Весна в Карелии — время, когда подтаивают не только снега, но и мозги у некоторых политиков. Просыпается природа, а вместе с ней — желания заявить о себе, напомнить, что ты есть, ты действуешь, ты разоблачаешь. Вот только разоблачение — вещь тонкая. Надо бы сначала доказать, а потом уже говорить. Но у депутата Андрея Монастыршина, похоже, всё наоборот.
В этот раз объектом его внимания стал благотворительный фонд «Живой город» и его руководитель Ольга Шаманская. Монастыршин заявил, что фонд в 2021 году якобы собрал почти миллиард рублей, а на благотворительность из них ушло «всего» 702 миллиона. Остальное, по его словам, — на мероприятия и, внимание, на «содержание аппарата управления», где фигурируют цифры в 144 миллиона рублей. И тут начинается самое интересное: депутат утверждает, что в штате фонда была только одна Шаманская, а значит, по его логике, именно она и получала 12 миллионов рублей в месяц.
Эта арифметика произвела эффект. Но только до тех пор, пока не появилась сама Шаманская. Её ответ оказался жёстким, полным горечи и возмущения. И самое главное — в нём прозвучала конкретика. Она прямо заявила: никакого миллиарда в 2021 году не было. Фонд собрал тогда лишь один миллион рублей — и эти средства были направлены на помощь детям.
Согласитесь, разница между «миллиардом» и «миллионом» — не просто нулевая. Это разница фундаментальная. Это либо серьёзная ошибка, либо намеренное искажение фактов. И тут возникает резонный вопрос: Монастыршин не знал, сколько на самом деле было собрано средств? Или знал, но сказал другое?
Если он действительно не знал и озвучил ложные данные — то это ставит под сомнение его компетентность как депутата. Потому что человек, который делает громкие заявления на уровне почти уголовного обвинения, обязан хотя бы проверить факты. А если он всё же знал правду, но выбрал ложь — то это уже совсем другая история. Это называется клевета.
Сам депутат пока никаких официальных документов общественности не представил. Он просто «побывал», «познакомился с цифрами» и сделал вывод.
Шаманская, отвечая, упомянула, что фонд с начала СВО занимается гуманитарной помощью, работает с фронтом, помогает армии и детям. Её ответ — не кабинетный, не адвокатский, но искренний и, как ни странно, весьма рациональный: «Нас проверяйте, пожалуйста, но проверяйте по-настоящему, а не по постам в соцсетях».
Парадокс в том, что вся эта история началась с желания депутата «вывести на чистую воду». Но чем дальше разворачивается конфликт, тем больше у наблюдателей вопросов — не к фонду, а к самому депутату. Почему, обвиняя других в отсутствии прозрачности, он сам не спешит предоставить доказательства? Почему раньше он проигнорировал публичные вопросы о своей возможной предпринимательской деятельности — в частности, о таксопарке, зарегистрированном на его имя в «Яндекс Такси»? Тогда тоже были документы, совпадения, прямые вопросы. Ответа не последовало.
Впрочем, правовая ответственность никуда не исчезает. Просто она приходит позже. Когда страсти улягутся. Когда слова начинают звучать не на митингах, а в кабинетах с надписью «Следственный комитет». И там уже спросят не «что вы чувствовали», а «что вы знали» и «что вы сказали».
Если депутат Монастыршин действительно ошибся — то честь ему бы велела извиниться и признать: да, поторопился, не проверил. Но если он продолжит гнуть свою линию, не подкрепляя её ничем, тогда дело, может быть, уже не о репутации. А о последствиях.
Потому что слово — это тоже действие. И за некоторые слова, особенно когда они звучат публично, приходится отвечать. По-взрослому. И по закону.
