— Расслабься, — говорит он, его голос на удивление спокоен, — и, махнув рукой, подзывает официанта. — Принесите даме бутылочку Шардоне, — он делает заказ, не поднимая на меня глаз.
Я чувствую, как мое раздражение растет.
— Бутылку? За кого ты меня принимаешь? Я не выпью столько, — пытаюсь остановить его, нахмурившись и покачивая головой в знак протеста.
Он поудобнее устраивается в кресле и смотрит на меня с лукавой искоркой в глазах.
— За девушку, которая осушила весь бар в миланском стрип-клубе, — бросает он, и в его голосе звучит насмешка.

— Забавно, — произнес Джереми, разглядывая ретро граммофон для пластинок, подаренный когда-то Мэдлин одним из учеников. — Такая раритетная вещь, а выглядит вполне целой и невредимой, даже пластинка не пострадала! Видимо от того, что далеко от окна стоит. Надо же даже работает! — улыбнулся он и мрачную комнату наполнили звуки песни Love me tender в исполнении бессмертного короля рок-н-ролла.
Красивая мелодия придавала разрушенной обстановке даже некоторый романтизм и наводила на мысли о том, что не смотря на хрупкость вещей материальных, музыка и другое духовное начало может жить вечно. Даже чуть дольше, чем сами люди.
— Разрешите вашу руку, мадам? Я приглашаю вас на танец! Когда еще Вам представиться возможность вальсировать среди руин такого прекрасного замка? — шутливо произнес молодой человек.
— Вообще то, я мадемуазель, — улыбнулась Мэдлин, принимая это приглашение.
Так они и кружили несколько минут в своем неумелом танце среди ставших ненужными и мертвыми предметов, покрытых снегом, под мелодию бессмертной музыки. Танец на руинах былого мира. Пожалуй, увидь их со стороны какой-нибудь не в меру творческий человек, и он счел бы это таким же символичным как пир во время чумы.

Позволяю себе в который раз за последний час изучить ее фигуру и невольно любуюсь ею, словно дорогой статуэткой из редкой, я бы даже сказал, редчайшей коллекции. Тонкая талия, округлые бедра с выпуклой упругой задницей, длинные ноги — девушка явно продала душу дьяволу за такое тело, но оно не стоило бы и цента, если бы не то, что скрывает она внутри. В воздухе витает шлейф ее духов — для меня это ягоды, соленая карамель со сливочным послевкусием.
Так пахнет чертов чизкейк, и она — это единственный десерт, который бы я стал есть. Ненавижу сладкое.

— Тогда это нам очень повезло, что мы попали к вам, — заметила Мэдлин.
— Не думаю, здесь ничего не происходит просто так, — опять погружаясь в дебри философии ответил Александр. — И да, запомните то, что я вам пытался донести вначале. Никто никогда не попадает в Междумирье просто так. У нас есть такая поговорка — дорога как жизнь, свернувшая не туда. Ищите, что в вашей жизни вы сделали неправильно, в какой момент повернули не в ту сторону. Поняв причину есть возможность и уйти с дороги.

— Выпусти меня! — Она стучит в дверь, возвращая меня в реальность. Мои веки тяжело открываются, я поднимаюсь и, словно во сне, открываю дверь.
Она стоит передо мной, голая, уязвимая и такая непостижимо красивая. Луна, пробивающаяся через окно, играет на контурах ее тела, делая этот момент еще более магическим. Подхватываю Эмму под руку, ощущая ее тонкую кожу под своими пальцами, и осторожно помогаю ей дойти до кровати. Укладываю на мягкое ложе и укрываю одеялом.
Наблюдаю за ней, не в силах оторвать взгляд. Ее грудь мягко поднимается и опускается в такт дыханию, и я чувствую, как мое сердце откликается на это движе-ние.
— Спасибо, Джаред, — тихо произносит она, и эти слова врезаются мне в душу, как лезвие.
Меня охватывает острое чувство пустоты. Я осознаю, что все это время она видела во мне не меня, а его. Мои чувства, возможно, обречены. Взгляд на ее безмятежное лицо, мягко освещенное лунным светом, заставляет меня задуматься, стоит ли бороться за ту, чье сердце принадлежит другому.

— Ч-что ты делаешь?

Его лицо выражало мольбу, и Мелисса поцеловала. Отчего-то ему было важно ее согласие. Его мягкие губы владели ее ртом, целовали жадно и торопливо, боясь упустить момент. И демоница позволяла ему все, что он хотел, все, что ему было нужно, губительно нужно и важно. Он любил ее губы, ласкал жестко и отчаянно, а потом робко и нежно. Его рот оказался нежнее и слаще, чем думала Лисса, проворнее и искуснее, чем ей бы хотелось, потому что оторваться от него становилось труднее с каждой секундой и тянуло лишь целоваться и отдаться вопреки мыслимым и немыслимым противоречиям, вопреки разумности действий. Самаэль нажимал на какие-то струны ее души, пробуждая если не обожание, то откровенное и порочное древнее желание. Мужчина обладал исключительной уверенностью, держал ее умело, но в то же время заботливо. Его пальцы перебирали ее волосы, трогали лицо с щемящим восторгом, с трепетной необходимостью, а губы плавно начинали играть против правил, сползая то на скулы и шею, то на ключицы, и возвращаясь, не отпуская от томительной развратной муки.
Самаэль не позволял демонице отстраниться, не позволял вырваться, не желал расставаться с ней сейчас, когда ему казалось, реальность изменилась, перевернулась вверх тормашками, что они могли бы сделать друг друга счастливее, а он мог бы забыть, кем являлся. Давненько он не позволял себе испытать счастье, давненько не получал такого кармического удовольствия, не ощущал божественного присутствия, а сейчас он почувствовал, как падает в забытье, как разрушает темное сердце, очерствелое и прогнившее, прожженное в губительном хаосе Тьмы. Лисса была его заветной мечтой, хоть он никогда не требовал от нее ответа, не позволял думать о ней, вычеркнул из памяти, но вот она в его руках, и ускользающее самообладание покидало разум, сдерживать проклятые силы становилось труднее. Он бы хотел привязать ее к себе. Навеки сделать своей. Он бы позаботился о ней, любил бы, но любила бы она? Вечность в обмане, вечность без искренности, вечность в иллюзии счастья, а сейчас она отвечала ему сама и прижималась не менее искренне и без магии. Нужна ли ему магия? На большее Лиссаэль не способна и полюбить его никогда не сможет.

Чувствую, как на меня устремлены десятки пар глаз. Скоро на меня будут смотреть сотни. Мне нужна провокация.
Мне нужно, чтобы меня заметили. И пусть я рискую быть выгнанной с этого мероприятия, истина проста:
без риска нет кайфа.
Я всегда иду ва-банк и обожаю безумие. Вот и все.
Все взгляды обращены на меня. Софиты бьют по глазам, и я чувствую себя так, словно вышла в прямой эфир государственного канала полностью обнаженной.
По залу проходит взволнованный гомон, в то время как я выше поднимаю голову и расправляю плечи. Возмущение многих присутствующих нарастает,а я с восторгом рассматриваю свое платье в одном из боковых зеркал.
Ручная работа. Перья, которые невозможно достать просто так, и невообразимо чистые кристаллы, сияющие, словно бриллианты. Красное платье огненной птицы, подчеркивающее все изгибы моей фигуры и красивую зону декольте.
Кажется, моя откровенность оскорбила и задела чьи-то чувства и религиозные взгляды. Арабские женщины — жуткие собственницы, а мужчины на официальных мероприятиях не могут себе позволить так откровенно пялиться на провокационно одетую женщину.
Но, помимо осуждающих возгласов, я слышу и восхищенные. Меня можно ненавидеть, можно желать мне смерти или потери всего, чем одарила природа.
Можно любить и обожать, быть одержимыми мной.
Можно обсуждать, критиковать, восхищаться.
Единственное, что остается невозможным, — оставаться ко мне равнодушным.