– Позвольте задать вам один вопрос: вы что же, боитесь меня?

Энни, не ожидавшая этого, вскинула на Мортена глаза и высоко подняла брови, затем усмехнулась:

– Браво, мой лорд. Впрочем, иного я и не ожидала от вас. Учитывая, сколько раз вы откровенно высказывали мне своё мнение, я полагаю, вы не очень-то довольны мной. И вы правы. Королева из меня такая себе, но моей вины в том нет. Меня не готовили. Так что имейте ко мне хоть немного снисхождения, лорд Мортен. Я стараюсь, честное слово. Учусь. Но трудно быть как рыба в воде в обществе, которое для тебя абсолютно чуждо, и соответствовать статусу, к которому тебя никогда не готовили.

– Мы не враги вам, – тихо произнёс Мортен, глядя ей в глаза. – Я вам – не враг.

И, о господи, ей уже самой надоело подозревать всех и каждого, и в каждом слове, поступке и жесте видеть какую-то подоплёку! Как можно вообще жить, не доверяя никому? По крайней мере, прямо сейчас лорд говорил искренне. И это прекрасный шанс сделать шаг ему навстречу и ещё одного из Совета привлечь на свою сторону. В голове промелькнуло: «Лорд Эйлос, что же вы сделали со мной своими уроками!»

– Я вас прощаю, лорд Мортен. Поймите – ваша помощь мне необходима, как воздух! Я молода, я ничего не знаю и только учусь. Так помогайте мне сейчас – и я постараюсь стать моему народу достойной королевой и защищать его до последнего вздоха. Как я и клялась.

Мортен пристально посмотрел на неё и тихо промолвил:

– Да. Полагаю, что так и будет.

– Слушай, а она всегда такая? Блин, даже я так бушевать не могу!
– А то как же! Не зря же у нас говорят – женщины из рода Фаджеон все как огонь были! Да ты от неё недалеко ушла, не волнуйся.

«Творчество. Самую большую радость мне приносит творчество. Когда завершаешь многолетний труд, наконец подводишь итог и дописываешь книгу, это — ни с чем не сравнимая радость, печаль, головокружительное счастье и даже немножечко эйфория».

«Ничего. Ни танцы, ни спорт, ни успехи — ничего не даёт такой радости. Быть может, это можно сравнить с катанием на аттракционах. Ветер в лицо, огромная скорость, свободный полёт, те секунды, когда ты летишь к земле — вот это похоже».

– Да как вы смеете говорить мне, что я не забочусь о своём народе – вы ничего не знаете обо мне!

– Вот именно! – лорд Мортен дерзко вскинул голову, тёмно-голубые глаза – как сапфиры – с вызовом взглянули на неё. – Мы ничего не знаем о вас. Вы ничего не знаете о своём народе. Что вы знаете о нас, вы, выросшая вдали? Знаете ли вы наши надежды, мечты и чаяния, наши страхи, боль и огорчения? Нет. Вы не знаете ровным счётом ничего. Но тем не менее пытаетесь втянуть весь наш народ в войну, которая никому, кроме вас, не нужна! <...> Человек, который ничего не знает о своём народе – и не хочет знать! Вы живёте в своём собственном мире, вы неизмеримо от нас далеки, и не делаете ничего, чтобы изменить это! Хоть шаг навстречу своему народу вы сделали, хоть раз вы попытались понять, чем ваши люди дышат и живут? Нет!

До Перемены, когда она была спокойной счастливой девочкой и жила беззаботно, она часто вертелась в кабинете папы – в основном потому, что большую часть комнаты занимали шкафы с книгами. Одно это обстоятельство превращало кабинет Томаса в сокровищницу в глазах Энни, полюбившей чтение очень рано и всегда читавшей взахлёб. Единственный способ утихомирить маленькую бандитку на несколько часов был один – дать ей книгу, и всё, дальше Энни самоустранялась и полностью погружалась в волшебные миры воображения.

Она отложила книгу и встала, не без сожаления выпуская из рук роскошную вызолоченную обложку. Это ведь был Дюма, а его книги она обожала с детства! Вся её ранняя, беззаботная жизнь до Перемены, что теперь казалась далёким прекрасным сном, была пронизана Дюма, пропитана духом его книг, словно она бок о бок прошла в те годы вместе с его героями. В детстве она зачитывалась «Графом Монте-Кристо» и «Тремя мушкетёрами» (и Фаолина подсадила на Дюма – его любимой книгой был «Граф Монте-Кристо»).

– Воистину, подобной вам у нас ещё не было.
– Ошибаешься. Были. Каждая моя предшественница была похожа на меня. Я – их отражение.

В следующем зале Энни увидела совершенно другую Андромеду. На всех портретах в зале, из которого она только что вышла, Андромеда была счастлива и весела – то были, должно быть, самые лучшие и светлые годы её жизни. В этом зале все портреты были тёмными, мрачными и гнетущими. Перед глазами Энни была совершенно другая её сторона.

– Господи… Так Велиал был прав. Он знал, о чём говорит. Человечество само виновато в том, что произошло. Оно само себя уничтожило. И теперь мне нужно защищать его. Мне, сестре и дочери этого самого человечества. Я теперь должна взять на себя ношу и послать на смерть мой народ, заставить их проливать свою кровь… И ради кого, чёрт побери?! Ради них?! Да будь прокляты эти жестокие, безмозглые люди! Будь они прокляты! – под руку подвернулся стакан с водой, стоявший на столе, и тотчас полетел в стену, со звоном рассыпавшись тысячей осколков. – Будь проклято всё их тупое племя, гори пламенем весь этот мир!

Она мрачно посмотрела на угробленного ею летуна. Вот из-за таких, как ты, тварь, у меня и не было детства. Когда пришли такие, как ты, моя жизнь закончилась. Началось выживание. Осточертело уже…

Сердце тоскливо заныло в груди, словно наконец встретило что-то знакомое, то, что за много лет уже отчаялось найти. «Дом. Это – мой дом. Здравствуй, дом. Я вернулась».

От дома мало что осталось. Почти совсем ничего. Только несколько остатков стен и сводов, почерневших от некогда бушевавшего здесь огня. Почему-то она думала, что огонь всё сровнял с землёй – не зря она помнила, как в ту ночь багрово светились догоревшие руины. Но огонь не уничтожил камень.

Среди руин давным-давно выросли кустарники и молодые деревья, дикий виноград и хмель поползли и обвили уцелевшие арки и колонны густым зелёным покрывалом, в высокой траве то и дело попадались крупные камни, отколовшиеся от стен, когда те рушились. Энни долго стояла перед руинами, не осмеливаясь войти туда, где некогда стоял её дом. Её настоящий дом. Место, где она родилась и жила, где жила мама, горевала и веселилась, где так пышно и весело праздновала свадьбу с папой… Подумать только! Это всё было, и здесь десятилетиями жили целые семьи – и как всё закончилось… Руины и забвение. Ей остались только обгоревшие останки. Только розы и пепел, и народ, по которому прокатился геноцид.

Сперва Энни не узнала женщину на сцене, а потом ахнула:
– Это она?!
Роскошные длинные волосы Андромеды были острижены в короткое, по моде тех лет, каре. Яркий макияж, короткое блестящее платье, чувственная, обворожительная улыбка и взгляд, способный сдвигать с места армии – она была роковой красавицей. Многочисленные фотографии запечатлевали её на сцене, лихо отплясывающей джаз, молодой, стремительной, полной энергии и жажды жизни – даже на фото, застыв в вечности, она зажигала в сердце ответный огонь; какой же она была в жизни, сколько же в ней было огня и энергии? Энни отчаянно захотелось перенестись на много лет назад, в двадцатые годы двадцатого века, и увидеть её, выступающую на сцене, воочию. Вот она в гримёрке, вот – в мехах и умопомрачительной шляпке – в богатом ресторане.
– Она была такой… потрясающей!