Сам он сидел в полутьме. Лишь привычный ночник освещал комнату, давая тусклый свет. По комнате раздавались тихие всхлипы и шумные, рваные вдохи и выдохи вместе с хныканьем и даже, изредка, скулежем.
Он снова слишком много думал этой ночью.
Чересчур много, чтобы сдержать рвущиеся наружу слезы.
Последние события впивались в него, словно острые зубы. Космо не понимал, кто он теперь: не злодей, но также и не герой. Он, наверное, даже и не жертва.
Он молчал.
Он соучасник.
Он не послушал его.
И это грызет его изнутри.
Рулет весь трясется — не только руки, но также и ноги, вместе с остальным телом. Словно ему очень холодно, но на самом деле...
Его сердце бьётся до чертиков быстро и громко. Ему до жути страшно.
Дрожащая ладонь медленно подносит холодное лезвие к оголенным ляжкам, будто вынося приговор и запечатляя след его ночной истерики и невыносимой вины перед всеми вокруг. Он был недостаточно хорош. Он мог постараться лучше. Порез появляется быстро, а за ним еще и еще.
До момента, пока не становится слишком больно.
Космо, ошарашенный, откинул лезвие прочь, осознав что прямо сейчас из его ног буквально хлещет кровь.
Нужно что-то делать.
Что-то делать...
Он должен был делать что-то тогда, когда ещё не было слишком поздно.
Паника пробиралась незаметно, пропитывая сознание рулета, который чуть ли не свалился с кровати, пытаясь встать. Боль стала жгучей и яркой, а виски отзывались вспышками боли, словно ему по голове бьют камнем.
Пекарь с трудом достал бинты и моментально принялся заматывать в белоснежную ткань изрезаные ляжки. Касания бинтов к порезам ощущались легким дискомфортом, но это явно лучше, чем измазать всю кровать в алой крови, а потом пытаться отчитаться перед Тишей о том, что же это было...
И все же, что стало причиной на этот раз?
То, что случилось с Тудлс?
Или та вина, что грызет его изнутри?
Или может то, что он правда не может оставить Спраута позади?
Все вокруг напоминает ему о нем. О Спрауте. И это чересчур больно. Каждый момент, пролетающий в памяти, впивается глубоко в плоть, словно колючка, которую невозможно отодрать. Каждая улыбка, смех и радость, которая царила между ними. Отпускать это все было чересчур больно. Слишком сложно, чтобы сделать это всего за пару дней.
Хотя Космо не был уверен, что у него вообще хоть что нибудь получится.
Плюшевая игрушка клубники все еще лежит на его кровати. И тот подарок в виде плюшевого Космо...
Рулет пытается избегать его, скрываться и не контактировать, пытается забыть, но это слишком трудно.
Его тянет к Сидли, будто он — чертов магнит. И это вводит Космо в ступор.
Как бы он не пытался донести самому себе, что оставаться с ягодой небезопасно... Ему всеравно хотелось обратно.
А затем слезы вновь захлестывали его, выбивая всю ту небольшую щепотку уверенности...
– Зачем, зачем ты делаешь это, Спраут... Почему... Почему ты, чертов каннибал, настолько важен мне?! — пекарь закрыл руками лицо, впиваясь в кожу пальцами. Все это ощущалось каким то безумием.
И вот он вновь ложится в кровать.
Пятна крови бросаются в глаза, но он разберется с этим утром.
Космо ложится и крепко обнимает подушку, закинув на неё и ноги, словно она бы помогла ему справиться со всеми его проблемами...
Но сейчас она помогает ему уснуть. Пусть и медленно, через несколько новых волн слез, что накрывали пекаря вновь и вновь... Но он все таки уснул, измазав подушку слезами, отчего теперь она была мокрой.
Он ощущает себя до жути одиноко, несмотря на то, что вокруг него есть множество его друзей.
***
– хэээй, чувак... Это реально не круто, ты уверен что все нормально? — Конни парила около Спраута, которому вновь стало плохо.