего британцам, возросла с 1 трлн. фунтов в середине 90-х до 7 трлн. на данный момент.
■ Демографические тренды. Поколение бэби-бумеров накопило огромные активы и передаёт их наследникам. В США люди старше 65 лет владеют 50% национального богатства (82 трлн. долларов).
■ Замедление экономического роста. В последние годы экономический рост в развитых странах замедлился. Чем ниже рост ВВП, тем важнее становится переданное богатство. В странах с высокой динамикой, таких как Ирландия, роль наследства меньше, а в Германии и Италии – значительно выше.
Современная экономика всё больше напоминает страницы реалистических романов XIX века, где успех определяет не талант или трудолюбие, а удачное рождение или брак.
Что делать?
■ Налоги на наследство. В последние десятилетия во многих странах они были снижены или вовсе отменены. В The Economist считают, что справедливая налоговая политика могла бы перераспределить часть сверхкрупных состояний и снизить зависимость общества от наследственных капиталов.
■ От себя добавлю, что развитым странам также следует придерживаться политики экономического роста, важной частью которой является дерегулирование. Регуляции сдерживают рост. В условиях его замедления наследственный капитал становится важнее труда.
Принято считать, что свободный рынок – это источник несправедливости. Философ Джон Томаси в книге Free Market Fairness доказывает обратное: рынок создает экономический рост, который приводит к более честному распределению ресурсов. Пример Ирландии это подтверждает: либо мы создаём экономику, где успех строится на труде и таланте, либо превращаемся в общество, где главное — родиться в “правильной” семье.
28.02.202523:40
Ссора в Овальном кабинете – что это было?
Украинское руководство, очевидно, не хочет трамповской сделки. Что они должны были сделать, чтобы её избежать и не лишиться финансирования? Ответ прост – им надо было убедить Трампа в том, что они на самом деле готовы к сделке, а Россия – нет. На вчерашней встрече случилось обратное.
Зеленский начал пресс-конференцию с заявления, что ни на какие компромиссы он не готов, и стал показывать Трампу фотографии военнопленных. Далее в каждом ответе на вопросы журналистов он прибегал к жёсткой риторике в отношении российского руководства и давал понять, что придерживается максималистских требований. Трамп большую часть встречи был дружелюбен и несколько раз эксплицитно давал понять, что продолжит поддерживать Украину, если сделка провалится. Главным лейтмотивом его ответов было желание заключить мир.
Под конец, отвечая на вопрос, Трамп сказал, что агрессивная риторика лишь отдалит соглашение. Вице-президент Вэнс добавил, что словесные выпады Байдена в адрес России провалились как тактика. И тут Зеленский начал спорить с Вэнсом, утверждая, что Россия не будет соблюдать режим прекращения огня. Здесь важен контекст: до этого участники встречи отвечали на вопросы журналистов, и тут Зеленский вдруг начинает спор. Причём его тезис заключается в том, что переговоры с Россией бесполезны. Тут Трамп, который всё время говорил о переговорах, конечно, не выдержал, и началась перепалка, которую мы увидели в соцсетях.
Как я сказал вначале, если украинское руководство не хотело сделки, но хотело денег, оно должно было убедить Трампа в своей договороспособности. Зеленский полностью провалил эту задачу. Зачем надо было все 50 минут говорить, что не пойдёшь на компромиссы? Зачем начинать спор на пресс-конференции? Зачем отвечать на тезис, который направлен не против тебя, а против политических оппонентов тех, с кем ты ведёшь переговоры? Возможно, это некомпетентность, а возможно, просто перенапряжение.
Последствия ссоры нам только предстоит узнать.
Украинское руководство, очевидно, не хочет трамповской сделки. Что они должны были сделать, чтобы её избежать и не лишиться финансирования? Ответ прост – им надо было убедить Трампа в том, что они на самом деле готовы к сделке, а Россия – нет. На вчерашней встрече случилось обратное.
Зеленский начал пресс-конференцию с заявления, что ни на какие компромиссы он не готов, и стал показывать Трампу фотографии военнопленных. Далее в каждом ответе на вопросы журналистов он прибегал к жёсткой риторике в отношении российского руководства и давал понять, что придерживается максималистских требований. Трамп большую часть встречи был дружелюбен и несколько раз эксплицитно давал понять, что продолжит поддерживать Украину, если сделка провалится. Главным лейтмотивом его ответов было желание заключить мир.
Под конец, отвечая на вопрос, Трамп сказал, что агрессивная риторика лишь отдалит соглашение. Вице-президент Вэнс добавил, что словесные выпады Байдена в адрес России провалились как тактика. И тут Зеленский начал спорить с Вэнсом, утверждая, что Россия не будет соблюдать режим прекращения огня. Здесь важен контекст: до этого участники встречи отвечали на вопросы журналистов, и тут Зеленский вдруг начинает спор. Причём его тезис заключается в том, что переговоры с Россией бесполезны. Тут Трамп, который всё время говорил о переговорах, конечно, не выдержал, и началась перепалка, которую мы увидели в соцсетях.
Как я сказал вначале, если украинское руководство не хотело сделки, но хотело денег, оно должно было убедить Трампа в своей договороспособности. Зеленский полностью провалил эту задачу. Зачем надо было все 50 минут говорить, что не пойдёшь на компромиссы? Зачем начинать спор на пресс-конференции? Зачем отвечать на тезис, который направлен не против тебя, а против политических оппонентов тех, с кем ты ведёшь переговоры? Возможно, это некомпетентность, а возможно, просто перенапряжение.
Последствия ссоры нам только предстоит узнать.
27.02.202508:24
Как сделать страну богаче? Позови китайцев
У экономиста Гаррета Джонса встретил интересную мысль о том, как бедные страны могут увеличить благополучие своих граждан. Джонс предлагает им пригласить в страну китайских иммигрантов и сподвигнуть их остаться на всю жизнь, например, освободив от налогов.
Как это поможет экономике?
Во-первых, китайские иммигрантские сообщества супер успешные. Много внимания уделяется образованию и предпринимательству, у китайцев также высокий уровень сбережений. Во-вторых, в странах, где Китайские мигранты представляют большинство, таких как Сингапур и Тайвань, очень высокий уровень жизни и государственного управления. В-третьих, в Китае все еще много небогатых людей, которые могли бы легко согласиться на переезд.
Даже несмотря на снижение доверия в обществе и вероятность этнических конфликтов, такая политика со временем может окупиться. Если китайцы попадут на высокие позиции в правительстве и в бизнесе, то это с высокой вероятностью приведет к экономическому росту. Со временем это также может повлиять на национальную культуру и заставить людей изменить свои экономические установки на более эффективные.
Как отмечает Джонс, "миграция создает трансплантацию культуры, делая места, куда приезжают мигранты, очень похожими на те, которые они покинули".
У экономиста Гаррета Джонса встретил интересную мысль о том, как бедные страны могут увеличить благополучие своих граждан. Джонс предлагает им пригласить в страну китайских иммигрантов и сподвигнуть их остаться на всю жизнь, например, освободив от налогов.
Как это поможет экономике?
Во-первых, китайские иммигрантские сообщества супер успешные. Много внимания уделяется образованию и предпринимательству, у китайцев также высокий уровень сбережений. Во-вторых, в странах, где Китайские мигранты представляют большинство, таких как Сингапур и Тайвань, очень высокий уровень жизни и государственного управления. В-третьих, в Китае все еще много небогатых людей, которые могли бы легко согласиться на переезд.
Даже несмотря на снижение доверия в обществе и вероятность этнических конфликтов, такая политика со временем может окупиться. Если китайцы попадут на высокие позиции в правительстве и в бизнесе, то это с высокой вероятностью приведет к экономическому росту. Со временем это также может повлиять на национальную культуру и заставить людей изменить свои экономические установки на более эффективные.
Как отмечает Джонс, "миграция создает трансплантацию культуры, делая места, куда приезжают мигранты, очень похожими на те, которые они покинули".
25.02.202515:58
Парадокс равенства
Читая о прошедших выборах в Германии, наткнулся на интересный график. С начала 2010-х годов немецкие молодые женщины начали становиться значительно более левыми, чем мужчины. На самом деле, это общемировой феномен. Схожие цифры можно увидеть в большинстве западных демократий.
Почему так происходит?
Хорошее объяснение этого тренда можно найти в психологии. Психологи говорят о парадоксе гендерного равенства: чем больше в обществе равенства между мужчинами и женщинами, тем более явной становится разница в их поведении. Это проявляется в выборе сферы деятельности, личностных чертах, сексуальных связях и многом другом.
Причина парадокса проста — мы разные. В патриархальных обществах женщины вынуждены перенимать некоторые мужские черты. Когда общество становится более эгалитарным, женщины могут выбирать то, что им больше по душе, — так различия между нами становятся более заметными.
Именно это объясняет разрыв в политических предпочтениях между мужчинами и женщинами на Западе. Эти страны попросту самые эгалитарные. Исследования показывают: чем более богатой и равной является страна, тем больше в ней разницы в моральных суждениях между мужчинами и женщинами. Опросы в США демонстрируют этот разрыв по таким политическим вопросам, как аборты, социальное перераспределение, ядерное оружие и милитаризм.
Женщинам просто больше нравятся левые — и никто не заставит их голосовать за кого-то другого.
Читая о прошедших выборах в Германии, наткнулся на интересный график. С начала 2010-х годов немецкие молодые женщины начали становиться значительно более левыми, чем мужчины. На самом деле, это общемировой феномен. Схожие цифры можно увидеть в большинстве западных демократий.
Почему так происходит?
Хорошее объяснение этого тренда можно найти в психологии. Психологи говорят о парадоксе гендерного равенства: чем больше в обществе равенства между мужчинами и женщинами, тем более явной становится разница в их поведении. Это проявляется в выборе сферы деятельности, личностных чертах, сексуальных связях и многом другом.
Причина парадокса проста — мы разные. В патриархальных обществах женщины вынуждены перенимать некоторые мужские черты. Когда общество становится более эгалитарным, женщины могут выбирать то, что им больше по душе, — так различия между нами становятся более заметными.
Именно это объясняет разрыв в политических предпочтениях между мужчинами и женщинами на Западе. Эти страны попросту самые эгалитарные. Исследования показывают: чем более богатой и равной является страна, тем больше в ней разницы в моральных суждениях между мужчинами и женщинами. Опросы в США демонстрируют этот разрыв по таким политическим вопросам, как аборты, социальное перераспределение, ядерное оружие и милитаризм.
Женщинам просто больше нравятся левые — и никто не заставит их голосовать за кого-то другого.
24.02.202513:48
Альтернатива для Германии нарастила поддержку в наиболее бедных регионах, тогда как социал-демократы, напротив, теряют этот электорат.
Эти выборы только подтвердили то, о чем уже давно говорят социальные ученые: за левых голосуют образованные и обеспеченные элиты, а правым, наоборот, отходят голоса "рабочего класса".
Еще в 1958 году британский социолог и левый активист Майкл Янг в своей книге "Подъем меритократии" выразил сомнения в способности лейбористов удержать голоса рабочего класса. По его мнению, ключевой причиной этого является меритократическая идеология.
Получая высшее образование, левые активисты начинают гордиться своей эрудицией и академическими достижениями, что создает пропасть между ними и теми, чьи интересы они намерены представлять.
Эти выборы только подтвердили то, о чем уже давно говорят социальные ученые: за левых голосуют образованные и обеспеченные элиты, а правым, наоборот, отходят голоса "рабочего класса".
Еще в 1958 году британский социолог и левый активист Майкл Янг в своей книге "Подъем меритократии" выразил сомнения в способности лейбористов удержать голоса рабочего класса. По его мнению, ключевой причиной этого является меритократическая идеология.
Получая высшее образование, левые активисты начинают гордиться своей эрудицией и академическими достижениями, что создает пропасть между ними и теми, чьи интересы они намерены представлять.
23.02.202514:10
На самом деле, они не готовы услышать.
23.02.202511:10
Левые помогают черным?
У Майкла Хьюмера встретил интересную мысль: американские воукисты не помогают черным, а делают им только хуже. Ложная идеология мешает черным интегрироваться в общество.
Прогрессисты пытаются убедить черных в том, что в Америке есть системный расизм. При этом единственным доказательством этого тезиса является миф о том, что американские полицейские постоянно стреляют в черных. В реальности это происходит очень редко, а когда происходит, у нас нет никаких оснований считать, что расизм был причиной.
Левые активисты и медиа подают и раскручивают каждый такой случай как пример системного расизма. Например, они утверждали, что офицер полиции Дориан Уилсон стрелял в Майкла Брауна, когда тот просто стоял, подняв руки вверх. Что кроме расизма могло заставить человека так поступить? На массовых митингах активисты поднимали руки вверх перед полицией в знак солидарности с Брауном.
Экспертиза, однако, установила, что в момент выстрела Браун бежал на Уилсона. Все это случилось после того, как подозреваемый в краже Браун атаковал Уилсона в его же машине. После расследования и судебного вердикта активисты начали утверждать, что слоган "руки вверх" – это лишь метафора большей социальной проблемы расистского насилия (которой на самом деле не существует). Нет худшего примера догматизма – они признают, что готовы соврать лишь бы продвинуть свою ни на чем не основанную повестку.
По мнению Хьюмера, такая риторика лишь усугубляет разобщенность в обществе. Черным внушают, что они окружены враждебной системой – это формирует у них недоверие к белым и государственным институтам. Недоверие мешает им налаживать конструктивные социальные и экономические связи, которые могли бы способствовать их интеграции и процветанию. В итоге те, кто якобы борются за права черных, на самом деле лишь усиливают их изоляцию.
У Майкла Хьюмера встретил интересную мысль: американские воукисты не помогают черным, а делают им только хуже. Ложная идеология мешает черным интегрироваться в общество.
Прогрессисты пытаются убедить черных в том, что в Америке есть системный расизм. При этом единственным доказательством этого тезиса является миф о том, что американские полицейские постоянно стреляют в черных. В реальности это происходит очень редко, а когда происходит, у нас нет никаких оснований считать, что расизм был причиной.
Левые активисты и медиа подают и раскручивают каждый такой случай как пример системного расизма. Например, они утверждали, что офицер полиции Дориан Уилсон стрелял в Майкла Брауна, когда тот просто стоял, подняв руки вверх. Что кроме расизма могло заставить человека так поступить? На массовых митингах активисты поднимали руки вверх перед полицией в знак солидарности с Брауном.
Экспертиза, однако, установила, что в момент выстрела Браун бежал на Уилсона. Все это случилось после того, как подозреваемый в краже Браун атаковал Уилсона в его же машине. После расследования и судебного вердикта активисты начали утверждать, что слоган "руки вверх" – это лишь метафора большей социальной проблемы расистского насилия (которой на самом деле не существует). Нет худшего примера догматизма – они признают, что готовы соврать лишь бы продвинуть свою ни на чем не основанную повестку.
По мнению Хьюмера, такая риторика лишь усугубляет разобщенность в обществе. Черным внушают, что они окружены враждебной системой – это формирует у них недоверие к белым и государственным институтам. Недоверие мешает им налаживать конструктивные социальные и экономические связи, которые могли бы способствовать их интеграции и процветанию. В итоге те, кто якобы борются за права черных, на самом деле лишь усиливают их изоляцию.
21.02.202515:11
Коллеги из Political Animals запускают курс про национализм!
Я думаю, что это отличная возможность получить новые знания по двум причинам.
Во-первых, без понимания национализма невозможно понять современную политику. Конфликт между Россией и Украиной, противостояние Израиля и Палестины, рост правых популистов на Западе — во всех этих процессах национализм играет одну из центральных ролей. После периода глобализации наступил откат: мы вновь чертим границы, и чаще всего — по национальному признаку.
Во-вторых, это лучшее предложение на рынке. В отличие от большинства российских спикеров, Political Animals постоянно озвучивают интересные идеи и читают научную литературу не только на русском (примеры: 1, 2, 3). Учитывая качество преподавания политологии в России, я думаю, что на этом популярном курсе вы погрузитесь в тему гораздо глубже, чем студенты-политологи в стенах российских университетов.
В ожидании курса прочитайте нашу публичную дискуссию о нациях, социальных конструктах, рациональности и этике: 1, 2, 3.
Я думаю, что это отличная возможность получить новые знания по двум причинам.
Во-первых, без понимания национализма невозможно понять современную политику. Конфликт между Россией и Украиной, противостояние Израиля и Палестины, рост правых популистов на Западе — во всех этих процессах национализм играет одну из центральных ролей. После периода глобализации наступил откат: мы вновь чертим границы, и чаще всего — по национальному признаку.
Во-вторых, это лучшее предложение на рынке. В отличие от большинства российских спикеров, Political Animals постоянно озвучивают интересные идеи и читают научную литературу не только на русском (примеры: 1, 2, 3). Учитывая качество преподавания политологии в России, я думаю, что на этом популярном курсе вы погрузитесь в тему гораздо глубже, чем студенты-политологи в стенах российских университетов.
В ожидании курса прочитайте нашу публичную дискуссию о нациях, социальных конструктах, рациональности и этике: 1, 2, 3.
19.02.202514:37
Либеральная? Нет, антипутинская оппозиция
Российскую несистемную оппозицию часто называют либеральной. Я думаю, что это неверно, и далее объясню, почему.
Либерализму сложно дать определение. Если вы посмотрите статью, посвященную ему на Стэнфордской философской энциклопедии, то вместо определения обнаружите лишь вопросы, по которым либералы не согласны друг с другом. Однако мы можем оттолкнуться от одного необходимого условия либерализма – веры в моральное равенство. Либералы считают, что все люди обладают равным моральным статусом – на этом основана либеральная доктрина прав человека.
Очевидно, что не все российские оппозиционеры разделяют эту идею. Многие из них считают, что русские как нация значительно хуже других. Иногда нас сравнивают с агрессивными милитаристскими орками, иногда, в более мягкой версии этих взглядов, утверждают, что мы имеем предрасположенность к “сильной руке”. В обоих случаях делается вывод, что мы не заслуживаем правительства, которое уважало бы наши права, – а лишь диктатуру или оккупационную администрацию. Эти взгляды представляют собой самый обычный расизм, который несовместим с либеральными убеждениями.
Возможно, российская оппозиция либеральна в другом смысле. Под либерализмом часто подразумевают прогрессизм западного типа или wokism. Воукисты не верят в моральное равенство, а скорее выступают за защиту тех, кого считают угнетенными – чего бы это ни стоило. Такое определение не лишено смысла. При распаде Советского Союза будущие российские либералы поддерживали сепаратизм национальных республик. Это можно объяснить не только стратегическим союзом в борьбе против федерального центра, но и убежденностью, что народы этих стран несправедливо угнетались советской империей. Из этой же убежденности они поддерживали Чечню, а сейчас – Украину.
Однако российские оппозиционеры расходятся с woke-движением по многим пунктам. Самый важный – отношение к Западу. Типичный прогрессист ненавидит Запад и винит его во всех проблемах современного мира. Типичный российский оппозиционер, наоборот, боготворит Запад и ассоциирует себя с ним. Кроме того, российские оппозиционеры, в отличие от воукистов, не имеют единой позиции по вопросам культуры, миграции, экономики и ближневосточного конфликта. Думаю, прогрессисты вряд ли оценили бы их шутки про поездки Лаврова в Африку.
Как тогда определить оппозицию? Думаю, правильнее называть ее антипутинской. Если разобрать взгляды Путина на отдельные тезисы и для каждого найти противоположность, то получится примерный набор взглядов среднего российского оппозиционера. Он пришел к своим убеждениям, отталкиваясь не от идеологии, а от Путина. Там, где у Путина нет явной позиции – у него ее тоже не будет. Там где, она есть, он займет ровно противоположную. Он любит Запад, потому что Путин не любит. Он не патриот, потому что Путин говорит, что он патриот. Он против российского флага, потому что под ним обычно стоит Путин. И так далее.
Политические взгляды большинства людей формируются не из-за идеологии, а через идентичность. Мы определяем себя через отличие от других. Поэтому, чтобы понять убеждения человека, часто достаточно взглянуть на тех, кого он ненавидит.
Российскую несистемную оппозицию часто называют либеральной. Я думаю, что это неверно, и далее объясню, почему.
Либерализму сложно дать определение. Если вы посмотрите статью, посвященную ему на Стэнфордской философской энциклопедии, то вместо определения обнаружите лишь вопросы, по которым либералы не согласны друг с другом. Однако мы можем оттолкнуться от одного необходимого условия либерализма – веры в моральное равенство. Либералы считают, что все люди обладают равным моральным статусом – на этом основана либеральная доктрина прав человека.
Очевидно, что не все российские оппозиционеры разделяют эту идею. Многие из них считают, что русские как нация значительно хуже других. Иногда нас сравнивают с агрессивными милитаристскими орками, иногда, в более мягкой версии этих взглядов, утверждают, что мы имеем предрасположенность к “сильной руке”. В обоих случаях делается вывод, что мы не заслуживаем правительства, которое уважало бы наши права, – а лишь диктатуру или оккупационную администрацию. Эти взгляды представляют собой самый обычный расизм, который несовместим с либеральными убеждениями.
Возможно, российская оппозиция либеральна в другом смысле. Под либерализмом часто подразумевают прогрессизм западного типа или wokism. Воукисты не верят в моральное равенство, а скорее выступают за защиту тех, кого считают угнетенными – чего бы это ни стоило. Такое определение не лишено смысла. При распаде Советского Союза будущие российские либералы поддерживали сепаратизм национальных республик. Это можно объяснить не только стратегическим союзом в борьбе против федерального центра, но и убежденностью, что народы этих стран несправедливо угнетались советской империей. Из этой же убежденности они поддерживали Чечню, а сейчас – Украину.
Однако российские оппозиционеры расходятся с woke-движением по многим пунктам. Самый важный – отношение к Западу. Типичный прогрессист ненавидит Запад и винит его во всех проблемах современного мира. Типичный российский оппозиционер, наоборот, боготворит Запад и ассоциирует себя с ним. Кроме того, российские оппозиционеры, в отличие от воукистов, не имеют единой позиции по вопросам культуры, миграции, экономики и ближневосточного конфликта. Думаю, прогрессисты вряд ли оценили бы их шутки про поездки Лаврова в Африку.
Как тогда определить оппозицию? Думаю, правильнее называть ее антипутинской. Если разобрать взгляды Путина на отдельные тезисы и для каждого найти противоположность, то получится примерный набор взглядов среднего российского оппозиционера. Он пришел к своим убеждениям, отталкиваясь не от идеологии, а от Путина. Там, где у Путина нет явной позиции – у него ее тоже не будет. Там где, она есть, он займет ровно противоположную. Он любит Запад, потому что Путин не любит. Он не патриот, потому что Путин говорит, что он патриот. Он против российского флага, потому что под ним обычно стоит Путин. И так далее.
Политические взгляды большинства людей формируются не из-за идеологии, а через идентичность. Мы определяем себя через отличие от других. Поэтому, чтобы понять убеждения человека, часто достаточно взглянуть на тех, кого он ненавидит.
Rekordlar
10.03.202523:59
611
Obunachilar14.01.202523:59
100
Iqtiboslar indeksi20.02.202523:59
83K
Bitta post qamrovi15.01.202500:23
2.1K
Reklama posti qamrovi13.02.202520:36
33.33%
ER19.02.202523:48
16179.92%
ERR06.03.202514:55
Ассимиляция – это миф?
Читаю книгу экономиста Гаретта Джонса Culture Transplant. Ее главный тезис заключается в том, что мигранты не ассимилируются полностью. Напротив, они постепенно делают страны, в которые приезжают, похожими на те, из которых уехали.
Джонс иллюстрирует свою идею на примере итальянской кухни: с одной стороны, итальянцы переняли некоторые американские пищевые привычки, но, с другой — именно они изменили кухню Америки, привнеся в нее пиццу и пасту. В каком-то смысле итальянцы сами “ассимилировали” американцев.
Автор приводит интересные исследования о том, как культурные установки мигрантов сохраняются на протяжении нескольких поколений. Возьмем социальное доверие — то есть ответ на вопрос: «Можно ли доверять большинству людей?» Средний уровень социального доверия в стране происхождения мигранта предсказывает его доверие другим людям, а также доверие его потомков вплоть до четвертого поколения. То же самое верно и для других культурных установок: мигранты передают своим детям бережливость в отношении финансов и семейные ценности.
Все эти установки очень важны для благополучия принимающих стран. Социальное доверие, например, влияет на качество политических институтов, а также на экономику, снижая транзакционные издержки. Книга Джонса показывает, что культуру мигрантов изменить крайне сложно: социализация в семье оказывает гораздо более сильное влияние, чем новая культура или любая программа по интеграции.
Если Джонс прав, то государствам следует в первую очередь принимать мигрантов с таким бэкграундом, который наилучшим образом впишется в принимающую культуру.
О критике Джонса поговорим в следующих постах.
Читаю книгу экономиста Гаретта Джонса Culture Transplant. Ее главный тезис заключается в том, что мигранты не ассимилируются полностью. Напротив, они постепенно делают страны, в которые приезжают, похожими на те, из которых уехали.
Джонс иллюстрирует свою идею на примере итальянской кухни: с одной стороны, итальянцы переняли некоторые американские пищевые привычки, но, с другой — именно они изменили кухню Америки, привнеся в нее пиццу и пасту. В каком-то смысле итальянцы сами “ассимилировали” американцев.
Автор приводит интересные исследования о том, как культурные установки мигрантов сохраняются на протяжении нескольких поколений. Возьмем социальное доверие — то есть ответ на вопрос: «Можно ли доверять большинству людей?» Средний уровень социального доверия в стране происхождения мигранта предсказывает его доверие другим людям, а также доверие его потомков вплоть до четвертого поколения. То же самое верно и для других культурных установок: мигранты передают своим детям бережливость в отношении финансов и семейные ценности.
Все эти установки очень важны для благополучия принимающих стран. Социальное доверие, например, влияет на качество политических институтов, а также на экономику, снижая транзакционные издержки. Книга Джонса показывает, что культуру мигрантов изменить крайне сложно: социализация в семье оказывает гораздо более сильное влияние, чем новая культура или любая программа по интеграции.
Если Джонс прав, то государствам следует в первую очередь принимать мигрантов с таким бэкграундом, который наилучшим образом впишется в принимающую культуру.
О критике Джонса поговорим в следующих постах.
25.02.202515:58
Парадокс равенства
Читая о прошедших выборах в Германии, наткнулся на интересный график. С начала 2010-х годов немецкие молодые женщины начали становиться значительно более левыми, чем мужчины. На самом деле, это общемировой феномен. Схожие цифры можно увидеть в большинстве западных демократий.
Почему так происходит?
Хорошее объяснение этого тренда можно найти в психологии. Психологи говорят о парадоксе гендерного равенства: чем больше в обществе равенства между мужчинами и женщинами, тем более явной становится разница в их поведении. Это проявляется в выборе сферы деятельности, личностных чертах, сексуальных связях и многом другом.
Причина парадокса проста — мы разные. В патриархальных обществах женщины вынуждены перенимать некоторые мужские черты. Когда общество становится более эгалитарным, женщины могут выбирать то, что им больше по душе, — так различия между нами становятся более заметными.
Именно это объясняет разрыв в политических предпочтениях между мужчинами и женщинами на Западе. Эти страны попросту самые эгалитарные. Исследования показывают: чем более богатой и равной является страна, тем больше в ней разницы в моральных суждениях между мужчинами и женщинами. Опросы в США демонстрируют этот разрыв по таким политическим вопросам, как аборты, социальное перераспределение, ядерное оружие и милитаризм.
Женщинам просто больше нравятся левые — и никто не заставит их голосовать за кого-то другого.
Читая о прошедших выборах в Германии, наткнулся на интересный график. С начала 2010-х годов немецкие молодые женщины начали становиться значительно более левыми, чем мужчины. На самом деле, это общемировой феномен. Схожие цифры можно увидеть в большинстве западных демократий.
Почему так происходит?
Хорошее объяснение этого тренда можно найти в психологии. Психологи говорят о парадоксе гендерного равенства: чем больше в обществе равенства между мужчинами и женщинами, тем более явной становится разница в их поведении. Это проявляется в выборе сферы деятельности, личностных чертах, сексуальных связях и многом другом.
Причина парадокса проста — мы разные. В патриархальных обществах женщины вынуждены перенимать некоторые мужские черты. Когда общество становится более эгалитарным, женщины могут выбирать то, что им больше по душе, — так различия между нами становятся более заметными.
Именно это объясняет разрыв в политических предпочтениях между мужчинами и женщинами на Западе. Эти страны попросту самые эгалитарные. Исследования показывают: чем более богатой и равной является страна, тем больше в ней разницы в моральных суждениях между мужчинами и женщинами. Опросы в США демонстрируют этот разрыв по таким политическим вопросам, как аборты, социальное перераспределение, ядерное оружие и милитаризм.
Женщинам просто больше нравятся левые — и никто не заставит их голосовать за кого-то другого.
02.03.202512:25
Наследократия – почему наследство становится важнее работы?
The Economist пишет, что сегодня в странах Запада капитал все чаще передается по наследству и это формирует наследократию – общество, где финансовый успех зависит не от работы, а от происхождения. К концу 2010-х стоимость наследства составила 10% ВВП. Это значительно превышает показатели второй половины XX века и постепенно приближается к цифрам начала прошлого столетия. В 2025 наследники в богатых странах получат по наследству 6 трлн. долларов.
Почему так?
Издание выделяет 3 основных фактора:
■ Рост стоимости активов. В первую очередь это касается недвижимости: её стоимость стремительно растёт из-за ограниченного предложения, вызванного государственными регуляциями. Например, стоимость жилья, принадлежащего британцам, возросла с 1 трлн. фунтов в середине 90-х до 7 трлн. на данный момент.
■ Демографические тренды. Поколение бэби-бумеров накопило огромные активы и передаёт их наследникам. В США люди старше 65 лет владеют 50% национального богатства (82 трлн. долларов).
■ Замедление экономического роста. В последние годы экономический рост в развитых странах замедлился. Чем ниже рост ВВП, тем важнее становится переданное богатство. В странах с высокой динамикой, таких как Ирландия, роль наследства меньше, а в Германии и Италии – значительно выше.
Современная экономика всё больше напоминает страницы реалистических романов XIX века, где успех определяет не талант или трудолюбие, а удачное рождение или брак.
Что делать?
■ Налоги на наследство. В последние десятилетия во многих странах они были снижены или вовсе отменены. В The Economist считают, что справедливая налоговая политика могла бы перераспределить часть сверхкрупных состояний и снизить зависимость общества от наследственных капиталов.
■ От себя добавлю, что развитым странам также следует придерживаться политики экономического роста, важной частью которой является дерегулирование. Регуляции сдерживают рост. В условиях его замедления наследственный капитал становится важнее труда.
Принято считать, что свободный рынок – это источник несправедливости. Философ Джон Томаси в книге Free Market Fairness доказывает обратное: рынок создает экономический рост, который приводит к более честному распределению ресурсов. Пример Ирландии это подтверждает: либо мы создаём экономику, где успех строится на труде и таланте, либо превращаемся в общество, где главное — родиться в “правильной” семье.
The Economist пишет, что сегодня в странах Запада капитал все чаще передается по наследству и это формирует наследократию – общество, где финансовый успех зависит не от работы, а от происхождения. К концу 2010-х стоимость наследства составила 10% ВВП. Это значительно превышает показатели второй половины XX века и постепенно приближается к цифрам начала прошлого столетия. В 2025 наследники в богатых странах получат по наследству 6 трлн. долларов.
Почему так?
Издание выделяет 3 основных фактора:
■ Рост стоимости активов. В первую очередь это касается недвижимости: её стоимость стремительно растёт из-за ограниченного предложения, вызванного государственными регуляциями. Например, стоимость жилья, принадлежащего британцам, возросла с 1 трлн. фунтов в середине 90-х до 7 трлн. на данный момент.
■ Демографические тренды. Поколение бэби-бумеров накопило огромные активы и передаёт их наследникам. В США люди старше 65 лет владеют 50% национального богатства (82 трлн. долларов).
■ Замедление экономического роста. В последние годы экономический рост в развитых странах замедлился. Чем ниже рост ВВП, тем важнее становится переданное богатство. В странах с высокой динамикой, таких как Ирландия, роль наследства меньше, а в Германии и Италии – значительно выше.
Современная экономика всё больше напоминает страницы реалистических романов XIX века, где успех определяет не талант или трудолюбие, а удачное рождение или брак.
Что делать?
■ Налоги на наследство. В последние десятилетия во многих странах они были снижены или вовсе отменены. В The Economist считают, что справедливая налоговая политика могла бы перераспределить часть сверхкрупных состояний и снизить зависимость общества от наследственных капиталов.
■ От себя добавлю, что развитым странам также следует придерживаться политики экономического роста, важной частью которой является дерегулирование. Регуляции сдерживают рост. В условиях его замедления наследственный капитал становится важнее труда.
Принято считать, что свободный рынок – это источник несправедливости. Философ Джон Томаси в книге Free Market Fairness доказывает обратное: рынок создает экономический рост, который приводит к более честному распределению ресурсов. Пример Ирландии это подтверждает: либо мы создаём экономику, где успех строится на труде и таланте, либо превращаемся в общество, где главное — родиться в “правильной” семье.
24.02.202513:48
Альтернатива для Германии нарастила поддержку в наиболее бедных регионах, тогда как социал-демократы, напротив, теряют этот электорат.
Эти выборы только подтвердили то, о чем уже давно говорят социальные ученые: за левых голосуют образованные и обеспеченные элиты, а правым, наоборот, отходят голоса "рабочего класса".
Еще в 1958 году британский социолог и левый активист Майкл Янг в своей книге "Подъем меритократии" выразил сомнения в способности лейбористов удержать голоса рабочего класса. По его мнению, ключевой причиной этого является меритократическая идеология.
Получая высшее образование, левые активисты начинают гордиться своей эрудицией и академическими достижениями, что создает пропасть между ними и теми, чьи интересы они намерены представлять.
Эти выборы только подтвердили то, о чем уже давно говорят социальные ученые: за левых голосуют образованные и обеспеченные элиты, а правым, наоборот, отходят голоса "рабочего класса".
Еще в 1958 году британский социолог и левый активист Майкл Янг в своей книге "Подъем меритократии" выразил сомнения в способности лейбористов удержать голоса рабочего класса. По его мнению, ключевой причиной этого является меритократическая идеология.
Получая высшее образование, левые активисты начинают гордиться своей эрудицией и академическими достижениями, что создает пропасть между ними и теми, чьи интересы они намерены представлять.
Kanaldagi o'zgarishlar tarixi
Ko'proq funksiyalarni ochish uchun tizimga kiring.