Июльский ветер путается в его кудрявых прядях, беспорядочно взъерошивая старательно уложенную ранее прическу, завывает где-то там, вверху, несколькими метрами выше. Пробегает щекочущими мурашками по прохладной шее и ласкает голые щиколотки, теребит длинные шнурки потертых кед слабо, едва заметно, но достаточно, чтобы Жан зацепился взглядом за одинокий силуэт на той самой соседней крыше.
Шершавый плед, аккуратно сложенный и взятый специально из шкафа, покалывает ладони, точно так же, как и переполняющая нежность на кончиках пальцев заставляет полной грудью вдохнуть ночной воздух. Смешанные вокруг цветочные ароматы уже кажутся столь же знакомыми, как и долгожданное, осознанное ощущение себя в пространстве. Если ещё несколько месяцев назад чувство дереализации принуждало стопориться, задерживать дыхание от неописуемых, странных чувств и впиваться ногтями в руки, лишь бы вернуть окружающий мир под свой контроль, то сейчас все иначе. Иначе и по другой причине он задерживает дыхание здесь, под бескрайним куполом блестящих светил, образующих миллионы созвездий. Они поблескивают на радужке глаз, придавая отдохнувшему выражению лица еще большую красоту, и принуждают подняться выше, разглядеть точнее темнеющий небосвод из-под подрагивающих ресниц. Своих или чужих — Жан обязательно решит позже, как только доберется до победной точки на новой пятиэтажке по кафельным ступенькам.
Первые попавшиеся штаны оказываются слишком широкими, но остальные выдвижные полки не поддаются, потому выбор останавливается на серых спортивках без утяжек внизу. Стильно, но он жалеет — в моменте мешает скоростному бегу. Шаг замедляется на последнем этаже, и Жан, подобно настороженной кошке, поддевает свободной рукой тяжелую железную дверь.
Его не встречают ледяные порывы ветра, хотя уверенность в шансе столкнуться лицом к лицу с холодной температурой была высока так же, как и слабая струйка сигаретного дыма, видная столь хорошо лишь благодаря уличным фонарям.
Джереми перестал скрывать вредную привычку уже после первого промаха прямо перед носом Жана. Нет больше смысла прятаться по углам и уверять не только близких, но и себя самого, что все в норме. Никогда и ничего не было в норме, даже слово «неплохо» приходилось использовать из нужды. Он врал улыбкой и маячил счастливчиком перед якобы волнующимися людьми, лишь бы не показать слабину: потаенные, некогда ушибленные чужими колкими словами и действиями внутренние места — непубличный вопрос, заставляющий ломать голову тем, кому абсолютно и полностью безразлично.
Больше нет необходимости. И Жан знает.
Знает, что горбатая и подрагивающая фигура напротив не позволит себе свалиться с края пропасти хотя бы ради него одного. Причина появилась, но от привычек, въевшихся в быт зубами, не уйдешь за считанные дни. Это работает не так, и Жан тоже это понимает.
Потому сейчас, расправив пятнистый плед, укладывает теплое, согретое собственным телом, одеяло на чужие хрупкие — вовсе не из-за внешнего вида — плечи. Жана одаривают спокойным, тягучим взглядом из-под лохматой блондинистой челки.
Все вокруг перемешалось, а сигаретный дым как назло выветрил чарующий летний аромат нежных роз из уложенных для командного мероприятия волос.
Молчание длится долго, но не мучительно, а наоборот: исцеляюще, давая время помолчать в тишине, в окружении тихого гула моторов автомобилей и умеренного дыхания француза.
Джереми, кажется, и вовсе не дышит, словно завороженный разделенным покоем, пока не слышится первый надрывный всхлип.
Никто не смеет шевельнуться: Джереми из-за ощущения прикованности к бетонной крыше, а Жан из-за страха навредить резким движением. Знает, каково это: находиться на волоске от срыва и резко выйти из утягивающего на дно состояния. Пожалуй, это даже хуже незамедлительной и быстрой помощи, потому остается неподвижным, прежде чем осторожно повернуть голову в сторону парня.
