— Фима, закрой рот с той стороны.
— Ну ты же не окно в женской бане, зачем в тебе дырка?
— Ну, не тяни кота за все подробности.
— Нет, спасибо. Дел за гланды.
— Пять пистолетов — это не пачка папирос, они-таки стреляют.
— Режь. Делай маму сиротой. Я ножики все убрала. Режь маму, режь.
— Вот не делай мне наивность на лице.
— Не расчесывайте мне нервы! Их еще есть где испортить.
Для того чтобы ИИ смог развить сюжетные линии «Мертвых душ» и образы гоголевских героев, написать живые диалоги, монологи, лирические отступления, нужно было провести не только научно-исследовательскую и инженерно-техническую работу.
Нужно было еще познакомить нейросеть с громадным пластом архивных документов, с произведениями Гоголя, оконченными и неоконченными, с его письмами, книгами, которые он читал, работая над «Мертвыми душами». Вычленить для обучения нейросети характерные моменты гоголевского стиля.
А в эпистолярном наследии проследить «цепочки писем» для построения образов второго тома. Такие, например, как переписка с Анной Виельгорской, где проявляется, предположительно, затаенное любовное чувство Гоголя к этой великосветской барышне.
«Там нельзя было не верить в судьбу. Ты разговариваешь с парнями из другого подразделения, отходишь от них на сто метров и слышишь свист над головой. Оборачиваешься и понимаешь, что прилетело туда, где ты стоял минуту назад. Я не верил в судьбу до командировки, не верю и сейчас. Но там её можно было потрогать руками, и спорить с ней было глупо.
Это был другой мир, в который можно было шагнуть и остаться там навсегда».
«Я никогда не чувствовал такой свободы. Что знает о свободе человек, который не ездил с автоматом по разрушенному городу?»
«Смерть была очень простой. И это оглушало больше всего. Она приходила к старым и молодым, к тем, кто был подготовлен, и к тем, кто ещё вчера пас овец. Те, кто ни разу за свою жизнь не брал в руки оружия, работали месяц за месяцем. А те, кто штурмовал Пальмиру, умирали в первый же день. Это было очень просто. Ей было совсем наплевать на то, какой амулет висит у тебя на шее, и как ты пытаешься её заговорить. Это была какая-то божественная математика, работающая по чётко выверенной формуле, которую никто никогда не узнает.
Может быть, потому что и не было никакой формулы. Но кем надо быть, чтобы это принять?»
«Стоило ли оно того? Самый глупый вопрос на свете. Но когда я смотрел на школьных приятелей… Мне хотелось закричать — «Да, чёрт возьми, стоило!».
«Из-за поворота показался силуэт с автоматом и рюкзаком. Это был Видок — штурм, который жил рядом с нами. Все из его подразделения уехали, и он остался один.
Ночь. Дождь. Чёртово поле без конца и края. И одинокий штурм, словно космонавт, забытый на далёкой планете. Этой ночью мы все были этим космонавтом».
«Там нельзя было не верить в судьбу. Ты разговариваешь с парнями из другого подразделения, отходишь от них на сто метров и слышишь свист над головой. Оборачиваешься и понимаешь, что прилетело туда, где ты стоял минуту назад. Я не верил в судьбу до командировки, не верю и сейчас. Но там её можно было потрогать руками, и спорить с ней было глупо.
Это был другой мир, в который можно было шагнуть и остаться там навсегда».
«Я никогда не чувствовал такой свободы. Что знает о свободе человек, который не ездил с автоматом по разрушенному городу?»
«Смерть была очень простой. И это оглушало больше всего. Она приходила к старым и молодым, к тем, кто был подготовлен, и к тем, кто ещё вчера пас овец. Те, кто ни разу за свою жизнь не брал в руки оружия, работали месяц за месяцем. А те, кто штурмовал Пальмиру, умирали в первый же день. Это было очень просто. Ей было совсем наплевать на то, какой амулет висит у тебя на шее, и как ты пытаешься её заговорить. Это была какая-то божественная математика, работающая по чётко выверенной формуле, которую никто никогда не узнает.
Может быть, потому что и не было никакой формулы. Но кем надо быть, чтобы это принять?»
«Стоило ли оно того? Самый глупый вопрос на свете. Но когда я смотрел на школьных приятелей… Мне хотелось закричать — «Да, чёрт возьми, стоило!».
«Из-за поворота показался силуэт с автоматом и рюкзаком. Это был Видок — штурм, который жил рядом с нами. Все из его подразделения уехали, и он остался один.
Ночь. Дождь. Чёртово поле без конца и края. И одинокий штурм, словно космонавт, забытый на далёкой планете. Этой ночью мы все были этим космонавтом».
Валентин Катаев, согласно упорно ходившим слухам, в Гражданскую войну служил сначала у Скоропадского, потом в Добровольческой армии, где стал чуть ли не штабс-капитаном, а потом ещё был арестован в Одессе за участие в подпольной белогвардейской организации. Чудом избежал расстрела, отсидев полгода. О чём, не слишком таясь, рассказал в опубликованной повести «Отец».
Леонид Леонов до 1920 года находился в Архангельске, публикуя в архангельской прессе ругательные статьи про большевиков и панегирические про английских и французских союзников. В 1928 году он написал повесть «Белая ночь» – про крах Белого движения в Архангельске. А про Красную армию ничего толком не написал. Потому что в Белой армии он успел послужить прапорщиком, а в Красной был лишь редактором фронтовой газеты.
Константин Паустовский в Киеве был призван в петлюровские войска. И только потом уже – в Красную армию.
Всеволод Иванов в Омске в 1919 году работал в колчаковских газетах. Сталину очень нравилась повесть «Бронепоезд 14–69» о борьбе сибирских партизан. Но Иванов знал об этой борьбе вовсе не потому, что был среди партизан, а потому, что был среди колчаковцев.
А Михаил Булгаков? Ещё один белогвардейский недобиток – военный врач 3-го Терского казачьего полка Белой армии. Спектакль «Дни Турбиных», сколько ни пытались его запретить, так и шёл в Художественном театре. И без участия Сталина здесь не обошлось.
Сталин вернул из эмиграции Александра Куприна. Того самого, что в 1919 году, с приходом в Гатчину белых, поступил в чине поручика в Северо-Западную армию и написал повесть «Купол св. Исаакия Далматского» о наступлении Юденича на Петроград. Он жил теперь в лучшем доме Ленинграда на Выборгской стороне.
Толстой же – вообще эмигрант! Бежал от революции! В открытом, 1922 года, письме Николаю Чайковскому Толстой не скрывал: «В эпоху великой борьбы белых и красных я был на стороне белых. Я ненавидел большевиков физически».
Священники не должны препятствовать или запрещать близость церкви к людям в любой ситуации, в которой они могут обратиться за помощью к Богу с помощью простого благословения. Однако, такие благословения не должны создавать впечатление брака. Католическая доктрина о браке — что это нерасторжимый союз мужчины и женщины — не меняется, и благословение не означает одобрения союза.
Самые серьезные грехи — те, которые маскируются под более «ангельскую» внешность. Никто не возмутится, если я дам благословение предпринимателю, который, возможно, эксплуатирует людей, что является очень серьезным грехом. В то время как они будут шокированы, если я дам его гомосексуалисту — это лицемерие.
Кирилл Толмацкий родился 22 июля 1983 года. Мальчик рос в обеспеченной семье, его отец Александр был успешным продюсером. В 12 лет его отправили учиться в Швейцарию по желанию матери, чтобы сын в будущем стал дипломатом. Именно там Кирилл впервые познакомился с хип-хопом.
После этого Толмацкий вернулся в Россию с дредами и в широких джинсах, не пропускал ни одну рэп-вечеринку в Москве и занимался брейк-дансом. Отец разглядел талант сына и сделал его своим коммерческим проектом. Юноша участвовал и выступал в различных программах на ТВ. После конфликта с отцом на фоне личных отношений он разорвал контракт и продолжил заниматься творчеством самостоятельно.
В 2004 году вышел его первый написанный альбом Le Truk, однако без помощи лейбла он не мог рассчитывать на высокую популярностью. В 2005 году Децл познакомился в клубе с будущей женой, и вскоре у них родился сын по имени Меркурий Антоний Иоанн.
Музыкант умер в 2019 году после концерта в Ижевске. Ему было 35 лет, он скончался от сердечной недостаточности.
