Я переименовала свой канал, потому что он был изначально задуман как альтернатива запрещенной сети, а теперь я хочу посвятить его моей любви читать и писать разные тексты.
Ниже один из моих:
Сестра моей бабушки жила у самого моря, в Крыму, и мы с бабушкой проводили у неё лето, а дедушка приезжал в отпуск. Когда он приезжал, начиналось самое интересное. Они были веселой компанией, бабушка с сестрой, две красавицы польского происхождения и их мужья, мой громогласный, смуглый и чернобровый шутник дедушка и до смешного похожий на Шурика дедушка Пётр, то ли сознательно перенявший, то ли действительно обладавший манерами и ужимками гайдаевского героя.
Бабушкина Сестра Анна была признанной красавицей, всем новым людям в доме говорила:
– Вы тоже подумали, что это актриса, там, на комоде? А ведь это я в молодости.
Дедушка Пётр заменял ей целую свиту своей скромной персоной. Она не поднимала ничего тяжелее женской сумки и приближалась к кухне, только когда стол был уже накрыт. Они были необычной парой, наверняка Анне говорили, что уж она-то могла найти и получше, но они были очень гармоничны вдвоём. Если на улице были прохладно и приходилось ходить в пальто, каждый раз по возвращении домой она становилась в коридоре, как вкопанная, пока он не подбежит и не разденет ее. Ждать он не заставлял, бежал тут же, чем бы не занимался.
Они были молодые, задорные, любили добрые розыгрыши, а я бегала за ними маленьким хвостиком и прислушивалась к разговорам.
Однажды всей компанией мы зашли в столовую санатория, притворились отдыхающими и пили вечерний кефир из гранёных стаканов, давясь смехом, а дедушка просил добавку. Из года в год, провожая нас в Москву, они доезжали с нами на поезде до ближайшей станции, охая, объясняли проводнице, что они провожающие, что выйти не успели, продлевая тем самым наш весёлый отдых ещё на 25 минут, открывался коньяк Коктебель, а потом они оставались на солнечном перроне станции Айвазовская, а наше купе становилось таким пустым и тихим, только дедушка печально покрякивал: «Да-а».
Новые встречи всегда были бурными и почти новогодне-праздничными. И тут не обходилось без сюрпризов.
Анна работала на почте. Однажды мы приехали без предупреждения, прямо с вокзала пошли на почту и отправили дедушку в очередь к ее окошку. Дедушка серьёзным голосом начал передавать телеграмму, и Анна даже начала заполнять бланк, а потом охнула, вскочила с деревянного стула с линялой и протертой обивкой, всплеснула руками и сгребла нас троих в объятия.
Как же вкусно готовил дедушка Пётр, причём делал все громко, с затеей. Особенно помню кильку. За ней нужно было идти с первыми лучами солнца и покупать у рыбаков, выстроившихся в ряд перед входом в рынок. У их ног стояли ведра и казалось, что они наполнены блестящими металлическими скрепками. Дома рыбки промывались, а дальше начиналось магическое действо, рассчитанное на маленького благодарного зрителя. Каждое действие он озвучивал, а соль засыпал, как волшебный порошок: бросал, чуть-чуть отодвигался и замирал, чтобы потом с торжественным видом заглянуть в кастрюльку. Рыбки мариновались до обеда, и к ним полагалась жареная картошка и все тот же пятилетний Коктебель.
Я любила их, называла бабушкой и дедушкой, а они были счастливы. Их отношения с родными детьми и внуками были натянутыми. Анна писала бабушке длинные письма красивым женственным почерком, я читала и перечитывала их бабушке вслух и обязательно вкладывала что-то от себя в ответный конверт.
Несколько раз они приезжали к нам в Москву, но не в гости, а чтобы посетить врачей, у Анны проявилось онкологическое заболевание, которое и унесло ее жизнь. Пётр остался один и горько запил, глядя на портрет своей актрисы на комоде.
Этим летом я снова вернусь туда, повезу к морю маленького сына, и все будет иначе. Нет больше красавицы Анны и ее веселого Шурика, в их квартире живут чужие люди, мой дедушка давно не шутит громогласно, а в Крым его не пускает здоровье. Да и засоленную кильку больше не едят, море, говорят, грязное.
