В контексте темы зеркала хочется написать о художниках. Но когда я говорю «художник», обращаюсь к широкому значению этого слова.
Герман — протагонист романа Владимира Набокова «Отчаяние» (1934), имеет дело со словом. Он пишет роман от первого лица, и этот метатекст сосредоточен на теме двойничества.
Главный герой убежден, что встретил человека, который похож на него так сильно, что убив его, можно инсценировать собственную смерть. Однако вовсе не эта феноменальная «схожесть» была причиной знакомства Германа с Феликсом. Тут нечто другое: «Поодаль, около терновых кустов, лежал навзничь, раскинув ноги, с картузом на лице, человек. Я прошел было мимо, но что-то в его позе странно привлекло мое внимание, — эта подчеркнутая неподвижность, мертво раздвинутые колени, деревянность полусогнутой руки». Германа завораживает, если можно так сказать, «статуарность» Феликса, превращающая его в подобие произведения искусства. А когда обнаруживается внешнее «сходство», с ним обнаруживается и потенциал создания идеальной = неподвижной = мертвой версии самого себя:
«Ведь этот человек, особенно когда он спал, когда черты были неподвижны, являл мне мое лицо, мою маску, безупречную и чистую личину моего трупа, — я говорю «трупа» только для того, чтобы с предельной ясностью выразить мою мысль, — какую мысль? — а вот какую: у нас были тождественные черты, и в совершенном покое тождество это достигало крайней своей очевидности, — а смерть — это покой лица, художественное его совершенство; жизнь только портила мне двойника: так ветер туманит счастие Нарцисса, так входит ученик в отсутствие художника и непрошенной игрой лишних красок искажает мастером написанный портрет».
Герман теряет покой, ведь его отражение, превосходящее оригинал (возвращаемся к описанному мной ощущению собственной неполноценности в ситуации «раскола зеркала»), живет своей жизнью. Он перестает пользоваться зеркалами и узнавать себя. Идеализированный, художественный образ «двойника» вытесняет из его сознания память о собственном несовершенном лице.
Бальтасар Грасиан в «Универсальном человеке» писал, что «тот, кто себя не видит, пребывает в положении как если бы его не существовало вообще». И это именно то, что переживает Герман, не видя Феликса: «точно я и вправду присутствую только в качестве отражения, а тело мое — далеко». Двойник становится смыслом жизни главного героя. Герман должен убить Феликса — создать идеальное произведение искусства. Которое станет подтверждением того, что он великий художник.
Герману удается уговорить Феликса переодеться в свой костюм, сесть в свою машину и уехать в свое любимое место за городом, где он и убивает «двойника». Создает, как ему кажется, шедевр. Но проблема в том, что никому из нашедших труп Феликса не приходит в голову мысль об их с Германом сходстве. Потому что его нет. Однако сам Герман, будучи безумным, этого не осознает. Для него причина катастрофы — упущенная деталь (обнаруженная при перечитывании законченного романа), уничтожающая весь замысел.
«Я стоял над прахом дивного своего произведения, и мерзкий голос вопил в ухо, что меня не признавшая чернь, может быть, и права… Да, я усомнился во всем, усомнился в главном, — и понял, что весь небольшой остаток жизни будет посвящен одной лишь бесплодной борьбе с этим сомнением, и я улыбнулся улыбкой смертника и тупым, кричащим от боли карандашом быстро и твердо написал на первой странице слово «Отчаяние», — лучшего заглавия не сыскать».
А лучшую, на мой взгляд, интерпретацию этого названия дал поэт и литературный критик Глеб Струве, еще в 1936 году написавший, что «отчаяние Германа есть отчаяние сплоховавшего художника».
