мраморные утёсы
18.04.202501:20
Греки могут править миром. Александр правил. Он довёл греческую армию до далёкой Индии. Ему было больше нечего завоёвывать. Мир принадлежал ему. Но Александр умер, империя развалилась, и мы живём в чёрные времена. Свободные люди Греции пошли войной друг на друга, забыв о том, кто их истинные враги. Те, кто завидует великим достижениям греков. Александр наверно рыдает, если мёртвые умеют плакать. Я бы на его месте рыдал. Но и надеялся бы. Мир меняется, и старые времена могут вернуться. Мойры причудливо сплетают нити человеческих судеб. И может быть боги снова сделают Грецию великой. Может быть появится новый Александр. Принесёт в мир порядок, изменит мир к лучшему. Может быть.
04.04.202511:22
x x x
Мне голоса мои оставь, хватая
меня, чтоб городской не смел черты
я пересечь, где злоба дня пустая,
но песнь моя - постель Твоя простая
везде, где только пожелаешь Ты.
x x x
Большие города, где все поддельно,
животное, ребенок, тень и свет,
молчанием и шумом лгут бесцельно,
с готовностью, как лжет любой предмет.
Все то, что истинней и тяжелее,
Ты, Становленье, вкруг твердынь Твоих,
не существует здесь, хоть веселее
Твой ветер в переулках, где смелее
он свищет, но простор ему милее;
на площадях он рыщет городских,
но любит он куртины и аллеи.
Райнер Мария Рильке, «О бедности и смерти»
(Перевод В. Микушевича)
1903
Мне голоса мои оставь, хватая
меня, чтоб городской не смел черты
я пересечь, где злоба дня пустая,
но песнь моя - постель Твоя простая
везде, где только пожелаешь Ты.
x x x
Большие города, где все поддельно,
животное, ребенок, тень и свет,
молчанием и шумом лгут бесцельно,
с готовностью, как лжет любой предмет.
Все то, что истинней и тяжелее,
Ты, Становленье, вкруг твердынь Твоих,
не существует здесь, хоть веселее
Твой ветер в переулках, где смелее
он свищет, но простор ему милее;
на площадях он рыщет городских,
но любит он куртины и аллеи.
Райнер Мария Рильке, «О бедности и смерти»
(Перевод В. Микушевича)
1903
05.03.202500:18
Как тяжко мертвецу среди людей
Живым и страстным притворяться!
Но надо, надо в общество втираться,
Скрывая для карьеры лязг костей...
Живые спят. Мертвец встает из гроба,
И в банк идет, и в суд идет, в сенат...
Чем ночь белее, тем чернее злоба,
И перья торжествующе скрипят.
Мертвец весь день трудится над докладом.
Присутствие кончается. И вот —
Нашептывает он, виляя задом,
Сенатору скабрезный анекдот...
Уж вечер. Мелкий дождь зашлепал грязью
Прохожих, и дома, и прочий вздор...
А мертвеца — к другому безобразью
Скрежещущий несет таксомотор.
В зал многолюдный и многоколонный
Спешит мертвец. На нем — изящный фрак.
Его дарят улыбкой благосклонной
Хозяйка — дура и супруг — дурак.
Он изнемог от дня чиновной скуки,
Но лязг костей музыкой заглушон...
Он крепко жмет приятельские руки —
Живым, живым казаться должен он!
Лишь у колонны встретится очами
С подругою — она, как он, мертва.
За их условно-светскими речами
Ты слышишь настоящие слова:
«Усталый друг, мне странно в этом зале». —
«Усталый друг, могила холодна». —
«Уж полночь». — «Да, но вы не приглашали
На вальс NN. Она в вас влюблена…»
А там — NN уж ищет взором страстным
Его, его — с волнением в крови...
В её лице, девически прекрасном,
Бессмысленный восторг живой любви...
Он шепчет ей незначащие речи,
Пленительные для живых слова,
И смотрит он, как розовеют плечи,
Как на плечо склонилась голова...
И острый яд привычно-светской злости
С нездешней злостью расточает он...
«Как он умён! Как он в меня влюблён!»
В её ушах — нездешний, странный звон:
То кости лязгают о кости.
Александр Блок
1912
Живым и страстным притворяться!
Но надо, надо в общество втираться,
Скрывая для карьеры лязг костей...
Живые спят. Мертвец встает из гроба,
И в банк идет, и в суд идет, в сенат...
Чем ночь белее, тем чернее злоба,
И перья торжествующе скрипят.
Мертвец весь день трудится над докладом.
Присутствие кончается. И вот —
Нашептывает он, виляя задом,
Сенатору скабрезный анекдот...
Уж вечер. Мелкий дождь зашлепал грязью
Прохожих, и дома, и прочий вздор...
А мертвеца — к другому безобразью
Скрежещущий несет таксомотор.
В зал многолюдный и многоколонный
Спешит мертвец. На нем — изящный фрак.
Его дарят улыбкой благосклонной
Хозяйка — дура и супруг — дурак.
Он изнемог от дня чиновной скуки,
Но лязг костей музыкой заглушон...
Он крепко жмет приятельские руки —
Живым, живым казаться должен он!
Лишь у колонны встретится очами
С подругою — она, как он, мертва.
За их условно-светскими речами
Ты слышишь настоящие слова:
«Усталый друг, мне странно в этом зале». —
«Усталый друг, могила холодна». —
«Уж полночь». — «Да, но вы не приглашали
На вальс NN. Она в вас влюблена…»
А там — NN уж ищет взором страстным
Его, его — с волнением в крови...
В её лице, девически прекрасном,
Бессмысленный восторг живой любви...
Он шепчет ей незначащие речи,
Пленительные для живых слова,
И смотрит он, как розовеют плечи,
Как на плечо склонилась голова...
И острый яд привычно-светской злости
С нездешней злостью расточает он...
«Как он умён! Как он в меня влюблён!»
В её ушах — нездешний, странный звон:
То кости лязгают о кости.
Александр Блок
1912
07.02.202513:52
28.01.202519:35
На слезы Франции смотрите,
Мечей неправых не вострите:
Не исцелит от бед война.
Страна, сполна взята разором,
О перемирье молит скором:
Бог покарал ее сполна.
Жан Антуан де Баиф
(пер. А. Парина)
XVI AD
Мечей неправых не вострите:
Не исцелит от бед война.
Страна, сполна взята разором,
О перемирье молит скором:
Бог покарал ее сполна.
Жан Антуан де Баиф
(пер. А. Парина)
XVI AD
08.04.202521:14
Thomas More vs. Thomas Cromwell
27.03.202519:39
...Гром грянул. Ветер свистнул в тучах.
Заплакала земля в тоске глухой,
О, сколько слез, горячих и горючих!
Земля моя, скажи мне, что с тобой?
Ты часто горе видела людское,
Ты миллионы лет цвела для нас,
Но испытала ль ты хотя бы раз
Такой позор и варварство такое?
Страна моя, враги тебе грозят,
Но выше подними великой правды знамя,
Омой его земли кровавыми слезами,
И пусть его лучи пронзят,
Пусть уничтожат беспощадно
Тех варваров, тех дикарей,
Что кровь детей глотают жадно,
Кровь наших матерей…
Муса Джалиль, «Варварство»
1943
Заплакала земля в тоске глухой,
О, сколько слез, горячих и горючих!
Земля моя, скажи мне, что с тобой?
Ты часто горе видела людское,
Ты миллионы лет цвела для нас,
Но испытала ль ты хотя бы раз
Такой позор и варварство такое?
Страна моя, враги тебе грозят,
Но выше подними великой правды знамя,
Омой его земли кровавыми слезами,
И пусть его лучи пронзят,
Пусть уничтожат беспощадно
Тех варваров, тех дикарей,
Что кровь детей глотают жадно,
Кровь наших матерей…
Муса Джалиль, «Варварство»
1943
04.03.202509:36
Мне больше не страшно. Мне томно.
Я медленно в пропасть лечу
И вашей России не помню
И помнить ее не хочу.
И не отзываются дрожью
Банальной и сладкой тоски
Поля с колосящейся рожью,
Березки, дымки, огоньки...
Георгий Иванов
1956
Я медленно в пропасть лечу
И вашей России не помню
И помнить ее не хочу.
И не отзываются дрожью
Банальной и сладкой тоски
Поля с колосящейся рожью,
Березки, дымки, огоньки...
Георгий Иванов
1956
03.02.202519:54
Мир был тёмен, холоден, прозрачен,
Исподволь давно к зиме готов.
Близок к тем, кто одинок и мрачен,
Прям, суров и пробуждён от снов.
Думал он: Смиряйся, будь суровым,
Все несчастны, все молчат, все ждут,
Все смеясь работают и снова
Дремлют, книгу уронив на грудь.
Скоро будут ночи бесконечны,
Низко лампы склонятся к столу.
На крутой скамье библиотечной
Будет нищий прятаться в углу.
Станет ясно, что шутя, скрывая,
Всё ж умеем Богу боль прощать.
Жить. Молиться, двери закрывая.
В бездне книги чёрные читать.
На пустых бульварах замерзая,
Говорить о правде до рассвета.
Умирать, живых благословляя,
И писать до смерти без ответа.
Борис Поплавский
1930
Исподволь давно к зиме готов.
Близок к тем, кто одинок и мрачен,
Прям, суров и пробуждён от снов.
Думал он: Смиряйся, будь суровым,
Все несчастны, все молчат, все ждут,
Все смеясь работают и снова
Дремлют, книгу уронив на грудь.
Скоро будут ночи бесконечны,
Низко лампы склонятся к столу.
На крутой скамье библиотечной
Будет нищий прятаться в углу.
Станет ясно, что шутя, скрывая,
Всё ж умеем Богу боль прощать.
Жить. Молиться, двери закрывая.
В бездне книги чёрные читать.
На пустых бульварах замерзая,
Говорить о правде до рассвета.
Умирать, живых благословляя,
И писать до смерти без ответа.
Борис Поплавский
1930
24.01.202515:53
07.04.202513:32
Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.
Твой фасад темно-синий
я впотьмах не найду.
между выцветших линий
на асфальт упаду.
И душа, неустанно
поспешая во тьму,
промелькнет над мостами
в петроградском дыму,
и апрельская морось,
над затылком снежок,
и услышу я голос:
— До свиданья, дружок.
И увижу две жизни
далеко за рекой,
к равнодушной отчизне
прижимаясь щекой.
— словно девочки-сестры
из непрожитых лет,
выбегая на остров,
машут мальчику вслед.
Иосиф Бродский
1962
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.
Твой фасад темно-синий
я впотьмах не найду.
между выцветших линий
на асфальт упаду.
И душа, неустанно
поспешая во тьму,
промелькнет над мостами
в петроградском дыму,
и апрельская морось,
над затылком снежок,
и услышу я голос:
— До свиданья, дружок.
И увижу две жизни
далеко за рекой,
к равнодушной отчизне
прижимаясь щекой.
— словно девочки-сестры
из непрожитых лет,
выбегая на остров,
машут мальчику вслед.
Иосиф Бродский
1962
25.03.202519:32
Вздымает ветер пыль дорог,
Где гул копыт звучит, как грёза.
Барон, огня ночной пророк,
Ведёт свой сечный полк сквозь грозы.
Где храм забыт, где трон упал,
Где лики тьмы пируют молча,
Он меч к звезде высокой звал,
И конный вихрь будил средь ночи.
Встаёт Барон, и степь гудит,
Как древний хор забытых предков.
Его мечта огнём горит,
Рисуя грозный путь набегов.
Ведёт он к Солнцу строй коней,
К заре, что вспыхнет алой кровью,
Где каждый вольный сын степей
Развеет мрак былой оковы.
Но в шёпоте сухих песков
Звучит вещание безмолвий:
«Мечта твоя — лишь пыль веков,
Лишь сон, забытый небом тёмным...
Живёшь ты вечно в этом Лимбе,
И степной гром — лишь эхо грёз,
Где кони мчатся в чёрном дыме,
Теряясь в бездне мёртвых звёзд.
И ветер свищет, ворон кружит,
Всё стёрто пеплом, скрыто мглой.
Ты встаёшь, но мир всё тужит —
От кручины скорби мировой».
В Каркозе свет дрожит, как пепел,
В закатном золоте Луны.
Здесь вечный вечер в дымном небе,
Здесь тени шепчут с тишины.
Барон сидит, склонясь над чашей,
Вино в ней кровью отливал.
Он видит рать свою вчерашней,
Он слышит рёв, что не смолкал:
«Вперёд, конники! В вихре стали
Восток и Запад вновь сомкнём!
Пылают степи, ветры пали,
И мир сотрясся под конём!»
Но это — морок, сон без плоти,
Лишь в искрах памяти пожар.
В таверне призрачной, в болоте
Скрывает грязь его кинжал.
Где гул копыт звучит, как грёза.
Барон, огня ночной пророк,
Ведёт свой сечный полк сквозь грозы.
Где храм забыт, где трон упал,
Где лики тьмы пируют молча,
Он меч к звезде высокой звал,
И конный вихрь будил средь ночи.
Встаёт Барон, и степь гудит,
Как древний хор забытых предков.
Его мечта огнём горит,
Рисуя грозный путь набегов.
Ведёт он к Солнцу строй коней,
К заре, что вспыхнет алой кровью,
Где каждый вольный сын степей
Развеет мрак былой оковы.
Но в шёпоте сухих песков
Звучит вещание безмолвий:
«Мечта твоя — лишь пыль веков,
Лишь сон, забытый небом тёмным...
Живёшь ты вечно в этом Лимбе,
И степной гром — лишь эхо грёз,
Где кони мчатся в чёрном дыме,
Теряясь в бездне мёртвых звёзд.
И ветер свищет, ворон кружит,
Всё стёрто пеплом, скрыто мглой.
Ты встаёшь, но мир всё тужит —
От кручины скорби мировой».
В Каркозе свет дрожит, как пепел,
В закатном золоте Луны.
Здесь вечный вечер в дымном небе,
Здесь тени шепчут с тишины.
Барон сидит, склонясь над чашей,
Вино в ней кровью отливал.
Он видит рать свою вчерашней,
Он слышит рёв, что не смолкал:
«Вперёд, конники! В вихре стали
Восток и Запад вновь сомкнём!
Пылают степи, ветры пали,
И мир сотрясся под конём!»
Но это — морок, сон без плоти,
Лишь в искрах памяти пожар.
В таверне призрачной, в болоте
Скрывает грязь его кинжал.
21.02.202522:04
Запомним, запомним до гроба
Жестокую юность свою,
Дымящийся гребень сугроба,
Победу и гибель в бою,
Тоску безысходного гона,
Тревоги в морозных ночах,
Да блеск тускловатый погона
На хрупких, на детских плечах.
Мы отдали все, что имели,
Тебе, восемнадцатый год,
Твоей азиатской метели
Степной — за Россию — поход.
Николай Туроверов
1931
Жестокую юность свою,
Дымящийся гребень сугроба,
Победу и гибель в бою,
Тоску безысходного гона,
Тревоги в морозных ночах,
Да блеск тускловатый погона
На хрупких, на детских плечах.
Мы отдали все, что имели,
Тебе, восемнадцатый год,
Твоей азиатской метели
Степной — за Россию — поход.
Николай Туроверов
1931
31.01.202522:42
Белая лошадь бредёт без упряжки.
Белая лошадь, куда ты бредёшь?
Солнце сияет. Платки и рубашки
Треплет в саду предвесенняя дрожь…
Я, что когда-то с Россией простился
(Ночью навстречу полярной заре),
Не оглянулся, не перекрестился
И не заметил, как вдруг очутился
В этой глухой европейской дыре.
Хоть поскучать бы… Но я не скучаю.
Жизнь потерял, а покой берегу.
Письма от мёртвых друзей получаю
И, прочитав, с облегчением жгу
На голубом предвесеннем снегу.
Георгий Иванов
1954
Белая лошадь, куда ты бредёшь?
Солнце сияет. Платки и рубашки
Треплет в саду предвесенняя дрожь…
Я, что когда-то с Россией простился
(Ночью навстречу полярной заре),
Не оглянулся, не перекрестился
И не заметил, как вдруг очутился
В этой глухой европейской дыре.
Хоть поскучать бы… Но я не скучаю.
Жизнь потерял, а покой берегу.
Письма от мёртвых друзей получаю
И, прочитав, с облегчением жгу
На голубом предвесеннем снегу.
Георгий Иванов
1954
02.09.202400:06
Я постил достаточно много переводов ренессансной поэзии, которая больше всего мне нравится, но это всё в ещё большей степени никому не нужно. Люди с охотой лайкают скорее что-то околобелогвардейское, что уже стало маркером заезженной попсы. Я не виню в этом никого. Есть очевидный факт, что классическая культура не всем интересна. Под "классической" я понимаю культуру хотя бы до 20 века.
Вы могли замечать, что большинство подобных моему (уже в прошлом) каналов представляют из себя бессвязную солянку всего на свете. Этот канал не был исключением, но всё же здесь была личная отдушина, волею случая набравшая +200 подписчиков. Рост уже как год прекратился.
Вы могли замечать, что большинство подобных моему (уже в прошлом) каналов представляют из себя бессвязную солянку всего на свете. Этот канал не был исключением, но всё же здесь была личная отдушина, волею случая набравшая +200 подписчиков. Рост уже как год прекратился.
05.04.202511:19
25.03.202518:49
10.02.202523:52
Ветер истории, что несётся как
Ураган, он об стену разобьётся
Кремля, замуруя под орган.
Вождь наш сделает ухмылку,
Почешет, постучит трубой.
Мы в их холодных тёмных
Переулках, услышим будущего
Вой. Который, низкой нотой
Стучит, гремит, отправит нас
Туда, где нас свинцовой ватой
Пошлют куда-то без прикрас.
***
Ведь мы детали для проектов
Взыскательных рабочих рук.
Ради имён их на проспектах,
Мы будем стружкой на ветру.
Которому ничего не стоит
Куда-то вечно гнать труху.
Он делал это без причины?
Потакал ли божьему стиху?
Ты видишь, друг, как красной
Лентой, украшена вокруг зима?
Таких названий нет на свете,
Материалам не даются имена.
Всё останется фрагментом
Самых толстых в мире книг.
И только ради этих лихолетий
Безымянный инструмент возник.
____
Это моя первая проба пера, не судите строго.
Ураган, он об стену разобьётся
Кремля, замуруя под орган.
Вождь наш сделает ухмылку,
Почешет, постучит трубой.
Мы в их холодных тёмных
Переулках, услышим будущего
Вой. Который, низкой нотой
Стучит, гремит, отправит нас
Туда, где нас свинцовой ватой
Пошлют куда-то без прикрас.
***
Ведь мы детали для проектов
Взыскательных рабочих рук.
Ради имён их на проспектах,
Мы будем стружкой на ветру.
Которому ничего не стоит
Куда-то вечно гнать труху.
Он делал это без причины?
Потакал ли божьему стиху?
Ты видишь, друг, как красной
Лентой, украшена вокруг зима?
Таких названий нет на свете,
Материалам не даются имена.
Всё останется фрагментом
Самых толстых в мире книг.
И только ради этих лихолетий
Безымянный инструмент возник.
____
Это моя первая проба пера, не судите строго.
30.01.202513:45
Показано 1 - 19 из 19
Войдите, чтобы разблокировать больше функциональности.