Историко-философский ежедневник
14.02.202515:36
Друзья, готова долгожданная запись круглого стола "Что такое аналитическая философия?", который состоялся 23 января 2025 года в рамках первого заседания регулярного межсекторского семинара "Современная аналитическая философия".
Состав участников: В.В. Васильев, Д.Э. Гаспарян, Д.В. Иванов, Е.В. Логинов, А.Т. Юнусов. Модератор: М.С. Сысоев.
Для тех, у кого нет возможности смотреть видео на YouTube, мы размещаем файл напрямую в Телеграме. Качество видео тут хуже из-за ограничений самого сервиса, но на экране смартфона это смотрится не так критично.
Ссылка на YouTube: https://www.youtube.com/watch?v=qCgCdNEfbjA
Приятного просмотра!
#записи
@sector_szf
Состав участников: В.В. Васильев, Д.Э. Гаспарян, Д.В. Иванов, Е.В. Логинов, А.Т. Юнусов. Модератор: М.С. Сысоев.
Для тех, у кого нет возможности смотреть видео на YouTube, мы размещаем файл напрямую в Телеграме. Качество видео тут хуже из-за ограничений самого сервиса, но на экране смартфона это смотрится не так критично.
Ссылка на YouTube: https://www.youtube.com/watch?v=qCgCdNEfbjA
Приятного просмотра!
#записи
@sector_szf
08.02.202515:32
Друзья, объявляем очередное заседание межсекторского семинара "Современная аналитическая философия". На этот раз нас ждёт резкий вираж в довольно экзотическую для широкой публики, но весьма интересную область исследований.
На семинаре 11 февраля в 16:00 с докладом выступит Софья Коваль к.ф.н. старший преподаватель НИУ ВШЭ, раскрыв ответы на некоторые возникающие по поводу этой необычной темы вопросы. Кто такие философы права и чем они занимаются? Зачем философствовать о праве, когда оно призвано быть исключительно прикладной наукой? В чем своеобразие аналитической философии права и как она соотносится с аналитической философией? Чем правовой позитивизм отличается от философского/научного позитивизма?
Заявки на участие: https://forms.gle/NUSdJdxsUTJdv1xS6
#событие
@sector_szf
На семинаре 11 февраля в 16:00 с докладом выступит Софья Коваль к.ф.н. старший преподаватель НИУ ВШЭ, раскрыв ответы на некоторые возникающие по поводу этой необычной темы вопросы. Кто такие философы права и чем они занимаются? Зачем философствовать о праве, когда оно призвано быть исключительно прикладной наукой? В чем своеобразие аналитической философии права и как она соотносится с аналитической философией? Чем правовой позитивизм отличается от философского/научного позитивизма?
Заявки на участие: https://forms.gle/NUSdJdxsUTJdv1xS6
#событие
@sector_szf
06.02.202515:43
И все-таки еще один, последний пост про Ежегодник-2024. Нам наконец-то привезли его осязаемый рукой тираж! Если вы хотели бы приобрести этот номер (а также номера 2021, 2022 и 2023), пишите Алексею Бабанову в издательский отдел Института философии РАН (izdat@iphras.ru), там вам расскажут, как это сделать
18.01.202504:59
Следующие 70 страниц Ежегодника Евгений Логинов, демонстрируя "вкус к руинам и недостроенным зданиям", пишет обо всем, что Чарльз Пирс думал по поводу доказательств бытия Бога. Если составлять себе впечатление о Пирсе из общих курсов философии, может предстать сциентистом и чуть ли ни позитивистом. На самом же деле Шеллинга, размышлений о божественном и религиозной мистики в его мысли (по крайней мере в ее подкладке) не меньше, чем логики или математики.
О доказательствах божественного существования Пирс тоже думал, но не то, чтобы систематически. Логинов перебирает почти все опубликованные тексты и роет сквозь горы рукописного наследия, чтобы найти и упорядочить все релевантное в какую-то рамку. Общий вывод в том, что традиционными доказательствами Пирс доволен не был (иногда вполне ясно почему, а иногда, скажем так, не вполне), но по крайней мере однажды пытался предложить какую-то свою модификацию онтологического аргумента.
Бонус: внутри этой статьи о доказательствах бытия Бога у Пирса спрятана вторая статья — о том, почему Пирс мог считать, что с точки зрения Дунса Скота бытие не является "общим свойством" (стр. 177–190).
Второй бонус: рецензия Логинова на "Современный американский прагматизм" Игоря Давидовича Джохадзе в этом же номере ИФЕ (бонус ко второму бонусу: этот текст изначально пришел в редакцию под заголовком "Введение в почти мертвую философию", но рецензии у нас скучно публикуются без заголовков).
О доказательствах божественного существования Пирс тоже думал, но не то, чтобы систематически. Логинов перебирает почти все опубликованные тексты и роет сквозь горы рукописного наследия, чтобы найти и упорядочить все релевантное в какую-то рамку. Общий вывод в том, что традиционными доказательствами Пирс доволен не был (иногда вполне ясно почему, а иногда, скажем так, не вполне), но по крайней мере однажды пытался предложить какую-то свою модификацию онтологического аргумента.
Бонус: внутри этой статьи о доказательствах бытия Бога у Пирса спрятана вторая статья — о том, почему Пирс мог считать, что с точки зрения Дунса Скота бытие не является "общим свойством" (стр. 177–190).
Второй бонус: рецензия Логинова на "Современный американский прагматизм" Игоря Давидовича Джохадзе в этом же номере ИФЕ (бонус ко второму бонусу: этот текст изначально пришел в редакцию под заголовком "Введение в почти мертвую философию", но рецензии у нас скучно публикуются без заголовков).
12.01.202511:01
Далее в Ежегоднике следует небольшой методологический блок, открывающийся статьей Ольги Валерьевны Алиевой, проблематизирующей вопрос о возможности цифровых методов в истории философии. Договариваясь с Ольгой Валерьевной об этой статье, мы, признаться, думали получить скорее квалифицированную защиту Digital Humanities (DH) в нашей области от человека, которых прекрасно разбирается как в историко-философском ремесле, так и в цифре. Ну то есть чтобы не любить цифровые методы, их не зная, не нужно большой хитрости (все новое и неизвестное подозрительно уже хотя бы потому что не хотелось бы в нем разбираться); и хотелось бы дать слово стороне, которая, имея глубокую экспертизу в вопросе, могла бы выступить их адвокатом. Но вышел просчет: никакой адвокатуры не случилось, напротив, одна сплошная, так сказать, прокуратура. В истории философии как истории философии цифровые методы сколько-то плодотворно применять крайне затруднительно, уверена Алиева.
Статья от этого неожиданного (для нас, но едва ли для кого-то еще) поворота, впрочем, ничуть не становится менее интересной. Чтобы разобраться, нужны ли DH-методы в истории философии, Ольга Валерьевна предпринимает попытку установить, что вообще делает история философия и какими методами это может быть сделано. Для выяснения этого она в том числе осуществляет отдельное небольшое историко-философское исследования о представлениях о задачах и методологии истории философии, начиная с раннего XVIII века. Далее обсуждаются историко-философские интернализм и экстернализм; соотношение философии и истории философии; "дальнее чтение" и автоматический анализ дискурса; история понятий Козеллека и история идей Лавджоя; и даже согласие Златовласки с Аристотелем. Выводов много, но главный, кажется, в том, что проблемы применимости DH-методов к истории философии проистекают от того, что этими методами исследуется текст, а история философии, вопреки тому, что могло бы показаться (в особенности некоторым французским мэтрам), исследует не текст, а что-то, что располагается по ту его сторону.
Статья от этого неожиданного (для нас, но едва ли для кого-то еще) поворота, впрочем, ничуть не становится менее интересной. Чтобы разобраться, нужны ли DH-методы в истории философии, Ольга Валерьевна предпринимает попытку установить, что вообще делает история философия и какими методами это может быть сделано. Для выяснения этого она в том числе осуществляет отдельное небольшое историко-философское исследования о представлениях о задачах и методологии истории философии, начиная с раннего XVIII века. Далее обсуждаются историко-философские интернализм и экстернализм; соотношение философии и истории философии; "дальнее чтение" и автоматический анализ дискурса; история понятий Козеллека и история идей Лавджоя; и даже согласие Златовласки с Аристотелем. Выводов много, но главный, кажется, в том, что проблемы применимости DH-методов к истории философии проистекают от того, что этими методами исследуется текст, а история философии, вопреки тому, что могло бы показаться (в особенности некоторым французским мэтрам), исследует не текст, а что-то, что располагается по ту его сторону.
04.01.202513:29
Далее в Ежегоднике следует безо всякого умысла редакции вдруг становящаяся постоянной рубрика "медиевисты ИФ РАН критикуют постмодернистские интерпретации схоластики". В прошлом выпуске Галина Владимировна Вдовина чехвостила Джона Мильбанка, а в этом — Алексей Валентинович Апполонов громит Алистера МакГрата. МакГрат, современный британский теолог, пытается перетянуть на свою сторону Фому Аквинского, отстаивая тезис о том, что "пять путей" последнего — это не доказательства существования Бога в традиционном смысле, но нечто вроде демонстрации когерентности христианской картины мира. Апполонов на материале текстов Фомы показывает, что со стороны МакГрата это wishful thinking: ему, вероятно, очень хочется, чтобы оно было так — поскольку это давало бы хорошую возможность закрыться от традиционной и весьма убедительной критики этих аргументов, — но вот только все указывает, что Фома к "пяти путям" относится именно как к доказательствам.
14.02.202515:36
А вот припозднившаяся запись стола, где люди вместе думали, что такое аналитическая философия. То ли просто классическая философия в новых одеждах, то ли натуралистическая программа в отличие от трансценденталистской, то ли линия исторической и интеллектуальной преемственности, то ли тип исследовательской нормативной ориентации, то ли нет ее вовсе, вашей аналитической философии. Где-то под конец Вадим Валерьевич Васильев рассказывает, как Бибихин пришел в ужас от мысли о том, что его перевод "Бытия и времени" "гладкий".
08.02.202515:32
На заметку составляющим планы на следующую неделю: во вторник 11 февраля Софья Коваль будет в Институте философии в рамках семинара об аналитической философии рассказывать об аналитической философии права. Если вы ничего не знаете об аналитической философии права, но вам интересно, приходите все равно: рассказ рассчитан в т.ч. на тех, кто не знает, но кому интересно.
Софья Викторовна недавно выпустила на сей счет книжку, которая основана на ее диссертации (с последней в отличие от первой можно ознакомиться онлайн). Если читать нет времени, но что-то узнать хочется, то можно послушать вот этот подкаст. А если и подкаст слушать нет сил, то можете подписаться на канал Софьи Викторовны, где то же самое (и многое другое) излагается (в основном) языком мемов.
Софья Викторовна недавно выпустила на сей счет книжку, которая основана на ее диссертации (с последней в отличие от первой можно ознакомиться онлайн). Если читать нет времени, но что-то узнать хочется, то можно послушать вот этот подкаст. А если и подкаст слушать нет сил, то можете подписаться на канал Софьи Викторовны, где то же самое (и многое другое) излагается (в основном) языком мемов.
04.02.202516:14
Телеграм прирастает друзьями: коллеги из сектора этажом ниже сделали свой канал. Подписывайтесь!
18.01.202504:59
Раздел "Исследования" Ежегодника-2024 открывается статьей Артёма Юнусова о "знании в собственном смысле" Аристотеля. Сюжет, вокруг которого вращается повествование этого текста, в том, что в конце 70-х Майлз Бёрнит придумал, что ἐπιστήμη "Второй аналитики" Аристотеля надо понимать не как "знание", а как "понимание". Большой популярности эта позиция не приобрела, но и основательно опровергнута также не была, и до сих пор периодически всплывает в литературе. Подробная критика этой попытки объяснить ἐπιστήμη как "понимание" составляет собой канву статьи Юнусова.
Но на самом деле куда в большей степени, чем просто ученая критика ученой позиции, это статья о том, что, собственно, такое ἐπιστήμη Аристотеля и как именно Аристотель на самом базовом, интуитивном уровне представляет себе "знание в собственном смысле" — центральное понятие его эпистемологии. Что в его представлении о знании похоже на наше, а что отличается? И откуда проистекают эти различия? Плюс — как мы вообще должны решать споры о том, как правильно соотносить некоторый термин древней философии с каким-то из современных понятий, когда такие споры возникают? Ну и немного о вопросе прогресса в философии под самый занавес статьи
Но на самом деле куда в большей степени, чем просто ученая критика ученой позиции, это статья о том, что, собственно, такое ἐπιστήμη Аристотеля и как именно Аристотель на самом базовом, интуитивном уровне представляет себе "знание в собственном смысле" — центральное понятие его эпистемологии. Что в его представлении о знании похоже на наше, а что отличается? И откуда проистекают эти различия? Плюс — как мы вообще должны решать споры о том, как правильно соотносить некоторый термин древней философии с каким-то из современных понятий, когда такие споры возникают? Ну и немного о вопросе прогресса в философии под самый занавес статьи
10.01.202512:00
Венчает раздел «Исследования» статья нашего коллеги Алексея Павлова «Мистерианство на границе философии сознания и когнитивных наук: обзор новых аргументов pro et contra». Те, кто интересуется философией сознания, могли думать, что мистерианство (подход, объявляющий проблему связи сознания и мозга неразрешимой), в дискуссиях последних лет отошло на второй план, однако Алексей показывает, что это не так, и что мистерианскую методологию сейчас пытаются использовать даже в когнитивных науках.
Статья делится на две части. Первая отведена под рассмотрение свежей критики мистерианства от Майкла Влерика и Мартина Боудри. По мнению философов, Макгинн, автор и амбассадор этой концепции, упрощённо понимает состояние когнитивной замкнутости. Создаётся впечатление, что оно подобно стене или заслонке, отделяющей нас от разного рода непостижимостей. Ввиду этого Влерик и Боудри предлагают различить репрезентационную замкнутость и замкнутость воображения. Первая, считают они, имеет место тогда, когда у нас нет репрезентационного доступа к какой-то вещи. Гипотетически такая вещь могла бы быть постижима для других существ с другими когнитивными способностями, но она непостижима для нас из-за того, что человеческий ум не способен сформировать надлежащую о ней репрезентацию. В свою очередь, замкнутость воображения имеет место тогда, когда репрезентационный доступ к вещи есть, но она невообразима.
Также здесь идёт речь и о других предлагаемых Влериком и Боудри дополнениях к мистерианству (репрезентационная доступность теории для научного коллектива, метафорическое описание связи сознания и тела), способных, по их соображениям, приблизить нас к разгадке тайны сознания.
Вторая часть статьи посвящена попытке Марко Факчина использовать мистерианство для решения проблемы признака когнитивности, которую сегодня многие исследователи считают чуть ли не главной методологической проблемой когнитивных наук. Если совсем просто, проблема признака когнитивности – это проблема установления критерия того, чтó считать или не считать обладающим когнитивными процессами. Составной частью решения этой проблемы является ответ на вопрос о том, что вообще мы понимаем под словом «познание». Спойлерить о том, что из этой затеи вышло, и стал ли Факчин мистерианцем, не будем: надо ведь сохранить интригу и побудить вас ознакомиться со статьёй лично.
Статья делится на две части. Первая отведена под рассмотрение свежей критики мистерианства от Майкла Влерика и Мартина Боудри. По мнению философов, Макгинн, автор и амбассадор этой концепции, упрощённо понимает состояние когнитивной замкнутости. Создаётся впечатление, что оно подобно стене или заслонке, отделяющей нас от разного рода непостижимостей. Ввиду этого Влерик и Боудри предлагают различить репрезентационную замкнутость и замкнутость воображения. Первая, считают они, имеет место тогда, когда у нас нет репрезентационного доступа к какой-то вещи. Гипотетически такая вещь могла бы быть постижима для других существ с другими когнитивными способностями, но она непостижима для нас из-за того, что человеческий ум не способен сформировать надлежащую о ней репрезентацию. В свою очередь, замкнутость воображения имеет место тогда, когда репрезентационный доступ к вещи есть, но она невообразима.
Также здесь идёт речь и о других предлагаемых Влериком и Боудри дополнениях к мистерианству (репрезентационная доступность теории для научного коллектива, метафорическое описание связи сознания и тела), способных, по их соображениям, приблизить нас к разгадке тайны сознания.
Вторая часть статьи посвящена попытке Марко Факчина использовать мистерианство для решения проблемы признака когнитивности, которую сегодня многие исследователи считают чуть ли не главной методологической проблемой когнитивных наук. Если совсем просто, проблема признака когнитивности – это проблема установления критерия того, чтó считать или не считать обладающим когнитивными процессами. Составной частью решения этой проблемы является ответ на вопрос о том, что вообще мы понимаем под словом «познание». Спойлерить о том, что из этой затеи вышло, и стал ли Факчин мистерианцем, не будем: надо ведь сохранить интригу и побудить вас ознакомиться со статьёй лично.
02.01.202514:07
Ретроспектива Рыскльдиевой довольно подробна, но к перечисленным ей трудам Соловьёва мы позволим себе добавить статьи Эриха Юрьевича в Ежегоднике.
ИФЕ-98: Экзистенциальная сотериология Мераба Мамардашвили (единственная работа Соловьёва о Мамардашвили, которого тот хорошо знал; впрочем интересные сведения о последнем рассыпаны также во множестве статей, интервью и автобиографических работ Соловьева);
ИФЕ-2011: «Не дай мне Бог сойти с ума…» (максима самосохранения разума в антропологии Канта) (реакция на трактовку кантовской антропологии Елены Вячеславовны Ознобкиной; вот в этой статье, кстати говоря, тоже немало Мамардашвили);
ИФЕ-2022: Пиама Гайденко и философы-шестидесятники (анализ Пиамы Гайденко как религозного философа в связи с ее статьей "Апокалиптика, хилиазм и эллинская философия");
и, наконец, наверное, самая интересная из всех,
ИФЕ-2004: И. Кант: этический ответ на вызов эпохи секуляризации. Это часть более широко проекта Соловьёва по исследованию соотношения морали и права у Канта, в основном представленного в его двух последних книгах: "И. Кант: взаимодополнительность морали и права" и "Категорический императив нравственности и права". Об этой статье трудно рассказать, но можно попробовать заманить читателя цитатой и идеей:
(Из бунта против этой "регулярной морально-полицейской опеки", с одной стороны, и "эвдемонистически-утилитарного образа мысли", который подобная абсолютистская политическая культура активно эксплуатировала, и рождается, по мысли Соловьёва, этика Канта.)
ИФЕ-98: Экзистенциальная сотериология Мераба Мамардашвили (единственная работа Соловьёва о Мамардашвили, которого тот хорошо знал; впрочем интересные сведения о последнем рассыпаны также во множестве статей, интервью и автобиографических работ Соловьева);
ИФЕ-2011: «Не дай мне Бог сойти с ума…» (максима самосохранения разума в антропологии Канта) (реакция на трактовку кантовской антропологии Елены Вячеславовны Ознобкиной; вот в этой статье, кстати говоря, тоже немало Мамардашвили);
ИФЕ-2022: Пиама Гайденко и философы-шестидесятники (анализ Пиамы Гайденко как религозного философа в связи с ее статьей "Апокалиптика, хилиазм и эллинская философия");
и, наконец, наверное, самая интересная из всех,
ИФЕ-2004: И. Кант: этический ответ на вызов эпохи секуляризации. Это часть более широко проекта Соловьёва по исследованию соотношения морали и права у Канта, в основном представленного в его двух последних книгах: "И. Кант: взаимодополнительность морали и права" и "Категорический императив нравственности и права". Об этой статье трудно рассказать, но можно попробовать заманить читателя цитатой и идеей:
Совершенно фарсовый характер эта практика приняла на родине Канта. Уголовные кодексы немцких княжеств напоминали одновременно и катехизис, и полицейский устав, и наставление по домоводству. Даже "Всеобщий свод прусский законов" (Allgemeines Preussisches Landsrecht), вступивший в силу во время французской революции и отмеченный печатью просветительских идей, включал в себя сотни мелочных регламентаций. Здесь, например, предписывалось, чтобы мать непременно сама кормила своего ребенка, а отец определял продолжительность кормления новорожденного. Не менее, чем в ста параграфах формулировались запреты и дозволения, касающиеся внебрачного сожительства. Вытравливание плода предотвращалось двадцатью семью параграфами, один из которых гласил: "Всякая особа женского пола [...] должна внимательно следить за своими телесными качествами и регулярно повторяющимися необычными состояниями". Строго расписывались правила добропорядочного переезда из города в город, и даже сооружение громоотвода в собственном доме требовало специального разрешения полицейских властей.
Все это было не просто комично, не просто оскорбительно для мало-мальски развитого человека. Нормативная эклектика, соединенная с единообразной безжалостностью угроз, постепенно вела к тому, что действительно безусловны требования, типа "не убий", "не воруй", "не лги", делались для человека не более священными, чем, скажем, новый налог на соль.
(Из бунта против этой "регулярной морально-полицейской опеки", с одной стороны, и "эвдемонистически-утилитарного образа мысли", который подобная абсолютистская политическая культура активно эксплуатировала, и рождается, по мысли Соловьёва, этика Канта.)
13.02.202516:05
Пока Фома трудился в Италии и Париже над своей "Суммой теологии" (в которой и разбирается добродетель религии), в далеком северном Оксфорде комментировал на своих лекциях "Физику" Аристотеля Ричард Руф (на самом деле лет за 15 до того, как Фома взялся за "Сумму", но для наших композиционных целей такого соседства достаточно). Руфу и понятию "континуума" (непрерывного, τὸ συνεχής) в его комментариях на "Физику" посвящена статья нашей коллеги Арины Симонян. Руф замечает, что Аристотель в разных местах дает несколько разных определений понятия континуума и резонно решает разобраться, какое же из них следует считать подлинным: в конце концов, у Аристотеля не может быть несколько определений одной вещи; определение — это точное указание на сущность вещи, а сущность у каждой вещи только одна (Руфа легко понять: мы как-то тоже провели полсеминара, пытаясь разобраться в разных определениях τὸ συνεχής у Аристотеля). Это ведет Руфа (а за ним и собирающую его мысли по этому поводу в разных местах воедино Симонян) к традиционно схоластическому скрупулезному препарированию всех определений и реконструкции их связей и импликаций в аристотелианской системе мысли. Наиболее любопытен даже не сам вывод, к которому он приходит (подлинное определение континуума — "делимое до бесконечности"), а то, как в его рассуждении и мотивировке его выводов отражаются теории Оксфордской школы (в частности Роберта Гросетеста). Ну и в целом до сих пор на русском о Руфе ничего не было, а теперь вот есть.
07.02.202518:36
Прекрасное завершение недели: "Историко-философский ежегодник" вошел в Scopus!
(В самой базе данных нас пока нет, но Elsevier прислали нам письмо, что наша заявка одобрена, так что должны появиться скоро).
Спасибо всем причастным: старшим коллегам, которые сохранили издание журнала сквозь тяжелые времена, Институту философии РАН, который продолжал нас издавать все это время, но прежде всего — нашим авторам, которые продолжали присылать нам статьи, несмотря на то, что мы не были даже в ВАК.
ИФЕ всегда был прекрасным журналом; надеемся, индексация в Скопусе и сопутствующие этому преимущества помогут сделать его еще чуть лучше.
(В самой базе данных нас пока нет, но Elsevier прислали нам письмо, что наша заявка одобрена, так что должны появиться скоро).
Спасибо всем причастным: старшим коллегам, которые сохранили издание журнала сквозь тяжелые времена, Институту философии РАН, который продолжал нас издавать все это время, но прежде всего — нашим авторам, которые продолжали присылать нам статьи, несмотря на то, что мы не были даже в ВАК.
ИФЕ всегда был прекрасным журналом; надеемся, индексация в Скопусе и сопутствующие этому преимущества помогут сделать его еще чуть лучше.
04.02.202514:34
Разобравшись с Ежегодником (блок рецензий мы, пожалуй, обозревать не будем, но, конечно, рекомендуем заглянуть и туда: много интересного), возвращаемся к публикациям сотрудников и друзей. Еще в конце прошедшего года вышли две статьи Анастасии Повечеровой о влиянии этики Христиана Августа Крузия на моральную философию Канта (раз, два).
Крузий (1715–1775) был философом и теологом, учившимся у А.Ф. Хоффмана (эклектик и последователь Хр. Томазия) и А. Рюдигера (критик Вольфа и также сторонник Томазия). Вопрос, о котором спорят в кантоведении еще с конца XIX века — насколько его этика повлияла на Канта. Начало карьеры Канта пришлось как раз на время публикации основных трудов Крузия, и Кант, который в докритический период был "эклектическим антивольфианцем", точно о нем знал (он периодически ссылается на него). Однако у нас на руках нет достоверных документальных данных, позволяющих с уверенностью заключить о том, что он читал основной этический трактат Крузия, «Руководство к разумной жизни». Сравнение этических систем двух философов, впрочем, показывает явное сходство даже в терминологическом отношении. Уважение к закону как единственно правильная моральная мотивация; отрицание моральности поступков, совершенных из склонности; разум как единственный источник принципов практической философии; добродетельное намерение как форма поступка в отличие от его материи (список неполный) — все эти особенности этики Крузия мы уже где-то видели. (А вот характерного кантианского отделения счастья от моральности у Крузия пока нет.)
Крузий (1715–1775) был философом и теологом, учившимся у А.Ф. Хоффмана (эклектик и последователь Хр. Томазия) и А. Рюдигера (критик Вольфа и также сторонник Томазия). Вопрос, о котором спорят в кантоведении еще с конца XIX века — насколько его этика повлияла на Канта. Начало карьеры Канта пришлось как раз на время публикации основных трудов Крузия, и Кант, который в докритический период был "эклектическим антивольфианцем", точно о нем знал (он периодически ссылается на него). Однако у нас на руках нет достоверных документальных данных, позволяющих с уверенностью заключить о том, что он читал основной этический трактат Крузия, «Руководство к разумной жизни». Сравнение этических систем двух философов, впрочем, показывает явное сходство даже в терминологическом отношении. Уважение к закону как единственно правильная моральная мотивация; отрицание моральности поступков, совершенных из склонности; разум как единственный источник принципов практической философии; добродетельное намерение как форма поступка в отличие от его материи (список неполный) — все эти особенности этики Крузия мы уже где-то видели. (А вот характерного кантианского отделения счастья от моральности у Крузия пока нет.)
16.01.202516:58
Через неделю (некоторые) аналитические философы Москвы соберутся решать, кем они были все это время; будет и кое-кто из нас. Должно быть интересно, приходите.
08.01.202511:21
Исследования Ежегодника-2024 продолжаются статьей Ксении Владимировны Ворожихиной о Владимире Забугине — русском историке культуры и религиозном мыслителе начала XX века, который, рано уехав в Италию и перейдя в католицизм, пытался на двух языках объяснить Запад и Восток друг другу и способствовать примирению и объединению христианских церквей. Как и работа Кротова выше, эта статья скорее обзорная. О Забугине в отличие от Вашро на русском языке с недавних пор уже кое-что есть (статья; конференция; перевод кусочка книги; перевод целой книги), поэтому при всей обзорности у статьи есть фокус: на идеях религиозного западничества и филокатоличества. Ворожихина вписывает Забугина прежде всего в контекст этой, как можно понять из самой же статьи, несколько разнородной линии русской мысли (филокатолики согласны, что надо мирить церкви друг с другом, но из-за разногласий о том, как именно, порой готовы ссориться между собой), самым видным представителем которой является Владимир Соловьёв. Поэтому в фокус статьи попадают именно те сюжеты и идеи Забугина, которые связаны с экуменическим усилием и мыслями о социальных изменениях в российском обществе, которые он связывал с его религиозным переустройством: работа в журнале "Roma e l'Oriente"; книга о русской революции "Безумный исполин", написанная по следам поездки в Россию в разгар Революции; и (кратко) полемика с религиозными идеями Достоевского.
02.01.202514:06
А теперь опять Ежегодник-2024, но уже в подробностях.
Том открывается юбилейной статьей Лоры Турарбековны Рыскельдиевой к 90-летию Эриха Юрьевича Соловьёва: "Э.Ю. Соловьёв как историк философии: наследие и проект". У нас в секторе говорят, что название Кантовского конгресса 2004 года, "Иммануил Кант: наследие и проект" (см.) предложил когда-то именно Соловьёв, ум которого вообще богат меткими формулировками; теперь ему это отозвалось вот такой лестной параллелью (трудно сказать, имела ли в виду Лора Турарбековна именно кантовский конгресс (за истекшие 20 лет эта формулировка успела проникнуть в название и нашего секторского семинара и в названия книг и статьей и еще много куда), и если имела, то знала ли она, что Эрих Юрьевич является автором этого лозунга). Как бы то ни было, Рыскельдиева дает ретроспективу творчества Соловьёва, на протяжении всей его карьеры работающего в жанре, который он сам же окрестил "историко-философской публицистикой". Публицистичность здесь означает, с одной стороны, занимательность и приятность чтения (у Соловьёва великолепный стиль и слог, о котором у современных студентов, всего скорее слышавших об Эрихе Юрьевиче прежде всего в связи со знаменитой "Статьей трех авторов" (поскольку ее иногда еще включают в программу чтения на философском факультете), грозит создаться совершено превратное представление: из "трех" ее писал все-таки больше всего Мамардашвили, и стиль у нее – явно его), а с другой – установку на гражданственность и обсуждение современных проблем общества через призму истории философии.
Том открывается юбилейной статьей Лоры Турарбековны Рыскельдиевой к 90-летию Эриха Юрьевича Соловьёва: "Э.Ю. Соловьёв как историк философии: наследие и проект". У нас в секторе говорят, что название Кантовского конгресса 2004 года, "Иммануил Кант: наследие и проект" (см.) предложил когда-то именно Соловьёв, ум которого вообще богат меткими формулировками; теперь ему это отозвалось вот такой лестной параллелью (трудно сказать, имела ли в виду Лора Турарбековна именно кантовский конгресс (за истекшие 20 лет эта формулировка успела проникнуть в название и нашего секторского семинара и в названия книг и статьей и еще много куда), и если имела, то знала ли она, что Эрих Юрьевич является автором этого лозунга). Как бы то ни было, Рыскельдиева дает ретроспективу творчества Соловьёва, на протяжении всей его карьеры работающего в жанре, который он сам же окрестил "историко-философской публицистикой". Публицистичность здесь означает, с одной стороны, занимательность и приятность чтения (у Соловьёва великолепный стиль и слог, о котором у современных студентов, всего скорее слышавших об Эрихе Юрьевиче прежде всего в связи со знаменитой "Статьей трех авторов" (поскольку ее иногда еще включают в программу чтения на философском факультете), грозит создаться совершено превратное представление: из "трех" ее писал все-таки больше всего Мамардашвили, и стиль у нее – явно его), а с другой – установку на гражданственность и обсуждение современных проблем общества через призму истории философии.
10.02.202516:01
В пейзаж между Крузием с его этикой, основанной на послушании установлениям Бога, и Аристотелем, занятым выяснением того, как нам снится снящееся нам, вполне гармонично вписывается Фома Аквинский, рассуждающий о "добродетели религии" из свежей статьи нашего коллеги Алексея Валентиновича Апполонова.
Статья очень любопытна для историка этики. Термин "религия" (religio), она же "латрия" (latria, калька греческого λατρεία, "служение, почитание, культ"), у Фомы используется не для обозначения какого-то социального, психологического или сверхъестественного феномена; под ним понимается специфический тип добродетели, связанный с морально правильным отношением к Богу. (Это в целом скорее мертвое в наше время значение "религии" дожило по крайней мере до начала XX века; на первых двух страницах статьи можно найти занимательный историографический экскурс в такое употребление этого термина).
(Некоторые авторы используют факт такого употребления термина "религия" для обоснования тезиса о том, что до Нового времени никакой религии в современном смысле не было, а было что-то другое. Традиционной для себя полемике с такого рода авторами (книга, статья (точнее дискуссия с Дмитрием Узланером по поводу означенной книги), статья, список можно продолжать) Апполонов также уделяет несколько страниц.)
Поскольку религия — это добродетель, обращенная на кого-то (на Бога), то в системе добродетелей Аристотеля, на основе которой Фома строит свою этику, она должна считаться частью справедливости (единственной из аристотелевских добродетелей, обращенной ad alterum, на кого-то другого, а не на самого обладателя добродетели). У самого Аристотеля в "Этиках", впрочем, такой добродетели нет, и источником Фомы (хотя, конечно, вряд ли непосредственным) в плане религии-добродетели является, видимо, Цицерон. Дело осложняется тем, что помимо естественных добродетелей Аристотеля, Фома вводит сверхъестественные христианские добродетели (веры, надежды и любви), и религия, будучи связана с почитанием божества, должна иметь отношение именно к последним. Здесь у Фомы возникает конфликт, удовлетворительное решение которого, видимо, невозможно. Будучи последовательным, он должен был бы в духе Цицерона сказать, что религия является естественной добродетелью — правильной склонностью почитать божественное в самом широком смысле. В противном случае среди шести его видов справедливости она оказывается единственной сверхъестественной добродетелью, что заставляет серьезно усомниться, что она вообще может принадлежать к тому же роду, что и остальные пять видов. Но это значило бы, что добродетель религии возможна и для нехристиан, а этого Фома допустить не может. Как и во многих других случаях, христианские мотивы вмешиваются и вносят сумятицу в тщательно выстроенную Фомой философскую конструкцию в последний момент. Время "естественной религии" еще не пришло.
Статья очень любопытна для историка этики. Термин "религия" (religio), она же "латрия" (latria, калька греческого λατρεία, "служение, почитание, культ"), у Фомы используется не для обозначения какого-то социального, психологического или сверхъестественного феномена; под ним понимается специфический тип добродетели, связанный с морально правильным отношением к Богу. (Это в целом скорее мертвое в наше время значение "религии" дожило по крайней мере до начала XX века; на первых двух страницах статьи можно найти занимательный историографический экскурс в такое употребление этого термина).
(Некоторые авторы используют факт такого употребления термина "религия" для обоснования тезиса о том, что до Нового времени никакой религии в современном смысле не было, а было что-то другое. Традиционной для себя полемике с такого рода авторами (книга, статья (точнее дискуссия с Дмитрием Узланером по поводу означенной книги), статья, список можно продолжать) Апполонов также уделяет несколько страниц.)
Поскольку религия — это добродетель, обращенная на кого-то (на Бога), то в системе добродетелей Аристотеля, на основе которой Фома строит свою этику, она должна считаться частью справедливости (единственной из аристотелевских добродетелей, обращенной ad alterum, на кого-то другого, а не на самого обладателя добродетели). У самого Аристотеля в "Этиках", впрочем, такой добродетели нет, и источником Фомы (хотя, конечно, вряд ли непосредственным) в плане религии-добродетели является, видимо, Цицерон. Дело осложняется тем, что помимо естественных добродетелей Аристотеля, Фома вводит сверхъестественные христианские добродетели (веры, надежды и любви), и религия, будучи связана с почитанием божества, должна иметь отношение именно к последним. Здесь у Фомы возникает конфликт, удовлетворительное решение которого, видимо, невозможно. Будучи последовательным, он должен был бы в духе Цицерона сказать, что религия является естественной добродетелью — правильной склонностью почитать божественное в самом широком смысле. В противном случае среди шести его видов справедливости она оказывается единственной сверхъестественной добродетелью, что заставляет серьезно усомниться, что она вообще может принадлежать к тому же роду, что и остальные пять видов. Но это значило бы, что добродетель религии возможна и для нехристиан, а этого Фома допустить не может. Как и во многих других случаях, христианские мотивы вмешиваются и вносят сумятицу в тщательно выстроенную Фомой философскую конструкцию в последний момент. Время "естественной религии" еще не пришло.
07.02.202509:30
Тем временем Светлана Викторовна Месяц продолжает работу над Parva naturalia Аристотеля. В последних "Платоновских исследованиях" вышел ее комментированный перевод трактата "О сновидениях" (De insomniis). De insomniis — трактат, который стоит в Parva naturalia между "О сне и бодрствовании" (его Светлана Викторовна тоже перевела не так давно) и "О предсказаниях во сне" (его уже 15 лет назад перевела Мария Анатольевна Солопова; а вот ее же статья в ИФЕ-2011, фактически, служащая введением и комментарием к этому трактату). В De insomniis Аристотель обсуждает, собственно природу сновидений — как они возникают, чем отличаются от возникающих в сознании наяву образов, как связаны со способностями ощущения, мышления и суждения и т.п. Это один из тех трактатов Аристотеля, которые полны не только интересных теоретических обобщений, но и тонких эмпирических наблюдений (Аристотель описывает здесь сразу несколько зрительных и тактильных иллюзий, в т.ч. знаменитую "иллюзию Аристотеля"). И вместе с тем здесь фигурирует большой кусок, в котором принимается за чистую монету и обсуждается распространенное в Греции суеверие о том, что если женщина во время месячных посмотрится в зеркало, то оно становится красным — и сам факт доверия этой легко опровергаемой выдумке, и способ ее обсуждения настолько удивительны, что многие исследователи просто считают это поздней вставкой.
Переводы Светланы Викторовны — это, пожалуй, лучший Аристотель на русском языке на сегодня; этот к тому же сопровожден весьма информативным развернутым комментарием. Все это будет интересно не только тем, кто интересуется, собственно, Аристотелем, но и тем, кому интересны античные теории сознания и восприятия в целом.
P.S. Другое приятное обстоятельство: с публикацией этого трактата Светлана Викторовна Месяц и Мария Анатольевна Солопова наконец закончили задуманный ими перевод всех текстов корпуса Parva naturalia. Ясно, что старые переводы по прошествии лет нужно будет отредактировать и снабдить более густым комментарием, но потенциально это означает, что единого издания "Малых естественнонаучных трактатов" под одним переплетом можно ждать в (относительно) ближайшее время.
Переводы Светланы Викторовны — это, пожалуй, лучший Аристотель на русском языке на сегодня; этот к тому же сопровожден весьма информативным развернутым комментарием. Все это будет интересно не только тем, кто интересуется, собственно, Аристотелем, но и тем, кому интересны античные теории сознания и восприятия в целом.
P.S. Другое приятное обстоятельство: с публикацией этого трактата Светлана Викторовна Месяц и Мария Анатольевна Солопова наконец закончили задуманный ими перевод всех текстов корпуса Parva naturalia. Ясно, что старые переводы по прошествии лет нужно будет отредактировать и снабдить более густым комментарием, но потенциально это означает, что единого издания "Малых естественнонаучных трактатов" под одним переплетом можно ждать в (относительно) ближайшее время.
18.01.202504:59
Вернемся к Ежегоднику. Раздел переводов открывается второй частью перевода фрагмента «Таттва-санграхи» Шантаракшиты с комментарием Камалашилы «Панджика», сделанного Львом Игоревичем Титлиным. Первая часть с подробным введением (в этот раз введение тоже есть, но весьма краткое) была опубликована в прошлом номере ИФЕ.
Несведующему читателю, возможно, будет непросто разобраться в череде родительных падежей в заголовке, поэтому: Шантаракшита — буддийский философ VIII века н.э.; «Таттва-санграха» — один из его текстов, носящий характер своеобразной энциклопедии споров в индийской философии. Камалашила (тоже VIII век) — ученик и последователь Шантаракшиты (о жизни обоих можно прочитать другую статью Титлина; см. также книгу Виктории Георгиевны Лысенко и Наталии Алексеевны Канаевой об их эпистемологии); «Панджика» — название его весьма подробного ученого комментария к «Таттва-санграхе». В данном случае текст самого Шантаракшиты и текст комментария к нему Камалашилы публикуются вместе (как это вообще обычно делается).
Переведенный фрагмент из «Таттва-санграха» посвящен полемике с мимансаками — приверженцами ортодоксального индуизма, кладущими в основу своего учения представление о принципиальной важности ритуалов и беспрекословном авторитете Вед — в вопросе об атмане, или субъекте (душе, личности). Мимансаки считают атман вечным и неуничтожимым почти что в ключе новоевропейского субстанциализма (нечто близкое к душе). Буддисты, напротив, считают его преходящим и изменчивым (вроде эмпирического субъекта). У обоих для этого есть помимо философских есть вероучительные основания, но в рамках дискуссии, которую разворачивает перед нами Шантаракшита, стороны (что естественно) прибегают почти исключительно к доводам, а не к догматам. Для интересующихся восточной философией этот текст, пожалуй, в рекомендации не нуждается, а далеким от нее людям может быть, как минимум, интересно посмотреть, какие доводы считались весомыми при обсуждении вопроса о природе Я в обширной и разрабатываемой на протяжении многих веков неевропейской традиции.
Несведующему читателю, возможно, будет непросто разобраться в череде родительных падежей в заголовке, поэтому: Шантаракшита — буддийский философ VIII века н.э.; «Таттва-санграха» — один из его текстов, носящий характер своеобразной энциклопедии споров в индийской философии. Камалашила (тоже VIII век) — ученик и последователь Шантаракшиты (о жизни обоих можно прочитать другую статью Титлина; см. также книгу Виктории Георгиевны Лысенко и Наталии Алексеевны Канаевой об их эпистемологии); «Панджика» — название его весьма подробного ученого комментария к «Таттва-санграхе». В данном случае текст самого Шантаракшиты и текст комментария к нему Камалашилы публикуются вместе (как это вообще обычно делается).
Переведенный фрагмент из «Таттва-санграха» посвящен полемике с мимансаками — приверженцами ортодоксального индуизма, кладущими в основу своего учения представление о принципиальной важности ритуалов и беспрекословном авторитете Вед — в вопросе об атмане, или субъекте (душе, личности). Мимансаки считают атман вечным и неуничтожимым почти что в ключе новоевропейского субстанциализма (нечто близкое к душе). Буддисты, напротив, считают его преходящим и изменчивым (вроде эмпирического субъекта). У обоих для этого есть помимо философских есть вероучительные основания, но в рамках дискуссии, которую разворачивает перед нами Шантаракшита, стороны (что естественно) прибегают почти исключительно к доводам, а не к догматам. Для интересующихся восточной философией этот текст, пожалуй, в рекомендации не нуждается, а далеким от нее людям может быть, как минимум, интересно посмотреть, какие доводы считались весомыми при обсуждении вопроса о природе Я в обширной и разрабатываемой на протяжении многих веков неевропейской традиции.
14.01.202510:03
Блок методологии продолжается статьей Марины Николаевны Вольф об аналитической истории философии.
Об аналитической философии есть представление, что она, как минимум, аисторична, а вероятнее даже враждебно настроена к истории философии, считая ее чем-то не нужным в отыскании актуальной философской истины делом. Такое представление, как это часто бывает в Отечестве, транслирует взгляды и положение дел, которые устарели примерно на 70 лет. В рамках аналитической традиции к истории философии уже давно относятся тепло, вплоть до существования, собственно, аналитической истории философии. Правда однако в том, что так было не всегда и те самые 70 лет назад истории философии пришлось вступать в битву за свое существование в аналитической традиции. Это подразумевало углубление в вопросы о собственной методологии и попытку понять, какой вообще может быть история философия и какая история философии нужна философам.
Вольф указывает, что тем, что стало "аналитической" историей философии и закрепилось в аналитической традиции, был апроприационистский подход в противоположность контекстуалистскому. Первый, стремясь к исторической точности, тем не менее рассматривает философов прошлого как актуальных собеседников и пытается вписать их в контекст современных идей и дискуссий. Второй настаивая на контекстуальной непроницаемости между идеями разных эпох, считает это невозможным. Крайним вариантом этой последней позиции является антикваризм, который утверждает самоценность любых исторических феноменов в их уникальности и предлагает любоваться идеями прошлого в их своеобразии, а не искать их сходств с современными теориями.
В статье Вольф рассматривается три сюжета. Два из них связаны с отвоеванием апроприационизмом себе места в аналитической традиции в середине XX века: Марина Николаевна показывает, как изнутри истории философии это пытался делать последователь Артура Лавджоя Морис Мандельбаум, а изнутри собственно аналитической философии — Уильфрид Селларс. Третий сюжет опрокидывает позицию, которая после успешной борьбы за свой институциональный статус, стала "аналитической историей философии", в прошлое, и показывает, что дискуссии между апроприационистами и антикваристами велись задолого до недавних пор, и, в частности, на стороне первых и с критикой вторых (а значит, в согласии с аналитическими историками философии!) в своих работах выступал Ницше. Такая вот аналитическая история не слишком аналитической философии.
Бонус: целая книжка Марины Николаевны и ее коллег об аналитической истории философии.
Об аналитической философии есть представление, что она, как минимум, аисторична, а вероятнее даже враждебно настроена к истории философии, считая ее чем-то не нужным в отыскании актуальной философской истины делом. Такое представление, как это часто бывает в Отечестве, транслирует взгляды и положение дел, которые устарели примерно на 70 лет. В рамках аналитической традиции к истории философии уже давно относятся тепло, вплоть до существования, собственно, аналитической истории философии. Правда однако в том, что так было не всегда и те самые 70 лет назад истории философии пришлось вступать в битву за свое существование в аналитической традиции. Это подразумевало углубление в вопросы о собственной методологии и попытку понять, какой вообще может быть история философия и какая история философии нужна философам.
Вольф указывает, что тем, что стало "аналитической" историей философии и закрепилось в аналитической традиции, был апроприационистский подход в противоположность контекстуалистскому. Первый, стремясь к исторической точности, тем не менее рассматривает философов прошлого как актуальных собеседников и пытается вписать их в контекст современных идей и дискуссий. Второй настаивая на контекстуальной непроницаемости между идеями разных эпох, считает это невозможным. Крайним вариантом этой последней позиции является антикваризм, который утверждает самоценность любых исторических феноменов в их уникальности и предлагает любоваться идеями прошлого в их своеобразии, а не искать их сходств с современными теориями.
В статье Вольф рассматривается три сюжета. Два из них связаны с отвоеванием апроприационизмом себе места в аналитической традиции в середине XX века: Марина Николаевна показывает, как изнутри истории философии это пытался делать последователь Артура Лавджоя Морис Мандельбаум, а изнутри собственно аналитической философии — Уильфрид Селларс. Третий сюжет опрокидывает позицию, которая после успешной борьбы за свой институциональный статус, стала "аналитической историей философии", в прошлое, и показывает, что дискуссии между апроприационистами и антикваристами велись задолого до недавних пор, и, в частности, на стороне первых и с критикой вторых (а значит, в согласии с аналитическими историками философии!) в своих работах выступал Ницше. Такая вот аналитическая история не слишком аналитической философии.
Бонус: целая книжка Марины Николаевны и ее коллег об аналитической истории философии.
05.01.202513:52
За античными и средневековыми штудиями Ежегодника следуют новоременные. Артём Александрович Кротов продолжает свой длящийся много лет рассказ о порой не слишком заметных из нашей местности уголках французской интеллектуальной культуры. В этот раз повествование — об Этьене Вашро, французском то ли спиритуалисте, то ли позитивисте (в напряжении между этими полюсами — основная интрига этой фигуры), но точно — метафизике XIX века, ученике Виктора Кузена и в свое время довольно заметной фигуре на интеллектуальном ландшафте не только Франции, но и всего мира (как можно узнать из следующей статьи Ежегодника, его читал и обдумывал в т.ч., например, Чарльз Пирс).
Статья Кротова обзорная и почти даже энциклопедическая: она призвана прежде всего ввести в оборот имя, почти наверняка не известное русскоязычному читателю. Артём Александрович, как это полагается в таких случаях, последовательно набрасывает биографический минимум сведений о Вашро (учился у Кузена; не принял переворот Луи Бонопарта и лишился из-за этого профессорской должности; был заключен на год в тюрьму за свою книгу о демократии (об этом даже Герцен упоминает); приветствовал Третью Республику, которая дала ему возможность активно участвовать в политической жизни страны), затем последовательно рассказывает о содержании каждой из его книг и, наконец, помещает его в контекст французской мысли, суммируя основные отклики последующей традиции на его философию. Общий итог в том, что Вашро — во-первых, сторонник эклектизма, т.е. синтеза и примирения философских школ и течений, испытавший явное влияние Гегеля и много внимания уделяющий вопросу о том, как этот синтез реализуется и все никак не может вполне реализоваться в истории философии (его первая книга — толстый трехтомник об истории Александрийской школы неоплатонизма), а во-вторых, пытается примирить спиритуалистическую метафизику своей молодости с позитивной наукой, к которой он относится с безмерным уважением, получая на выходе "позитивную метафизику", опирающуюся на научные данные, но оставляющую место для Божества и выходящих за пределы возможного опыта рассуждений.
Бонус: рецензия Артёма Александровича на свежую книжку Сергея Фокина о Декарте из этого же номера ИФЕ.
Статья Кротова обзорная и почти даже энциклопедическая: она призвана прежде всего ввести в оборот имя, почти наверняка не известное русскоязычному читателю. Артём Александрович, как это полагается в таких случаях, последовательно набрасывает биографический минимум сведений о Вашро (учился у Кузена; не принял переворот Луи Бонопарта и лишился из-за этого профессорской должности; был заключен на год в тюрьму за свою книгу о демократии (об этом даже Герцен упоминает); приветствовал Третью Республику, которая дала ему возможность активно участвовать в политической жизни страны), затем последовательно рассказывает о содержании каждой из его книг и, наконец, помещает его в контекст французской мысли, суммируя основные отклики последующей традиции на его философию. Общий итог в том, что Вашро — во-первых, сторонник эклектизма, т.е. синтеза и примирения философских школ и течений, испытавший явное влияние Гегеля и много внимания уделяющий вопросу о том, как этот синтез реализуется и все никак не может вполне реализоваться в истории философии (его первая книга — толстый трехтомник об истории Александрийской школы неоплатонизма), а во-вторых, пытается примирить спиритуалистическую метафизику своей молодости с позитивной наукой, к которой он относится с безмерным уважением, получая на выходе "позитивную метафизику", опирающуюся на научные данные, но оставляющую место для Божества и выходящих за пределы возможного опыта рассуждений.
Бонус: рецензия Артёма Александровича на свежую книжку Сергея Фокина о Декарте из этого же номера ИФЕ.
07.10.202412:05
Начнём с хороших новостей. Перевод нашего коллеги А.В. Апполонова «Религии и подъема капитализм» Ричарда Генри Тоуни вошел в число номинантов Грушинской премии! Книжка Тоуни – это, коротко и грубо говоря, такая критика «Протестантской этики и духа капитализма» Вебера. Алексей Валентинович делал вскоре после её выхода небольшое сообщение.
Заметим, что в числе номинантов также работа нашего чуть более дальнего коллеги А.К. Судакова, перевод «Теории коммуникативной деятельности» Хабермаса (в последнем Ежегоднике есть рецензия Дагмар Мироновой на неё), а также ещё один переведенный Хабермас, «Новая структурная трансформация публичной сферы и делиберативная политика» (рецензия на неё будет, в свою очередь, в ближайшем Ежегоднике, но ссылки не дадим, потому что на то Ежегодник и ближайший, что он ещё не вышел).
Заметим, что в числе номинантов также работа нашего чуть более дальнего коллеги А.К. Судакова, перевод «Теории коммуникативной деятельности» Хабермаса (в последнем Ежегоднике есть рецензия Дагмар Мироновой на неё), а также ещё один переведенный Хабермас, «Новая структурная трансформация публичной сферы и делиберативная политика» (рецензия на неё будет, в свою очередь, в ближайшем Ежегоднике, но ссылки не дадим, потому что на то Ежегодник и ближайший, что он ещё не вышел).
Показано 1 - 24 из 24
Войдите, чтобы разблокировать больше функциональности.