Его высокая фигура захватывает внимание. Здесь, на вершине скалы, когда он оглядывает повелительным взглядом пространство будущих сражений, он представляется мрачным завоевателем, существом едва ли не мистическим: безупречным и всемогущим.
Порыв ветра треплет черные волосы, и даже простой жест, которым он поправляет их, кажется идеально выверенным. О чем может думать тот, в чьих руках наши жизни, всматриваясь в линию горизонта, за которой разворачивается поставленный им военный спектакль?
Его холодная расчетливость, граничащая с жестокостью, видится проявлением силы: мягкость и милосердие, сочувствие и сомнения — это про людей, про таких, как я, таких, как Бонт. Человек не вершит судьбы, не пишет историю, человек не может подарить надежду миллионам. Человек не может одним взглядом завоевать авторитет, развеять сомнения, подчинить себе. Человек сдает назад, спотыкается о мораль, делает ошибки, грязнет в сомнениях. Но не он.
Чем измерить расстояние?
Мили? Ярды? Световые года?
Сантиметрами посчитать? Сколько ты помнишь себя, я в сантиметрах. Мы рядом. Обнимались, прижимались, сидели рядом, лежали, готовили, касаясь плечами. Близко? Близко, когда этот взгляд? «Ты очень дорог мне, никто не заменит тебя». А потом «но»? Несказанное, но неизменное. Световые года.
Его высокая фигура захватывает внимание. Здесь, на вершине скалы, когда он оглядывает повелительным взглядом пространство будущих сражений, он представляется мрачным завоевателем, существом едва ли не мистическим: безупречным и всемогущим.
Порыв ветра треплет черные волосы, и даже простой жест, которым он поправляет их, кажется идеально выверенным. О чем может думать тот, в чьих руках наши жизни, всматриваясь в линию горизонта, за которой разворачивается поставленный им военный спектакль?
Его холодная расчетливость, граничащая с жестокостью, видится проявлением силы: мягкость и милосердие, сочувствие и сомнения — это про людей, про таких, как я, таких, как Бонт. Человек не вершит судьбы, не пишет историю, человек не может подарить надежду миллионам. Человек не может одним взглядом завоевать авторитет, развеять сомнения, подчинить себе. Человек сдает назад, спотыкается о мораль, делает ошибки, грязнет в сомнениях. Но не он.
— Ну и зачем это мне? — с улыбкой спросила я, принимая цветы. — И почему сейчас?
Невинно пожав плечами, он широко улыбнулся:
— Хотелось порадовать, но не стал дарить в начале. Не хотел, чтобы ты таскалась с ними.
— И не жалко тебе прекрасное растение, которое трагично пало, чтобы восхвалить мою красоту?
Бонт коротко посмеялся и ответил:
— А несчастное копытное на ужине тебе не жалко было, которое трагично пало, чтобы насытить тебя?
— Ты несносный.
— Извини, — улыбнулся он и открыл передо мной дверь такси.
Усмешка сползает с его лица, он слегка хмурит брови, его взгляд обостряется, но больше не вызывает дискомфорт. Заглядывай, демон, достань до самой души, откопай там это странное чувство и съешь его на обед, не вегетарианец.
