Он продолжает петь, но смотрит только на него.
—Ты моя дорогая— моя дорогая…
Матвей чувствует этот взгляд даже сквозь шум зала, сквозь грохот музыки. Сердце отдаёт бешеный ритм где-то в груди, подстраиваясь под его тембр.Кажется, Владимир что-то говорит глазами, что-то неуловимое, что он не может разобрать, но чувствует каждой клеткой.
И эта песня.
Эта чертовски кривая, рваная песня, которая словно смеётся сквозь зубы, но так и дышит чем-то тёплым.
«Ты же понимаешь?»
Когда они спускаются со сцены, первым делом — ругань. Владимир, едва переводя дыхание, подкатывается к Матвею с фирменной ухмылкой:
— Ну? Ощутил кайф?
Матвей фыркает, отмахиваясь, но уши его всё-таки краснеют.
— Ты, главное, не пялься так во время выступления, а то у нас зал начнёт вопросы задавать.
— Пусть задают, — весело парирует Владимир. — Мне-то что?
Он наклоняется чуть ближе, опасно пересекая черту личного пространства, но Матвей не отступает.
— Ты ведь моя дорогая.
Матвей смеётся, закатывая глаза.
— Ещё раз так скажешь — палочками получишь.
— Оу, ты мне угрожаешь?
Владимир хищно усмехается, но всё-таки отступает. Убирает за ухо прядь прилипших к лицу волос, ловит Матвея за запястье.
Короткое касание — как эхо от басов.
Матвей лишь пожимает плечами.
— Просто предупреждаю.
А Владимир всё смотрит и смотрит на него — с каким-то лукавым, светящимся изнутри огоньком в глазах.