Как я провел 24-е
Полседьмого утра криком “ракеты по Киеву!” меня разбудил, вломившись в номер гостиницы “Рамада”, оператор английской группы. Первое, что я запомнил, выйдя на балкон — абсолютная тишина. С пару недель до этого по окраинам довольно ощутимо звучала арта, а тут — ни звука.
Вопреки мнению, с которым я впоследствии с любопытством знакомился, — что там у нас чуть ли не приглашения на вечеринку на Крещатик рассылали, — было вообще неясно, что происходит.
То есть началась, так сказать, спецоперация, а я в пустом и гулком Донецке, где не происходит ничего, и, главное, совершенно непонятно, что делать дальше.
Я подумал про Докучаевск — город по итогам закрепленной Минскими соглашениями ЛБС как бы выступал таким полукругом, обстреливали его с конца двадцатого, и обсуждалась вероятность, что ВСУ могут Докучаевск окружить, отрезав от основных сил ДНР.
Я подумал, что это было бы интересный сюжетный поворот, позвонил водителю, и мы поехали смотреть, не взяли ли ВСУ Докучаевск.
В Докуче работали офицеры СЦКК, занимавшегося документированием обстрелов и разрушений, и мы поехали на окраину города. Там плачущие старики, которым в дом только что прилетел 122-й снаряд — остались живы, только потому что вышли на кухню.
По дороге остановились — техника с литерой Z, мужики в мятой форме, курят. Откуда, спрашиваю. “Из Мариуполя, едем дом освобождать”. Я спросил разрешение записать коммент, они отказались, так как Мариуполь взят еще не был, и через съемку могли выйти на родственников и близких. Поэтому я информационно снял только технику с литерой Z, ранее расходившейся в социальных сетях, постаравшись, чтобы окружающая обстановка не была видна, и местоположение нельзя было геолоцировать и атаковать. Получился я, борт бэхи, буква Z — в дальнейшем этот кадр многим запомнился и полюбился.
Дальше происходили события, которые в последующие три года я максимально старался избегать. Пока мы были в дороге, я между прочим спросил у офицера, а где наступление-то. “Дальше туда”, — махнув рукой в сторону Стылы, кто бывал, такое греческое село.
Давайте, говорю, заедем. Ехали недолго, минут десять или пятнадцать, я оставил машину и водителя, и оказался в, — не назвал бы это укрепом, — окопы по пояс, ребята с автоматами. В паре сотен метров — огромный отвал породы, вроде вытянутого холма. У него было название еще на местном языке — “крокодил”, кажется. Я лег на землю и снимал, как из-под этого отвала выехал “град” и производит залп.
Очень быстро выяснилась неожиданная проблема, и заключалась она в том, что с другой стороны отвала тоже был “град”. Не знаю, как с той стороны работала разведка — видимо, никак, потому ответ шел не по “граду”, а в точности по нам, то есть по трем человекам с автоматами и мне. Я лежал в в полуметровой канаве и слушал сухие, как удары плетью, разрывы снарядов за спиной.
За спиной — то есть там, где я попросил водителя в безопасности подождать. Нельзя было сказать, что я “испугался”, когда это понял, потому что в такие моменты отсутствуют привычные реакции, это была просто мысль; не та, которая тяжким грузом лежит на сердце или в основании затылка, а бесплотная, как облачко в ясный день, где-то с краю головы — интересно, убило или нет?
Когда все смолкло, с нашей стороны “град” опять стал заходить на боевую, то есть через несколько секунд нужно было опять ожидать ответку, и ее долго не было, — то ли перезаряжались, то ли снарядов мало, — и это были довольно долгие секунды. Я лежал, телефон не работал, не было связи, и было интересно, что с водителем.
Он встретил, выбираясь из какого-то оврага (рассказывая ранее, как служил в каких-то специальных войсках, — ну-ну, думал я), но было уже неважно, главное побыстрее свалить, и во-вторых, он был жив.
В связи с указанным географическим положением Докучаевска “пули свистели над моей головой”, в смысле снаряды летели из одной стороны в другую (они когда летят, издают характерный свист). Мы выезжали с окраины, и по дороге брел, как бесчувственный, старик. Машину тормознули, закричав, чтобы он шел в укрытие, домой.
“Мы привыкшие”, — только и махнул рукой.
