иногда сатору видит его во сне: всё тот же голос, всё та же ленивость в жестах, всё тот же взгляд.
и он говорит ему:
«почему ты меня не остановил?»
а сатору просыпается —
и не может ответить.
он знает, что сугуру никогда бы не спросил его об этом. никогда не обвинил бы. но сугуру из сна — не прощает. он смотрит иначе. слишком тихо и слишком прямо. будто знает ответ и ждет, пока сатору скажет хоть что-то.
а сатору молчит. как в день, когда все пошло не так.
сцена сменяется. вокруг толпа этих чертовых людей, улица, шум, разговоры и смех. сатору стоит посреди всего этого: неуязвимый, ослепительный, одинокий до боли. а сугуру разворачивается. каждый раз разворачивается и уходит. каждый ебаный раз он уходит, и если по началу сатору пытался бежать за ним, догнать, кричал ему в спину, хватался за воздух — то теперь он даже не двигается. набирает в легкие воздух. стоит. смотрит.
ждет пока боль пройдет,
но она не проходит.
в этом сне всегда слишком поздно. в этом сне отсчет идет с точки невозврата, когда единственное, что ему остается — опустить руки и смириться.
он уже почти смирился.
толпа идет мимо. он смотрит в лица и ни в одном нет сугуру. ни в одном — ничего, что стоило бы защищать.
просыпаясь он смотрит в потолок. пока утро не вытеснит тьму. иногда ему кажется, что все это - бред, и он проснется, а сугуру где-то рядом. но просыпается сатору один. чувствует присутствие, но все это ложь.
иногда он говорит с ним.
шепчет. почти неслышно. так, чтобы никто не подумал, что он сломался окончательно. спрашивает, что бы тот сделал. что бы сказал. как бы поступил.
но ответа, конечно, нет.
сатору встаёт с кровати, одевается, но каждый жест не имеет смысла. он ходит, он работает, он говорит с людьми, с магами.
снова надевает маску. вечно сияющую, вечно сильную. годжо сатору неуязвим. годжо сатору ослепителен.
но в голове всё тот же звук — тихий, бесконечно повторяющийся:
«почему ты меня не остановил?»
