Царское Село. Музей-заповедник

«27-го генваря он заболел гриппом, но продолжал, по обыкновению, неутомимо заниматься государственными делами. Через несколько дней, 9-го февраля, чувствуя себя лучше, вопреки советам докторов Мандта и Кареля, после обедни он выехал для осмотра баталионов лейб-гвардии Измайловского и Егерского полков. «Ваше Величество, – сказал ему Карель, – нет ни одного медика вашей армии, который бы позволил рядовому выписаться из гошпиталя в таком положении, в каком вы находитесь; мой долг требовать, чтобы Вы еще не выходили из комнаты». – «Ты исполнил свой долг, – отвечал Государь, – позволь же мне исполнить мой».

В час пополудни он отправился в экзерциргауз, не взяв даже предосторожности, несмотря на убеждения Государя Цесаревича и просьбы близкой своей прислуги, одеться потеплее обыкновенного. После смотра заезжал к Великой Княгине Елене Павловне и к бывшему тогда больным военному министру; возвратясь же, почувствовал себя хуже, чем накануне. Кашель и одышка увеличились. Ночь Его Величество провёл без сна; однако на другой день 10-го февраля, опять выехал в экзерциргауз для осмотров батальонов лейб-гвардии Преображенского и Семёновского полков и лейб-гвардии сапёрного полубаталиона. С этого дня все болезненный припадки начали усиливаться, и Государь уже не выходил из комнаты.

<…>

По окончании исповеди Государь, перекрестившись, произнёс: «Молю Господа, чтобы он принял меня в свои объятия». Священный обряд причащения, совершенный по желанию Его Величества, исполнил он с полным самосознанием, с умилительным благоговением и с необыкновенным спокойствием. Молитву же «Верую, Господи, и исповедую» прочитал он от начала до конца довольно твёрдым голосом. После этого позвал к себе Цесаревну, Великого Князя Константина Николаевича, Великих Княгинь Александру Иосифовну, Марию Николаевну, Елену Павловну и внучат, проводивших всю ночь без сна в соседних комнатах, с твёрдостью объявил им о близкой своей кончине, со всеми простился, всех благословил. Императрица воскликнула: «Боже! Для чего я не могу умереть вместе с тобою!» – «Ты должна жить для них».

<…>

После этого Государь потребовал к себе графа Орлова, графа Адлерберга и военного министра князя Долгорукова, благодарил их за службу, за испытанную преданность, поручал их Наследнику, благословил и простился. Засим, снова обращаясь к Цесаревичу и к графу Адлербергу, отдал последнее приказание относительно своих похорон: сам назначил залу нижнего этажа Зимнего дворца, в которой должны быть выставлены смертные его останки, и указал место для могилы в Петропавловском соборе, требовал, чтобы погребение совершено было с возможно меньшею роскошью, без пышного катафалка, без всяких великолепных в зале и церкви убранств. Наконец, приказал позвать к себе ближайших служителей, благодарил их и благословил.

<…> До последних минут жизни не покидал он руки Императрицы и Наследника и крепко жал их.

В 20 минут первого часа пополудни не стало Государя, почти 30 лет украшавшего Российский Престол, обладавшего в высшей степени чувством священного своего долга и неусыпно, с полным самоотвержением трудившегося для блага Отечества.

Последним дежурным при гробе почившего Государя был генерал-лейтенант Леонтий Васильевич Дубельт».

«Если сеньор маркиз Гримм хочет доставить мне удовольствие, то он поручит божественному Рейфенштейну: приискать мне двух хороших архитекторов, итальянцев родом, искусных в своем деле, пригласить их на службу Императрицы Всероссийской, по контракту на столько-то лет, и прислать их из Рима в Петербург как тюк с инструментами. Он не посулит им миллионов, но даст приличное и разумное жалование, и людей выберет честных и разумных, не такие головы, как Фальконе, – людей, ходящих по земле, а не летающих по воздуху; он их адресует ко мне или к барону Фридрихсу, или к графу Брюс, или к Эку, или к Безбородке, или к сатане и его бабушке, только бы я их имела, потому что все мои уж слишком стары, либо слепы, либо медлительны, либо ленивы, либо слишком молоды, либо слишком праздны, либо чересчур важные господа, или слишком богаты, то слишком тяжеловесны, то слишком легкомысленны, одним словом всё, что угодно, только не то, что мне нужно».

«Будьте веселы, я опять вам то же проповедую; поддерживайте себя в радости; верьте, нет ничего лучше этого».

«Отличительная черта писем Екатерины к Гримму, прежде всего бросающаяся в глаза, есть шуточный он их; но переходя как бы случайно от одной материи к другой, императрица, среди ничтожных по-видимому предметов беседы, часто высказывает самые серьезные мысли. Письма её, по своей грациозной непринуждённости, по разнообразию содержания и вместе по лёгкости и прелести слога, нисколько не уступают наиболее превозносимым образцам эпистолярного рода».

«Императрица не хочет более жить в двух жалких комнатах; она велит уничтожить большую – и единственно большую – лестницу в конце дома; она хочет жить среди трёх садов, она хочет из окон наслаждаться видом большой террасы. Большая лестница будет отнесена к маленькому флигелю со стороны гатчинского подъезда; у неё будет десять комнат, для которых любимая её библиотека будет вся истощена, и воображение её даёт себе полную волю…»