Hellenism
22.04.202519:27
Приходят посмотреть, приходят, чтобы и на них посмотрели.
Овидий
Овидий
21.04.202509:12
Ромул и Рем взошли на гору,
Холм перед ними был дик и нем.
Ромул сказал: «Здесь будет город».
«Город как солнце», — ответил Рем.
Ромул сказал: «Волей созвездий
Мы обрели наш древний почет».
Рем отвечал: «Что было прежде,
Надо забыть, глянем вперед».
«Здесь будет цирк, — промолвил Ромул, -
Здесь будет дом наш, открытый всем».
«Но нужно поставить ближе к дому
Могильные склепы», — ответил Рем.
Николай Гумилев
Холм перед ними был дик и нем.
Ромул сказал: «Здесь будет город».
«Город как солнце», — ответил Рем.
Ромул сказал: «Волей созвездий
Мы обрели наш древний почет».
Рем отвечал: «Что было прежде,
Надо забыть, глянем вперед».
«Здесь будет цирк, — промолвил Ромул, -
Здесь будет дом наш, открытый всем».
«Но нужно поставить ближе к дому
Могильные склепы», — ответил Рем.
Николай Гумилев
Кайра бөлүшүлгөн:
Rex Orthopraxicum MotuꙂ | ROM
10.04.202512:12
Стоит также рассказать и то, что засвидетельствовали вышеназванные [писатели]: будто этот Сципион Африканский имел обыкновение на исходе ночи, прежде чем рассветет, приходить на Капитолий, приказывал открыть святилище Юпитера и там надолго оставался в одиночестве, словно бы советуясь с Юпитером о государственных делах. Служители этого храма неоднократно удивлялись тому, что, когда он в это время входил на Капитолий, собаки, всегда свирепо накидывавшиеся на чужих, не лаяли и не бросались [на него].
Gell. N. Att. VI, 1, 6
Изображение: картина «Великодушие Сципиона» Жана-Шарля Перрена (1754-1831)
@ROMeNIKA
Gell. N. Att. VI, 1, 6
Изображение: картина «Великодушие Сципиона» Жана-Шарля Перрена (1754-1831)
@ROMeNIKA
03.04.202512:07
Лучшим сокровищем люди считают язык неболтливый.
Гесиод
Гесиод
30.03.202513:25
Один из результатов переноса события из внутреннего мира во внешний состоит в том, что исчезает неопределённость: неясный даймон неизбежно становится конкретным, личностным божеством. Поэты, разумеется, не измыслили богов. Однако они наградили их персональностью и тем самым… сделали для греков невозможным впасть в магический тип религии, который превалировал у их восточных соседей.
Э. Р. Доддс, «Греки и иррациональное».
Э. Р. Доддс, «Греки и иррациональное».
28.03.202509:12
Pompeian red
22.04.202515:32
19.04.202521:05
Предвосхищая сие, Исаия воскликнул: «Ад огорчился, встретив Тебя в преисподних своих». Огорчился ад, ибо упразднен! Огорчился, ибо осмеян! Огорчился, ибо умерщвлен! Огорчился, ибо низложен! Огорчился, ибо связан! Взял тело, а прикоснулся Бога; принял землю, а нашел в нем небо; взял то, что видел, а подвергся тому, чего не ожидал!
Смерть! где твое жало?! Ад! где твоя победа?!
Иоанн Златоуст
Смерть! где твое жало?! Ад! где твоя победа?!
Иоанн Златоуст
10.04.202509:12
К народу он обращался так, как это было принято в свободном государстве. Он проявлял исключительный такт во всех случаях, когда нужно было либо удержать людей от зла, либо побудить к добру, богато наградить одних, оправдать — выказав снисходительность — других. Он делал дурных людей хорошими. А хороших — превосходными, спокойно перенося даже насмешки некоторых.
Юлий Капитолии о Марке Аврелии
Юлий Капитолии о Марке Аврелии
03.04.202509:12
Anne-Louis Girodet
29.03.202518:51
Человек занимает среднее место между богами и животными, временами достигая божественных высот, временами уподобляясь зверям. Большинство же так и остается посредине.
Плотин
Плотин
26.03.202515:40
Будь другом истины до мученичества, но не будь ее защитником до нетерпимости.
Пифагор
Изображение: Гимн Пифагорейцев солнцу. Фёдор Андреевич Бронников
Пифагор
Изображение: Гимн Пифагорейцев солнцу. Фёдор Андреевич Бронников
22.04.202513:35
И вот причина, почему христианство нашло именно в Риме такую благодарную почву: будучи отрицанием всех прочих религий тогдашнего цивилизованного мира, с иудаизмом включительно, оно было только последним фазисом развития римской религии. Уже давно было замечено, что война, объявленная христианством Риму, касалась не того, что в нем было исконно римского, а позднейших греческих и восточных наслоений; достаточно было этим наслоениям отпасть — и Рим и христианство познали друг друга и друг с другом слились. Греческий великий Пан умер, когда над его миром воссиял Крест; но римская religio не только продолжала жить, — она еще сильнее воспылала под новым знаменем.
Зелинский Ф.Ф. Рим и его религия
Изображение: Триумф христианства. Томмазо Лаурети
Зелинский Ф.Ф. Рим и его религия
Изображение: Триумф христианства. Томмазо Лаурети
19.04.202509:42
Нимфа Эгерия
Жила я здесь, во мраке дубов мшистых;
Молчание пещеры, плеск ручья,
Густая синь небес, лесов тенистых
Далекий гул, и жар златого дня,
И ночи тишь — всё было полно мною
Учила здесь и царствовала я.
Во время оно муж, с седой главою,
С челом, на коем дума с юных лет
Изваялась, со свитком и доскою,
Являлся звать меня. Внезапный свет
Его челу давала я. Мгновенно
Безжизненный был оживлен скелет
Он, грозный, думал; после, на колено
Склонивши доску, думал и чертил
Закон или кровавый, иль смиренный.
Он иногда довольством светел был;
Порой, смотря на роковые строки,
Взор отвращал, бледнел и слезы лил.
Являлась я ему в тот миг жестокий.
Он голову склонял к моей груди,
Как человек, прошедший путь далекий
И утомленный ношею в пути,
Иль как отец, свершая суд суровый,
На казнь велевший сына отвести.
«Ужель векам пишу закон громовый?
Чтоб меж людей добро укоренять,
Ужель нужна лишь плаха да оковы?..»
Вздыхала я, упорствуя молчать.
Старик опять читал свои скрижали,
И снова думал, и писал опять.
Аполлон Майков.
Изображение: Ульпиано Чека. Нума слушает Эгерию
Жила я здесь, во мраке дубов мшистых;
Молчание пещеры, плеск ручья,
Густая синь небес, лесов тенистых
Далекий гул, и жар златого дня,
И ночи тишь — всё было полно мною
Учила здесь и царствовала я.
Во время оно муж, с седой главою,
С челом, на коем дума с юных лет
Изваялась, со свитком и доскою,
Являлся звать меня. Внезапный свет
Его челу давала я. Мгновенно
Безжизненный был оживлен скелет
Он, грозный, думал; после, на колено
Склонивши доску, думал и чертил
Закон или кровавый, иль смиренный.
Он иногда довольством светел был;
Порой, смотря на роковые строки,
Взор отвращал, бледнел и слезы лил.
Являлась я ему в тот миг жестокий.
Он голову склонял к моей груди,
Как человек, прошедший путь далекий
И утомленный ношею в пути,
Иль как отец, свершая суд суровый,
На казнь велевший сына отвести.
«Ужель векам пишу закон громовый?
Чтоб меж людей добро укоренять,
Ужель нужна лишь плаха да оковы?..»
Вздыхала я, упорствуя молчать.
Старик опять читал свои скрижали,
И снова думал, и писал опять.
Аполлон Майков.
Изображение: Ульпиано Чека. Нума слушает Эгерию
09.04.202515:39
Vojtěch Hynais
02.04.202509:12
Переходя к молитве, мы и здесь можем установить такой же прогресс в направлении к нравственности. Греческая молитва состоит вообще из трех частей — призыва, просьбы и санкции. Возьмем ради примера одну из самых древних и прекрасных — молитву Аполлону его жреца Хриса, оскорбленного ахейцами в своих отцовских чувствах ("Илиада", I, 37).
Бог сребролукий, внемли мне: о ты, что, хранящий, обходишь Хрису, священную Киллу и мощно царишь в Тенедосе, Сминфей!..
Это — призыв (theologia): молящийся нагромождает эпитеты, полагая, что богу приятнее слышать о своей силе и своих почестях, и не желая по возможности упустить ни одной из сторон деятельности призываемого.
...О если когда-либо храм твой священный покрыл я, Если когда-либо коз и тельцов возжигал пред тобою Тучные бедра...
Это — санкция: молящийся ссылается на свои заслуги перед богом, чтобы этим склонить его внять его молитве:
...услышь и горячую просьбу исполни: Слезы мои отомсти аргивянам стрелами твоими!
Это — просьба (euche) — в данном случае, просьба о мести, о каре: молитва по своему содержанию сводится к проклятию. "И внял молящему Аполлон".
Во всех трех частях прогресс был и возможен и осуществлен.
Пышное многословие призыва было, в сущности, безобидно и поэтому сохранилось надолго: но все же мы чувствуем рост этической силы в уже упомянутом выше призыве Эсхила:
Зевс, кто б ни был ты — коль так
Нам звать себя велел,
Так зовем мы, бог, тебя.
Важнее была санкция. В молитве Хриса она, при всей ее красоте, сводится к указанию на божий долг. Да, на долг; и потому выше в нравственном отношении более поздняя молитва Диомеда Палладе, тоже уже упомянутая: герой ссылается не на свои заслуги, а наоборот, на любовь богини, многократно уже проявленную:
Слух преклони, необорная дочь громоносного Зевса! Если когда-либо мне иль отцу моему ты любовно Помощь являла в бою — о, теперь возлюби меня, дева!
Древнегреческая религия. Зелинский Фаддей Францевич
Бог сребролукий, внемли мне: о ты, что, хранящий, обходишь Хрису, священную Киллу и мощно царишь в Тенедосе, Сминфей!..
Это — призыв (theologia): молящийся нагромождает эпитеты, полагая, что богу приятнее слышать о своей силе и своих почестях, и не желая по возможности упустить ни одной из сторон деятельности призываемого.
...О если когда-либо храм твой священный покрыл я, Если когда-либо коз и тельцов возжигал пред тобою Тучные бедра...
Это — санкция: молящийся ссылается на свои заслуги перед богом, чтобы этим склонить его внять его молитве:
...услышь и горячую просьбу исполни: Слезы мои отомсти аргивянам стрелами твоими!
Это — просьба (euche) — в данном случае, просьба о мести, о каре: молитва по своему содержанию сводится к проклятию. "И внял молящему Аполлон".
Во всех трех частях прогресс был и возможен и осуществлен.
Пышное многословие призыва было, в сущности, безобидно и поэтому сохранилось надолго: но все же мы чувствуем рост этической силы в уже упомянутом выше призыве Эсхила:
Зевс, кто б ни был ты — коль так
Нам звать себя велел,
Так зовем мы, бог, тебя.
Важнее была санкция. В молитве Хриса она, при всей ее красоте, сводится к указанию на божий долг. Да, на долг; и потому выше в нравственном отношении более поздняя молитва Диомеда Палладе, тоже уже упомянутая: герой ссылается не на свои заслуги, а наоборот, на любовь богини, многократно уже проявленную:
Слух преклони, необорная дочь громоносного Зевса! Если когда-либо мне иль отцу моему ты любовно Помощь являла в бою — о, теперь возлюби меня, дева!
Древнегреческая религия. Зелинский Фаддей Францевич
29.03.202509:26
20.03.202510:43
Глаза и уши — дурные свидетели для людей, если души у них варварские.
Гераклит
Изображение: Гераклит. Абрахам Янсенс
Гераклит
Изображение: Гераклит. Абрахам Янсенс
21.04.202512:21
Ромул, основав Рим на Палатине, поспешил окружить его рвом, чтобы предотвратить попытки соседей помешать предприятию. И Рем, раздражённый тем, что был лишён первенства, и, завидуя удаче своего брата, подошёл к рабочим и стал критиковать их работу, заявив, что ров слишком узкий, что враги легко его преодолеют, и в город будет слишком легко попасть. Но Ромул в гневе ответил: "Я прикажу всем гражданам наказать любого, кто попытается пересечь ров". И Рем, повторно смеясь над работниками, сказал, что они сделали ров слишком узким. "Поэтому враги пересекут его без проблем. Смотрите, я могу сам это легко сделать". И с этими словами он прыгнул через него. Тогда некто Целер, один из рабочих, ответил ему: "Я должен наказать любого, нарушившего повеление царя". И с этими словами он поднял лопату, и, ударив Рема по голове, убил его."
Диодор Сицилийский. "Историческая библиотека" VIII: 6 (1 - 3).
"Тема "враждующих братьев (близнецов)" и несправедливо обиженного отца (деда) — тоже весьма распространена. Что касается ритуала основания города с помощью плуга (sulcus primigenius), то его параллели легко найти в других культурах. Соответственно, вражеский город ритуально ровняли с землей и проводили вокруг руин борозду. Во многих традициях основание города было возрождением мифа о сотворении мира. Жертва — Рем является вариантом такой же первичной космогонической жертвы, как и Пуруша, Имир, Паньгу. Принесенный в жертву посреди Рима, Рем обеспечивает счастливое будущее Города, т. е. рождение римского народа и восшествие Ромула на престол.
Сейчас невозможно провести точную датировку описанных выше событий и еще труднее проследить, как давно началось и какими путями шло изменение мифологических преданий: мы должны доверять только тем данным, которые зафиксированы в дошедших до нас трудах первых историографов. Но архаичность этих преданий несомненна, и их сходство с индоевропейскими космогониями было убедительно доказана. В рамках нашего повествования поучительнее рассмотреть, как запечатлелась легенда в сознании римлян. "Ужасающее воспоминание о первой кровавой жертве богу-хранителю Рима навсегда останется в народной памяти. Через семь с лишним столетий после основания Рима Гораций все еще будет считать ее как бы первородным грехом, последствия которого — кровавые братоубийства — стали фатальной причиной падения города. Всякий раз в критические моменты своей истории Рим будет в страхе оглядываться на свое проклятое прошлое. Как при закладке города не было мира между ним и его жителями, так и боги не благоволили ему. Этот священный ужас ляжет камнем на его судьбу".
Мирча Элиаде, "История веры и религиозных идей. Том 2. От Гаутамы Будды до триумфа христианства".
Диодор Сицилийский. "Историческая библиотека" VIII: 6 (1 - 3).
"Тема "враждующих братьев (близнецов)" и несправедливо обиженного отца (деда) — тоже весьма распространена. Что касается ритуала основания города с помощью плуга (sulcus primigenius), то его параллели легко найти в других культурах. Соответственно, вражеский город ритуально ровняли с землей и проводили вокруг руин борозду. Во многих традициях основание города было возрождением мифа о сотворении мира. Жертва — Рем является вариантом такой же первичной космогонической жертвы, как и Пуруша, Имир, Паньгу. Принесенный в жертву посреди Рима, Рем обеспечивает счастливое будущее Города, т. е. рождение римского народа и восшествие Ромула на престол.
Сейчас невозможно провести точную датировку описанных выше событий и еще труднее проследить, как давно началось и какими путями шло изменение мифологических преданий: мы должны доверять только тем данным, которые зафиксированы в дошедших до нас трудах первых историографов. Но архаичность этих преданий несомненна, и их сходство с индоевропейскими космогониями было убедительно доказана. В рамках нашего повествования поучительнее рассмотреть, как запечатлелась легенда в сознании римлян. "Ужасающее воспоминание о первой кровавой жертве богу-хранителю Рима навсегда останется в народной памяти. Через семь с лишним столетий после основания Рима Гораций все еще будет считать ее как бы первородным грехом, последствия которого — кровавые братоубийства — стали фатальной причиной падения города. Всякий раз в критические моменты своей истории Рим будет в страхе оглядываться на свое проклятое прошлое. Как при закладке города не было мира между ним и его жителями, так и боги не благоволили ему. Этот священный ужас ляжет камнем на его судьбу".
Мирча Элиаде, "История веры и религиозных идей. Том 2. От Гаутамы Будды до триумфа христианства".
10.04.202515:34
Тут Психея слабеет телом и душою, но, подчиняясь жестокой судьбе,
собирается с силами и, вынув светильник, взяв в руки бритву, решимостью
преодолевает женскую робость. Но как только от поднесенного огня осветились тайны постели, видит она нежнейшее и сладчайшее из всех диких зверей чудовище - видит самого пресловутого Купидона, бога прекрасного, прекрасно
лежащего, при виде которого даже пламя лампы веселей заиграло и ярче заблестело бритвы святотатственной острие. А сама Психея, устрашенная таким зрелищем, не владеет собой, покрывается смертельной бледностью и, трепеща, опускается на колени, стараясь спрятать оружие, но - в груди своей; она бы и сделала это, если бы оружие, от страха перед таким злодейством выпущенное из
дерзновенных рук, не упало. Изнемогая, потеряв всякую надежду, чем дольше всматривается она в красоту божественного лица, тем больше собирается с духом. Видит она золотую голову с пышными волосами, пропитанными амброзией, окружающие молочную шею и пурпурные щеки, изящно опустившиеся завитки локонов, одни с затылка, другие со лба свешивающиеся, от крайнего лучезарного блеска которых сам огонь в светильнике заколебался; за плечами летающего бога росистые перья сверкающим цветком белели, и, хотя крылья
находились в покое, кончики нежных и тоненьких перышек трепетными толчками
двигались в беспокойстве; остальное тело видит гладким и сияющим; так что Венера могла не раскаиваться, что произвела его на свет. В ногах кровати
лежали лук и колчан со стрелами - благодетельное оружие великого бога.
Апулей. Золотой осёл. Книга IV
Изображение: Амур и Психея. Велозу Сальгадо
собирается с силами и, вынув светильник, взяв в руки бритву, решимостью
преодолевает женскую робость. Но как только от поднесенного огня осветились тайны постели, видит она нежнейшее и сладчайшее из всех диких зверей чудовище - видит самого пресловутого Купидона, бога прекрасного, прекрасно
лежащего, при виде которого даже пламя лампы веселей заиграло и ярче заблестело бритвы святотатственной острие. А сама Психея, устрашенная таким зрелищем, не владеет собой, покрывается смертельной бледностью и, трепеща, опускается на колени, стараясь спрятать оружие, но - в груди своей; она бы и сделала это, если бы оружие, от страха перед таким злодейством выпущенное из
дерзновенных рук, не упало. Изнемогая, потеряв всякую надежду, чем дольше всматривается она в красоту божественного лица, тем больше собирается с духом. Видит она золотую голову с пышными волосами, пропитанными амброзией, окружающие молочную шею и пурпурные щеки, изящно опустившиеся завитки локонов, одни с затылка, другие со лба свешивающиеся, от крайнего лучезарного блеска которых сам огонь в светильнике заколебался; за плечами летающего бога росистые перья сверкающим цветком белели, и, хотя крылья
находились в покое, кончики нежных и тоненьких перышек трепетными толчками
двигались в беспокойстве; остальное тело видит гладким и сияющим; так что Венера могла не раскаиваться, что произвела его на свет. В ногах кровати
лежали лук и колчан со стрелами - благодетельное оружие великого бога.
Апулей. Золотой осёл. Книга IV
Изображение: Амур и Психея. Велозу Сальгадо
03.04.202517:46
Византийский гуманизм.
В указанном смысле византийский гуманизм находит свой аналог в итальянском гуманизме. Как считает известный византинист И.П. Медведев, мировоззрение византийских гуманистов образовывалось в своей сущности из того же уникального комплекса идей, который характерен для деятелей гуманистического движения в Италии. Однако, в отличие от итальянского ренессансного гуманизма, византийский гуманизм не сформировал завершенную и целостную гуманистическую культуру. В Византии мы фиксируем лишь гуманистические тенденции, связанные с выработкой новых взглядов на природу человека, освобожденного от давления власти церковных догматов. Но византийские гуманисты и не ставили перед собой цель сформулировать четкую и непротиворечивую философскую концепцию, поскольку гуманистические тенденции в Византии выделялись, прежде всего, как альтернатива на фоне монашеской идеологии исихазма. Усиление исихазма спровоцировало обратную реакцию среди представителей образованной элиты, традиционно отдающих предпочтение традициям светского античного образования.
Превращение древнегреческого философского наследия в действующий фактор нового формирующегося мировоззрения – важнейшая черта, характеризующая учение гуманистов. Поэтому богослов, церковный историк и византинист И. Мейендорф предложил определение византийского гуманизма, которое концентрируется на античной составляющей. Под византийским гуманизмом он понимал «в первую очередь – признание особого и несменяемого авторитета древнегреческой философии и несколько романтическое благоговение перед наследием античности».
Отсюда и схожесть византийского гуманизма и итальянского, ведь их общим первоисточником являлась античная культура с ее представлениями о завершенном и целостном человеке. Важно отметить, что если итальянские гуманисты «заново» открывали для себя античное наследие, то для византийских гуманистов оно не являлось чем-то новым, поскольку культурная связь с греко-римским прошлым в Византии не прерывалась никогда, в отличие от Западной Европы.
Философской опорой для византийских гуманистов стали, прежде всего, учения Платона и Аристотеля. Собственно, византийский гуманизм продолжил общую линию развития, наблюдавшуюся как в византийской философии, так и в западноевропейской средневековой философии, с характерным взаимодействием аристотелизма и платонизма. Но жители Византии имели доступ к трудам и других античных авторов, поэтому нельзя говорить об исключительном влиянии Аристотеля и Платона на византийских гуманистов.
Для византийских философов было характерным стремление совместить логику и гносеологию аристотелизма с метафизикой платонизма, и философы-гуманисты в своем противостоянии с исихазмом следовали этой же традиции. Интерес к античной философии и различным научным знаниям среди гуманистов ограничивался переписыванием древних рукописей, а также искусственным и формальным подражанием древним авторам. Произведения гуманистов отличались утонченным языком, они были целенаправленно наполнены аттикизмами, и это был явный контраст в сравнении с простым и общедоступным языком монахов.
Весьма показательно, что работы византийских гуманистов наполнены ссылками на многочисленных древних авторов с указанием их имен, и это при том, что своих же недавних византийских предшественников старались не упоминать, даже когда переписывали целиком фрагменты их сочинений. Все античные науки – философия, история, география, астрономия, математика - заняли достойное место в сочинениях византийских гуманистов. Поэтому энциклопедические знания и разностороннее образование являлись ценностью сами по себе, выступали как предметом гордости.
Ревко-Линардато П.С
В указанном смысле византийский гуманизм находит свой аналог в итальянском гуманизме. Как считает известный византинист И.П. Медведев, мировоззрение византийских гуманистов образовывалось в своей сущности из того же уникального комплекса идей, который характерен для деятелей гуманистического движения в Италии. Однако, в отличие от итальянского ренессансного гуманизма, византийский гуманизм не сформировал завершенную и целостную гуманистическую культуру. В Византии мы фиксируем лишь гуманистические тенденции, связанные с выработкой новых взглядов на природу человека, освобожденного от давления власти церковных догматов. Но византийские гуманисты и не ставили перед собой цель сформулировать четкую и непротиворечивую философскую концепцию, поскольку гуманистические тенденции в Византии выделялись, прежде всего, как альтернатива на фоне монашеской идеологии исихазма. Усиление исихазма спровоцировало обратную реакцию среди представителей образованной элиты, традиционно отдающих предпочтение традициям светского античного образования.
Превращение древнегреческого философского наследия в действующий фактор нового формирующегося мировоззрения – важнейшая черта, характеризующая учение гуманистов. Поэтому богослов, церковный историк и византинист И. Мейендорф предложил определение византийского гуманизма, которое концентрируется на античной составляющей. Под византийским гуманизмом он понимал «в первую очередь – признание особого и несменяемого авторитета древнегреческой философии и несколько романтическое благоговение перед наследием античности».
Отсюда и схожесть византийского гуманизма и итальянского, ведь их общим первоисточником являлась античная культура с ее представлениями о завершенном и целостном человеке. Важно отметить, что если итальянские гуманисты «заново» открывали для себя античное наследие, то для византийских гуманистов оно не являлось чем-то новым, поскольку культурная связь с греко-римским прошлым в Византии не прерывалась никогда, в отличие от Западной Европы.
Философской опорой для византийских гуманистов стали, прежде всего, учения Платона и Аристотеля. Собственно, византийский гуманизм продолжил общую линию развития, наблюдавшуюся как в византийской философии, так и в западноевропейской средневековой философии, с характерным взаимодействием аристотелизма и платонизма. Но жители Византии имели доступ к трудам и других античных авторов, поэтому нельзя говорить об исключительном влиянии Аристотеля и Платона на византийских гуманистов.
Для византийских философов было характерным стремление совместить логику и гносеологию аристотелизма с метафизикой платонизма, и философы-гуманисты в своем противостоянии с исихазмом следовали этой же традиции. Интерес к античной философии и различным научным знаниям среди гуманистов ограничивался переписыванием древних рукописей, а также искусственным и формальным подражанием древним авторам. Произведения гуманистов отличались утонченным языком, они были целенаправленно наполнены аттикизмами, и это был явный контраст в сравнении с простым и общедоступным языком монахов.
Весьма показательно, что работы византийских гуманистов наполнены ссылками на многочисленных древних авторов с указанием их имен, и это при том, что своих же недавних византийских предшественников старались не упоминать, даже когда переписывали целиком фрагменты их сочинений. Все античные науки – философия, история, география, астрономия, математика - заняли достойное место в сочинениях византийских гуманистов. Поэтому энциклопедические знания и разностороннее образование являлись ценностью сами по себе, выступали как предметом гордости.
Ревко-Линардато П.С
01.04.202509:52
Как часто уменье молчать бывает вершиною мысли.
Пиндар
Пиндар
28.03.202512:17
Низменная страсть корыстолюбия правителей, постоянно побуждавшая их уменьшать своё число, повлекла к усилению народной массы, так что последняя обрушилась на них и установила демократию. А так как государства увеличились, то, пожалуй, теперь уже нелегко возникнуть другому государственному устройству, помимо демократии.
Аристотель
Аристотель
13.03.202519:47
Проклятие потомков Тантала
Тантал, сын Зевса, пировал с небожителями за одним столом, но, как говорили, похитил там пищу богов — нектар и амбросию. Он же пригласил богов к себе на пир и угостил их блюдом, приготовленным из тела зарезанного им сына Пелопса. Однако разгневанные боги не прикоснулись, кроме Деметры, расстроенной пропажей дочери. К этой трапезе и приказали Гермесу возродить Пелопса к жизни, часть лопатки, отведанной Деметрой, была заменена слоновой костью, а самого Тантала, разгласившего к тому же тайну, доверенную ему Зевсом, предали мукам в Аиде, где Тантал испытывает вечный голод и неутолимую жажду.
В дальнейшем Пелопс тоже совершил злодеяние. Он убил, не желая делиться богатством, своего возничего Миртила, с помощью которого одержал победу в беге колесниц и добыл себе жену Гипподамию. Миртил, умирая, проклял род Пелопса, и вся последующая его история полна кровавых преступлений.
Сыновья Пелопса, Атрей и Фиест, сначала убили своего сводного брата Хрисиппа, а затем стали питать уже обоюдную ненависть.
Фиест соблазнил жену Атрея Аэропу. С её помощью он похитил златорунного овна, обладание которым было залогом царской власти. Атрей изгнал Фиеста из города, а жену приказал бросить в море. Тогда Фиест подослал к брату убийцу — его собственного сына Плисфена, которого воспитал как своего. Однако Плисфен был схвачен и умерщвлен Атреем. Затаив злобу, Атрей притворно мирится с братом Фиестом и приглашает его на дружеский пир. Там он угощает брата блюдом, приготовленным из умерщвленных им маленьких сыновей Фиеста.
Фиест, узнавший за пиршественным столом об этом злодеянии, проклинает брата и по совету оракула, вступив в брак со своей дочерью, становится отцом Эгисфа. Вот этот Эгисф и оказывается в конце концов мстителем за отца.
Мифы повествуют о том, как дочь Фиеста Пелопия впоследствии вступила в брак с овдовевшим Атреем, как она ещё до этого подбросила рожденного ею Эгисфа к пастухам, воспитавшим его, как мальчик понравился Атрею, был взят в дом, усыновлен, а затем послан убить Фиеста. Однако Фиест узнает сына по родовому мечу, и тот, исполняя волю отца, наконец убивает Атрея.
Изображение: Фарнезский Атрей (гравюра 1574 года Антонио Лафрери и Корнелиса Корта) Атрей убивает одного из сыновей Фиеста.
Тантал, сын Зевса, пировал с небожителями за одним столом, но, как говорили, похитил там пищу богов — нектар и амбросию. Он же пригласил богов к себе на пир и угостил их блюдом, приготовленным из тела зарезанного им сына Пелопса. Однако разгневанные боги не прикоснулись, кроме Деметры, расстроенной пропажей дочери. К этой трапезе и приказали Гермесу возродить Пелопса к жизни, часть лопатки, отведанной Деметрой, была заменена слоновой костью, а самого Тантала, разгласившего к тому же тайну, доверенную ему Зевсом, предали мукам в Аиде, где Тантал испытывает вечный голод и неутолимую жажду.
Я видел Тантала, его жестокую пытку:
он стоял в воде, доходившей до подбородка,
испытывал жажду, не мог зачерпнуть и пригубить.
Когда нагибался старик, желая напиться,
вода пропадала, втянутая, и земля появлялась
черная под ногами, божеством иссушенная.
Рослые растекались плодами сверху – яблони
с наливными яблоками, груши, гранатовые
деревья, оливковые в цвету, любезные смоквы.
Когда старик вытягивался, чтобы дотронуться,
ветер забрасывал ветви к сумрачным тучам.
Одиссея. Гомер
В дальнейшем Пелопс тоже совершил злодеяние. Он убил, не желая делиться богатством, своего возничего Миртила, с помощью которого одержал победу в беге колесниц и добыл себе жену Гипподамию. Миртил, умирая, проклял род Пелопса, и вся последующая его история полна кровавых преступлений.
Сыновья Пелопса, Атрей и Фиест, сначала убили своего сводного брата Хрисиппа, а затем стали питать уже обоюдную ненависть.
Фиест соблазнил жену Атрея Аэропу. С её помощью он похитил златорунного овна, обладание которым было залогом царской власти. Атрей изгнал Фиеста из города, а жену приказал бросить в море. Тогда Фиест подослал к брату убийцу — его собственного сына Плисфена, которого воспитал как своего. Однако Плисфен был схвачен и умерщвлен Атреем. Затаив злобу, Атрей притворно мирится с братом Фиестом и приглашает его на дружеский пир. Там он угощает брата блюдом, приготовленным из умерщвленных им маленьких сыновей Фиеста.
…Дышат вырванные легкие,
Сердца трепещут, жилы раздуваются,
А он о судьбах, внутренности щупая,
Гадает, наблюдает жилы свежие.
Благоприятной жертвой успокоенный,
Для брата пиром занялся он: сам рассек
Тела на части, плечи сам широкие
И рук помехи отделил от туловищ,
Суставы обнажил и кости вытащил, —
Не тронул только лиц и рук, которые
В знак клятвы пожимал.
Сенека. Фиест
Фиест, узнавший за пиршественным столом об этом злодеянии, проклинает брата и по совету оракула, вступив в брак со своей дочерью, становится отцом Эгисфа. Вот этот Эгисф и оказывается в конце концов мстителем за отца.
Мифы повествуют о том, как дочь Фиеста Пелопия впоследствии вступила в брак с овдовевшим Атреем, как она ещё до этого подбросила рожденного ею Эгисфа к пастухам, воспитавшим его, как мальчик понравился Атрею, был взят в дом, усыновлен, а затем послан убить Фиеста. Однако Фиест узнает сына по родовому мечу, и тот, исполняя волю отца, наконец убивает Атрея.
Изображение: Фарнезский Атрей (гравюра 1574 года Антонио Лафрери и Корнелиса Корта) Атрей убивает одного из сыновей Фиеста.
Көрсөтүлдү 1 - 24 ичинде 95
Көбүрөөк функцияларды ачуу үчүн кириңиз.